Дан Маркович - Монолог о пути Страница 2

И третий, может быть, самый важный вопрос: Что общего во всех основных моих решениях в течение жизни? Если это траектория, путь, а не хаотическое блуждание частицы под микроскопом, то должно быть направление пути. Куда он ведет?

Я не верю в сверхъестественные силы, мое неверие прочно. Поэтому под направлением я понимаю не движение к внешней цели - ничего об этом не знаю - а то общее, что объединяет самые разные этапы жизни, обеспечивая их взаимосвязь, преемственность и развитие. Например, движение в одну сторону, от этапа к этапу, определенных черт характера, чувств, взглядов, отношения к жизни.

ГЛАВА ВТОРАЯ. О Т Е Ц, М А Т Ь и Я

1

Когда я родился, моему отцу было 41, когда он умер, мне было 11. Из этих одиннадцати я помню его в последние шесть - кусочками, урывками. Его роль в моем воспитании была ничтожной. Не помню ни одного мало-мальски серьезного разговора. Беседы и наказания он предоставлял матери. Мне кажется, он любил меня, но тяготился общением, не зная, что сказать. Я не слышал от него ни одной истории, сказки, рассказа - ничего из того, что обычно рассказывают детям. Во всяком случае, я ничего не запомнил. Может, он и пытался, но не преуспел. В лесу ноги поднимай повыше, чтоб не споткнуться о корни - вот что я помню. Нет, еще один полезный совет: массировать копчик при запоре - помогает. Это, действительно, оказалось полезным.

Я мало знаю и об их отношениях с матерью. Знаю, что он ее любил, что была романтическая история, оба они развелись и соединились. Я был, можно сказать, внебрачным ребенком. Окружающие при мне говорили об их любви. Их отношения на людях были сдержанными. Кое-что я узнал по письмам отца к матери, в которые как-то заглянул - они были полны неподдельной нежности... У нас дома не было принято рассказывать о прошлой, довоенной их жизни, а значит и спрашивать. Я старался догадаться сам, эта черта осталась у меня. До взрослых лет я ничего не знал о первой жене отца, и о первом муже матери. Я думаю, мать удивилась бы, если бы я спросил. Однажды она показала мне пожилого толстого еврея - "это мой первый муж..." История жизни отца еще более закрыта для меня. Четыре пятых ее к моменту моего рождения было уже прожито, он ездил по Европе, учился в Германии... Война разделила их жизни на две части - до и после - четкие и неравные. Я осознал себя после, о том, что было "до" мог догадываться по фотографиям, по замечаниям родственников.

Он был невысок, с широкой бочкообразной грудью и большой головой. Спина и грудь широкие, массивное туловище без талии, широкий таз, сильные ноги. У него была короткая шея, крупная голова, удлиненное лицо с довольно массивным подбородком, нос не очень крупный, но мясистый, сильно загнутый книзу. Волосы на голове темные, в бороде рыжеватые. У него были густые сросшиеся брови. Такая же голова у трех его сыновей, нос у всех прямей, волосы меднорыжие у младшего, Саши, самые темные у старшего сына, Руди.

Нет, кое-что я помню... Как он ел - быстро, любил горячую сытную еду, макароны с мясом, бобы, фасоль, в супе обожал жидкость и часто оставлял густую часть несъеденной... Как я носил ему на работу две кастрюльки - с супом и вторым. Он был главврачом, постоянно занят, часто не успевал приходить на обед. Я смотрел, как он быстро и жадно ест... в комнате с белыми стенами, с белоснежной ширмой... Я боялся, что треснет стекло на столе - от неостывшей кастрюли. Он иногда смотрел на меня и улыбался. Трудно поверить, что он тогда был моложе, чем я теперь, и через несколько лет умер. Может, когда-нибудь я напишу о нем, об их жизни?.. Но теперь я должен говорить о том, что важно для меня - о чертах его личности, которые я мог унаследовать.

Он был слабохарактерный, мягкий, уступчивый человек, совсем не замкнутый, не сосредоточенный на себе, наоборот - обращенный в мир. Мать часто повторяла - "Семен мягкий..." - без осуждения, но с оттенком сожаления. При этом он бывал резок и безумно вспыльчив на мгновение. Дома он иногда восставал против власти матери, но по мелочам, быстро остывал и просил прощения за грубость. Он хотел казаться сильным и решительным, говорил авторитетно, с напором. Ему было очень важно, как его воспринимают, оценивают окружающие люди. Он старался избегать серьезных столкновений с властью, начальством, если не считать его вспышек и мелких бунтов, ничем не кончающихся; после них он страшно переживал, боялся последствий. Он избегал ставить перед собой вопросы, ответы на которые могли озадачить его, испугать, заставить изменить поведение... В то же время он был искренним человеком: компромиссы, на которые ему приходилось идти, вызывали в нем ярость, страх и уныние, которые, впрочем, быстро проходили. Но если уж его припирали к стенке, то он собирался с силами. И это дорого ему стоило. В конце жизни у него были большие неприятности, его выгнали с работы во время "дела врачей". Он был здоров всю жизнь, и ранняя смерть от инфаркта результат столкновения слабого, но вспыльчивого взрывного характера со склочной, нервной и страшноватой послевоенной жизнью.

В нем преобладало интуитивное, чувственное, нерассуждающее восприятие жизни. Он был непрактичным, часто поступал неразумно, под влиянием чувств, плохо осознанных устремлений, симпатий, желаний... а потом "подводил базу", это он делать любил. Мать умело руководила им, так, что он почти не чувствовал ее нажима.

2

Теперь я расскажу о матери. Она была небольшого роста, худощава, темноволоса, с тонкой костью. В юности она была даже пухлой, лицо круглое, потом вытянулось. Она была быстра, подвижна, физически очень вынослива. В ней все, начиная от внешности - черт лица, взгляда, и кончая случайным словом, было отчетливо, выразительно, и в то же время сдержанно, уравновешено. Меня всегда поражала ее выдержка. Со стороны казалось, что это легко ей дается. Я был с ней все время, и знал, что это не так, но все равно, ее мужество и сила восхищали меня, и теперь восхищают. Часто я думаю о себе - да, недотягиваешь ты до нее... Я не могу сказать, чтобы она была излишне погружена в свои внутренние переживания, она почти всегда владела ими. И в то же время ее чувства были сильными и продолжительными. Но она не любила внешних проявлений, избегала их, как своей слабости.

Она, несомненно, была очень сильным человеком - твердым, независимым, храбрым, целеустремленным. Ей были необходимы крупные цели, тогда она оживала. К старости она стала еще суровей, жестче. Она всегда была прямым человеком - нелояльным к любой власти, настоящим, как теперь говорят, "нонконформистом". Свою силу и независимость она доказала жизнью: одна, больная и слабая, она вырастила нас с братом, повлияла на всю нашу дальнейшую жизнь, многое в ней определила навсегда.

Она была чрезвычайно тонка и умна, обладала редким даром слушать людей - и слышать их, была проницательна в своих суждениях, хотя часто чрезмерно сурова. Сдержанность, постоянный контроль над собой, нежелание показать свою слабость, нерешительность - и открытые резкие высказывания, прямота до грубости... Часто она не то, чтобы не умела - не хотела скрывать свою позицию.

Во время эвакуации она заболела туберкулезом, и, сколько я помню ее, болела непрерывно, и преодолевала свою болезнь. Она была настойчива до упрямства, до фанатизма. Всегда верна своему слову. Каждый день помнила о своей основной задаче - вырастить и воспитать нас. Она почти не умела расслабляться. По-моему, находиться в напряжении ей было даже легче, так мне казалось.

Несмотря на сильные чувства, которые не раз при мне прорывались, разум почти всегда преобладал в ней. У нее была явная привязанность к печатному слову, к литературе, которая усилилась с годами, потому что книги стали для нее единственным светлым пятном в жизни... кроме нас, так она не раз говорила. Идеальные представления о мире для нее были всегда важней реальности. При этом она глубоко понимала реальную жизнь. В ней многое было "вопреки", и отношение к жизни - тоже вопреки тому, что происходило каждый день. "Если ты прав - пусть весь мир будет против..." - так она говорила, и мне казалось, что ее даже обрадовало бы, если бы мир не признал ее истин. Жизненные обстоятельства часто подавляли и принижали ее: если она не могла преодолеть их, то презирала или не замечала.

Вот что я мог унаследовать от своей матери.

3

Даже из поверхностного описания характеров моих родителей ясно, что они сильно различаются.

Отец - больше обращенный в мир, чем в себя человек, тип скорей слабый, чем сильный. В нем преобладало чувственное, а не рациональное, разумное отношение к миру.

Мать - тоже обращенный в мир человек, но с очень сильным характером, и явным преобладанием разумного начала над чувством.

Теперь зададимся вопросом: что, с первого взгляда, есть во мне такого, чего нет в родителях? Речь идет, конечно, о важных особенностях, которые я знаю за собой с детства.

Такое свойство есть. Это моя чрезвычайная внутренняя сосредоточенность, иногда достигавшая опасной границы. Еще в раннем возрасте меня трудно было вывести из состояния оцепенения, по другому трудно его назвать. В нем нет определенных мыслей, если же появляются, то носят случайный, хаотический характер, как бы притекают, и утекают куда-то. Отсутствующий взгляд, внимание полностью обращено в себя, сосредоточено на внутренних ощущениях, на своем внутреннем состоянии - вслушивание, вглядывание в него, другими словами, его чувственное исследование. Состояния - вот что важней всего. Они образуют целостную оболочку, внутри которой я нахожусь, через которую смотрю на мир, а если выбираюсь, то всегда хочу вернуться обратно. Состояния обычно кратковременны - иногда это минуты, чаще часы и дни, редко недели. Наверное поэтому я всегда живу текущим моментом, час иногда был для меня пропастью, день казался вечностью, за которой все смутно и нереально, как потусторонняя жизнь.