Диас Валеев - Слава - солнце мертвых Страница 2

Настало время короткой паузы.

Мундир висел уже на плечиках в обширном гардеробе рядом с другими мундирами и штатскими костюмами. Молодой человек небольшого роста, коротконогий, но широкий в плечах, в одной из комнат отдыха, примыкавших к служебному кабинету, помог ему облачиться в халат, и тут же появились два массажиста, которые в течение пятнадцати минут со всем возможным тщением обрабатывали его белое худое тело, возвращая ему молодость и силу. Затем он принял душ и, облачившись уже в штатское платье и выпив крепкого чая, еще в течение двух часов продолжал работать.

Однако работа продвигалась с трудом. Глубоко неудовлетворенный - глава его очередной книги не давалась ему - он тем не менее положенное время просидел над рукописью, полагаясь на виртуозность собственного стиля и многолетний опыт политика. Перо вроде бы с привычной скоростью двигалось по странице, однако чувство былой непосредственности и силы так и не пришло к нему. Прежняя убежденность превратилась в нечто заученное, в своего рода прием. Прежняя убежденность не была уже убедительной. Не была убежденностью. И снова его сковала какая-то непонятная усталость. Работа не шла. Не хотела идти.

Противилась даже нажиму воли. Колесо уже не двигалось, не катилось. При всех колебаниях и иногда кажущихся положительных отклонениях оно неизменно оказывалось вновь в той же точке, из которой стремилось уйти. Слабое, но все более ощутимое предчувствие какого-то конца словно подтачивало и разрушало твердую еще вчера волю.

Откинувшись на спинку кресла, он долгое время сидел неподвижно, прикрыв глаза.

Затем выдвинул один из ящиков стола, и в руке его оказался самодельный блокнот.

Страницы его были густо исписаны арабским и латинским шрифтом.

Мертвыми невидящими глазами окидывая пространство кабинета, он нажал кнопку звонка. Дверь тут же тихо приоткрылась, и на пороге неподвижно застыл помощник.

- Пригласите Райнера.

- Слушаюсь.

Райнер Ольцша, сорокалетний человек в мундире гаунт-штурмфюрсра СС, тюрколог, специалист по Азии и Востоку, спустя три минуты вошедший в кабинет рейхсминистра по делам оккупированных территорий, возглавлял Восточный Реферат Главного имперского управления безопасности.

- Присаживайтесь, Райнер,- ответив на приветствие, тихо произнес хозяин кабинета.

Накинув на себя китель, он снова слегка подшаркивающей походкой медленно прохаживался вдоль длинного стола для совещаний.

- Мобилизация на борьбу с большевизмом соединений, сформированных из народов России,- важный военный и политический эксперимент.- Рейхслейтер медленно обогнул край стола, остановился.- К сожалению, приходится констатировать, что он совершенно не удался. Порой я слышу в свой адрес упреки...

Человек в мундире гауптштурмфюрера непроизвольно дернул головой, опустил глаза.

- Я начинаю думать, реальна ли в принципе сама идея расчленения народов России?

Неприятности, которые доставляет вам Волго-Татарский легион, меня интересуют именно с этой точки зрения. - Мы не нашли лидеров, которые могли бы действительно возглавить националистические движения, - произнес гаупштурмфюрер.

- Порченные молью люди не могут быть лидерами. Старая эмиграция к тому же пробавляется преимущественно идейками пантуранизма, своего рода магометанского братства всех мусульман Советского Союза. Современно ли это? Правильнее было бы использовать народные и только во вторую очередь релизиозные противоречия в национальной политике Советов. Великорусскую империю можно ослабить, способствуя образованию больших националистических блоков. Идее большевизма может противостоять только идея крайнего национализма.

Хозяин кабинета, человек с белым высушенным лицом, медленно положил руку на стол. Сознание его опять словно выключилось, и он уже не слышал ничего из того, что говорил Ольцша. Где-то на уровне подсознания, словно бродила тень какой-то своей мысли - томительной, всепоглощающей - мысли, и это была даже не мысль, а слабый отзвук чего-то бесконечно далекого, неуловимого. Он словно мучительно пытался поймать в свои сети то, что было как бы неосязаемо по своей природе.

- Ставка на национальный эгоизм отдельных народов России должна быть главной в нашей игре. Я думаю... - не договорив, гауптштуромфюрер неуверенно замолчал.

- Да, я тоже думаю. Я тоже все время сейчас думаю... Кстати, я внимательно изучил досье этого человека и его тюремные стихи, рейхслейтер внезапно остановил свой взгляд на гаупштурмфюрере. - Сегодня после первых лет натиска мир в неком равновесии сил. Больше того, кривая успеха порой идет даже на убыль... Я знакомился со стихами, которые вы мне доставили. с желанием всецело познать умонастроение враждебной стороны. С желанием понять природу противостоящей идеи!.. Хочется совершенства, дорогой Райнер! Я страдаю от несовершенства этого мира. Подобно Иксиону, прикованному Зевсом к вращающемуся колесу, мы заперты в вечном круговороте действий. Но колесо уже не катится, не идет. Оно остановилось. Я убежден, - костяшки пальцев рейхслейтера громко застучали по блокноту, - я убежден, если идея где-то, пусть даже в одном пункте, проявляет бессилие, значит, возможно поражение и больших масштабов. Значит, не все с ней обстоит идеально.

- Человек в принципе таков, каким его делают обстоятельства, гаупштурмфюрер позволил себе выразить в тоне своего голоса некоторое несогласие.- Мы, к сожалению, позволили этому человеку пребывать в роли лидера или одного из лидеров подполья, вместо того, чтобы использовать его в качестве лидера националистического движения. Но перемена знака в человеке всегда возможна.

- Что ж, посмотрим. С поэтами обыкновенно заигрывали и цари.- В голосе рейхслейтера прозвучала откровенная насмешка.- Вы почему-то очень хотите, Райнер, видеть меня в роли мецената по отношению к этому человеку?

- Когда жизнь и счастье предлагают из первых рук, господин рейхсминистр, человеку трудно устоять.

- Посмотрим, посмотрим. Этот человек здесь?

- Да, мы каждый день доставляем его.

- Введите,- приказал рейхслейтер. Человека, которого спустя несколько минут ввели в кабинет рейхсминистра, каждый день уже в течение недели привозили в правительственное здание, стоявшее на Гегельплац, из маленького особняка, затерявшегося в пригородах Берлина и отгороженного от мира высокой кирпичной стеной... Позади у человека была война, плен, скитания по лагерям, двойная работа в комитете легиона "Идель-Урал".

Первый батальон легиона, перебив офицеров, с полным вооружением перешел к партизанам в Белоруссии в феврале 1943 года. Судьба второго, брошенного в Карпаты, оказалась трагической. Отряд, выдавший себя за одно из партизанских соединений, на самом деле был бандой бендеровцев. Разоруженные, легионеры попали в ловушку и были скошены пулеметным огнем. Третий батальон, из-за ненадежности направленный уже не в Россию, а во Францию, растаял там; жалкие остатки его были переведены позже в Голландию, на остров Остворне. Готовилось восстание и в четвертом штабном батальоне, дислоцировавшемся в местечке Едлино, в Польше. Но за четыре дня до даты восстания прошла волна арестов. Страшная, длившаяся почти год, игра завершилась.

Два месяца человека непрерывно допрашивали и пытали, но месяц назад неожиданно все прекратилось, его вдруг отвезли в госпиталь, а затем в небольшой, отгороженный от мира особняк, где оставили в полном покое под надзором какого-то унтер-офицера. Недавно же события приняли еще более загадочный оборот. Он стал ежедневно проходить через руки массажиста, умащавшего всяческими мазями и благовониями его лицо. Его даже слегка гримировали. Глядя на себя в зеркало, он все больше узнавал себя.

Облаченного в костюм, шитый первоклассным мастером, его привозили в здание на Гегельплац, там под конвоем проводили по длинным запутанным коридорам и запирали в одной и той же скромно обставленной комнате, похожей на гостиничный номер. В комнате стояли короткая кушетка, стул и маленький письменный стол, на котором всегда лежали свежие немецкие газеты и журналы.

Вечером - обычно это происходило около двадцати двух часов - его тем же маршрутом и на той же машине препровождали обратно в особняк. Никто не объяснял ему, какую цель преследуют эти выезды, и все это, естественно, вызывало в нем недоумение и любопытство. Явно затевалась какая-то игра. Но какая бы игра впереди его не ждала, сейчас он был доволен.

Безрезультатные, пусть ничем и не кончающиеся, поездки вносили в его жизнь пленника какое-то разнообразие. Но самое главное, в комнате на Гегельплац имелась бумага, там можно было писать стихи, не держа постоянно рвущийся наружу рой образов в голове. Он любил черновую работу, когда слова клубились, выплывали из темноты, и надо было поймать среди них самое точное, уловить, сделать своим.

В руках была бумага, он мог свободно зачеркивать то, что не нравилось, искать другие варианты, не дрожа от страха, что не на чем писать, не экономя места.