Вячеслав Шишков - Журавли Страница 2

Девушка молча удалялась.

V

Татьяна продолжала ходить на посиделки, но в плясы не пускалась - мол, голова болит, - а пряла пряжу и пела с подругами песни печальным голосом. Со всего села, из ближних деревень собиралась на игрища молодежь: кончался филипповский пост - скоро начнутся свадьбы. И немало парней метит на Татьяну - краше, ласковее, работящее девки нет, - даже как-то трое из-за Татьяны по пьяному делу за ножи взялись.

Андрей еще в своем сердце не решил, держит себя с девушками ровно, только Татьяну семечками угощает и, когда, обнявшись, сидит с ней на беседе, шепчет:

- Ни хрена... Оженимся... Советским браком хошь?

За Настасьиным хвостом тоже много трепалось женихов.

Но Настасья только одного прикармливала блинами да угощала самогоном Андрюху.

- Я знаю... На Таньке жениться ладишь, - говорит она, провожая его ночной порой. - Женись, женись... Девка, кажись, с приплодом... вся волость погогочет на тебя, на дурака.

Бабка же Дарья однажды поутру взяла кошель да клюшку и поковыляла через лесок к колдуну на мельницу.

Про Ерофеича давно шла по селу слава - сильный колдун:

когда отряды рыскали, хлеб с добром отбирали - черта с два найти им колдуна: шарились-шарились - не только колдун, а и вся мельница пропала, даже одного из отряда- холера задавила - в одночасье сдох.

А третьеводнись встретилась бабка Дарья у батюшки отца Семена с женой председателя исполкома, Оленой Митриевной.

- Ох, бабушка Дарья, сходи, сходи. И такой-то колдун, что страсть. Муженек-то мой как закрутил с Михайлова дня, так все в лежку, в лежку. А из города ревизия обещала быть, того гляди под суд. Говорю, напиши господу зарок, - мол, укрепи, господи, брошу пить, - да запечатай в конверт, пускай батюшка под святой престол положит. Куды те тут, - как начал костить: "Кутья! Обманщик, пиум народа". Я к колдуну, дал мне волчьего помету с наговором. Гляди, ведь проблевался мойто, - две недели прошло, не пьет.

Пришла бабка Дарья к Ерофеичу. Колдун сидел у печки, толок в ступе кошачью печенку, а ворона по избе ходила, каркала.

- А крест сняла?

- Сняла, милостивец-батюшка, сняла. Присуши ты парня к девке.

Колдун принял от бабки холст да серебряный полтинник, а ей дал старый веник-голик и разъяснил, как надо приступать.

В радости вернулась бабка в свою избу на другой день к вечеру. Только за порог, а Андрюха шасть:

- Як вам по сурьезному делу. Здравствуйте!

Бабка Дарья размахнулась и ударила его по спине колдовским веником:

- Шйлцы-вйлцы-цыгорцы-ходйлцы!..

- Ты чегой-то, бабушка? - обернулся опешивший Андрей.

- Шйлцы-вйлцы-цыгорцы-ходйлцы! - стегнула его бабка во второй да в третий раз.

Андрей захохотал - знать, спятила старая старуха, - сел за стол и, просмеявшись, сказал отцу Тани:

- Вот что, дядя Григорий, желаю на вашей родной дочери, Татьяне Григорьевне, жениться.

- Матушка, покличь-ка Таньку, - торопливо сказал Григорий.

Бабка Дарья бежала за внучкой и захлебывалась радостью.

- Вот он, колдунище-то, какой... Ну, колду-ун...

VI

Прошло больше месяца, как записались Андрей с Татьяной по-советски, при свидетелях. И, конечно, раз не в церкви, не похристиански венчаны, никак нельзя мужу и жене вместе жить - жили новобрачные, как и прежде, - порознь.

Бабка Дарья - что это за свадьба за анафемская, тьфу! - бабка все еще в наговорный веник верила, то Андрюху по спине хлестнет, то внучку:

- Цыгорцы-ходйлцы!

Но толку нет. Рассердилась бабка, изрубила со злости веник топором, в печку бросила, а сама в волость, милицейскому на колдуна жалобу нести.

- Он, леший, - сказал милицейский, - и меня здорово нажег: украли у меня барана, пошел к колдуну, а он, сволочь, меня на ложный след навел. Хотел его под арест взять, опасно все-таки: живо грыжу припустит.

Заплакала бабка, не о холсте с полтинником заплакала, - о внучке Тане.

А внучка тем временем - эх, скоро и зима пройдет! - Таня со слезами пеняла своему невенчанному мужу:

- Андрей... Что ж ты не женишься по-настоящему? Пойдем к венцу.

- Леригия мне не дозволяет, вера... Почитай-ка газеты-то...

- Живем порознь, как чужие. Ни работник ты в нашем доме, ни кто.

- Ха! - хакнул по-сердитому Андрей. - Я в согласье хоть завтра перейти жить к тебе. Хоть сей минут.

Григорий, войдя в избу, поймал ухом, крикнул:

- Я те перейду. Много таких мужьев поганых найдется...

Отлыниваешь ты, черт... Испакостил девку, да и...

- Она не девка. Она жена мне. Почитай-ка декрет.

- А подь ты с декретом-то!.. Декре-е-ет... Твое ли мужиковское дело декреты знать?.. Совесть-то есть ли у тебя аи нет?

- Дурак ты, Григорий, больше ничего.

С тем и ушел Андрей.

А Григорий стал ругать неистово: и бабку, и Татьяну, и советскую власть, и весь белый свет.

- Чего ж, тятя, разгневался? Ведь Андрей согласен жить, сам не пускаешь.

- И не пущу!.. Легко ли дело! Записались скрадом у какого-то Абрашки. Тьфу твоя свадьба чертова! Сводники проклятые... Иди к Андрюхе в избу, в гражданский брак!

- Давно бы ушла, да его старики меня не принимают.

И бабка накинулась:

- Сама виновата, вот что! Девкина честь на волоске висит, а потеряешь, так и канатом не привяжешь.

Таня упала на лавку, заплакала, завизжала как помешанная.

- Ага, родимчик! А ну-ка, бабка, кнут...

VII

Плыли весенние зори в небесах, сменяя одна другую. Дни становились длинными. С юга тянули журавли.

Татьяна никуда не выходила. Лицо ее скорбное, в пятнах, и мысли скорбные. Настасья щеголяла по весне в новых полсапожках, в желтой с разводами шали. За Настасью сватались парни и вдовцы. Отказывала.

У Андрея были крупные нелады со своим отцом: ходил пасмурный, задумчивый, к Татьяне заглядывал редко. Поругается с Григорьем и уйдет. И отец и Григорий напирали на него:

- Женись на девке по-настоящему, вокруг налоя.

- Я по декретам желаю жить, - говорил Андрей. - Раз новые права, надо уважать.

- Декрет-то твой, видать, в скрипучих полсапожках ходит...

Вот твой декрет, - хрипел Григорий, и глаза его наливались желчью. Андрей краснел.

Как-то Григорья не было дома, бабка Дарья тоже ушла - белье полоскать. Вернулась - нет внучки. Она в чистую половину: дверь на крючке.

- Открой!

Не отворяет. Забила бабку дрожь. Грохала-грохала, только стон из-за дверей. Бабка в огород, подставила к окну лестницу, влезла.

Татьяна корчилась в родах, грызла подушку и стонала.

- Ой ты, мнёшеньки! - заголосила бабка. - Она, паскуда, и дверь на крючок!.. Она, непутевая, задушить ладила ребенчишка-то... Ой, грех, грех... - И бабка поковыляла вон, руки вымыть.

А в сенцах Настасья полсапожками скрипит:

- Здравствуй, бабушка Дарья... Не забежала ль курочка моя к вам? Кого это задушить хотите? А?

- Тебя, желта шаль! Тебя, потаскуха! Не приваживай гражданских мужиков к себе. Уходи, уходи!

Вымыла бабка руки, принесла в чистую половину к изголовью Татьяны икону старинную, зажгла богову свечку четверговую, настежь ворота распахнула, чтоб было легче дите рожать - надо бы царские двери в алтаре, да некогда и опять к внучке, принимать новоявленного правнука.

В это время Андрей стоял пред Григорьем, сняв шапку, и, помигивая цыганскими глазами, говорил:

- Надумал я, дядя Григорий, папаша, нарушить декрет.

В церковь дак в церковь. В согласье я... А то мне дома голову отгрызли.

Григорий в гумне сошник к сохе прилаживал. Сурово выслушал Андрея, сказал:

- Дело.

Сели, закурили.

- Ты куда это собрался ехать?

- В лес, - сказал Андрей, - нехватка в дровах.

А меж тем младенец родился чуть жив и на другой день умер.

VIII

Хлопот, хлопот бабке Дарье. Взяла холст да полтинник серебряный, последний, пошла к попу. Отец Семен попробовал полтинник на зуб, пощупал холст, согласился. И в ночное время, крадучись, похоронили младенца на погосте.

Ночь была темная, теплая, поля дышали.

Бабка слегла, Григорий стал пить, Татьяна поправляться.

На третий день вечером Андрей встретился с Настасьей в кооперативе: вдова селедки покупала, Андрей - табак.

Защемило сердце у Андрея. А вдова чоботами скрипит, красуется, грудь так и выпирает. Андрей домой. Вдогонку Настасъин ведьмин скрип:

- Чтой-то загордился, Андрей? Когда свадьба-то?

- А тебе на что?

- Ну как же, поди пригласишь. Ну что, сынка или дочку

бог дал Татьяне?

- Чего мелешь! Я не знаю... Только что из лесу приехал.

- А ты сходи... Смотри, задушат... Слышала я, грешница...

Ой, нехорошо слышала...

Андрей сопел, дико озирался и, весь похолодевший, плелся по дороге как во сне.

- Пойдем чай пить... Под селедочку, - масляно заглянула в его глаза Настасья.

Как за ведьмой, неотрывно, против воли шел за вдовой Андрей. Она что-то говорила, он не слушал, весь был там, у Татьяны: и хотелось сына, и не хотелось, а на душе тоскливо, скверно, как пред большой бедой.

И только после первых петухов, развеселившись крепким вдовьим самогоном, шел Андрей вдоль села, примурлыкивая песню.