Айзман - Их жизнь, их смерть Страница 2

Эрнестина тычет пальцем в огромный синяк у левого глаза, в разбитую нижнюю губу. Она проворно высовывает из под одеяла обнаженную до паха ногу. Нога тонкая, костлявая, очень белая. Колено же сильно вспухло, и цвет его багрово-черный.

- Меньше б истязал и не вышиб бы ребенка, тварь подлая! Девять месяцев носила бы, как все люди. А теперь вот семимесячный, и он жить не будет.

Разве с женщиной столкуешься?.. Девять месяцев, семь месяцев, - она тебе всегда сосчитает. И еще орет! Как же ее не ударить? За дело, ведь, бьешь, - разве зря?.. Кто зря бьет? это вот она, скелет безмясый, - осью, ступкой, шкурой бычьей, распятием, - чем попало... И без надобности. А мужчина - всегда когда надо... "Вышиб ребенка"! Разве ребенка можно вышибить! Ребенок внутри у матери прирос, он за кишки держится... Да чего тут разговаривать с ней!.. Пойти к старому Виару, и баста.

Жюль идет к своим деревянным башмакам.

А все таки Эрнестина что-то брешет, - думает он. - "Девять месяцев, семь месяцев"... Никто уж, кроме баб, и считать не умеет? Ого! Когда смекалка есть, так все сейчас можно увидеть. Еще как можно!

Разные мысли стали толпиться в голове Жюля. Интересные мысли. Но ухватиться было не легко, они не подчинялись. Рвались в сторону, назад пятились, - вот как кобыла Маркиза, когда иной раз запречь себя не

дает, и ступает по оглоблям и копытами бьет по телеге...

Штука путанная - мысли свои собирать...

Семь месяцев, - размышлял Жюль: - Эрнестина говорит "семь месяцев"... А откуда же семь?.. И семи ведь нет... Два всего... с половиной, два месяца... Она брешет. Что то она тут брешет...

Жюль старается сосчитать. Хмурит брови, выпячивает губы, обросшие толстыми усами, бормочет, загибает пальцы... Пальцы короткие, толстые, кривые, как поздние осенние огурцы, и загибаются с трудом. Их надо придерживать согнутыми, иначе они выпрямляются, как молодая упругая ветка, если ее согнуть и не придерживать. Счет запутывается, и пальцев не хватает.

Однако, чего-ж! - решает Жюль. - В конце концов, чорт с ней, с Эрнестиной. Семь месяцев, девять, десять, - это все равно... Хоть бы и пятнадцать!

Жюль воткнул ноги в башмаки и, громко стуча по каменным плитам пола, пошел к дверям.

- Ты куда?.. Ты это куда?.. закричала Эрнестина и костлявой рукой гневно ударила по постели.

- Ты в кабак?!

- Молчи, верблюд!

- Ты смеешь итти в кабак?

- Не твое дело, верблюд!

- Ты мне чего нибудь принеси. Мне анисовки принеси... Ты принесешь?

Проснулся новорожденный и стал издавать какие то странные, жалкие звуки: не то он кашлял, не то давился.

- Ты принесешь?

- Хо-хо-хо!

- Ты там сам нажрешься?

Жюль обернулся лицом к родильнице и не громким голосом, спокойно, не спеша, промолвил:

- Верблюд. И отчего ты не издохнешь?

Эрнестина схватила медный светильник и с размаху швырнула им в мужа. Но дверь за Жюлем уже запахнулась, светильник ударился в дверь, а потом шлепнулся на пол.

II

Могильщика Жако надули.

Его, как последнего мальчишку, надули, и он этого нисколько не скрывал. Да и то сказать: зачем же скрывать? Зачем покрывать мошенников?

Добросовестность, порядочность - это прежде всего, - рассуждал он. - А тут... Хорошо! Пусть посторонние рассудят: плату человеку назначили не помесячно, как это всегда практиковалось, как следовало бы, - но поштучно, за каждую могилу в отдельности. А потом взяли и перестали умирать. Честно это? По совести это? Могильщику, что же жить не надо?.. А никто не умирает, и третий месяц никому не надо могил.

Жако имел необычайно широкую, сильно согнутую спину, огромный, горбатый нос, круглую, серую бороду, которую в иные воскресенья расчесывал, и ко всему этому - бас, такой же глубокий и темный, как и его могилы. Должно быть, дошел этот бас и до бога, и в неограниченной мудрости своей всеблагий рассудил, что с могильщиком уж лучше не ссориться. Итак рассудивши, исправил свою ошибку и поступил совсем уже по иному: в одну неделю в деревне скосил четырех человек. По божески поступил.

Теперь Жако заплатил в кабаке старика Виара все что был должен, а остальные из заработанного на четырех

могилах пропил. После этого стал пить в долг. Пил виноградную водку и сливную, пил кислое красное вино, пил вино белое, но главным образом пил абсент.

- Абсент, - это то, что нужно, - доложил Жако Жюлю, сидевшему с ним за столиком. - Абсент, это абсент. А водки эти, ликеры, - пустое, одно рассуждение, и в них нет никакой крепости.

Анаиза Виар, дочка кабатчика Виара, сидевшая за стойкой, обиделась.

- Как "нет крепости"?! В нашей виноградной шестьдесят градусов.

Жако поднял голову, правый глаз закрыл, а левым подмигнул Анаизе.

- А в тебе самой, моя крошка, сколько в тебе градусов?

Девица Анаиза Виар ростом была вдвое выше Жака, а лет ей было что то около сорока пяти. Со всеми парнями деревни и со всеми проезжающими она, на весьма сходных условиях, вступала в более или менее кратковременное сожительство. В последнее время, однако, она до такой степени износилась и облезла, что роспродажей ее остатков, даже и по крайне пониженным ценам, уже никто не интересовался. Ласки ее встречали упорное сопротивление, и на них, как и на могилы Жако, совсем не было спроса, даже и среди стариков.

- Ах, я и забыла, - жеманно щуря глаза, вскрикнула Анаиза, поворачиваясь к Жюлю. - Тебя, ведь, поздравить надо, ты сделался отцом.

Жюль исподлобья посмотрел на Анаизу и икнул.

- Отцом?.. Ага... Ну да, сделался... Поздравляй... А вот видишь, стакан пустой? Пустой, - значит надо налить...

- Что ж у тебя: наследник или наследница?

- Чего?

- Мальчика родила Эрнестина, или девочку?

Жюль уставился на стакан с абсентом, подумал и сообразил, что не знает и сам.

- Мальчик или девочка - это все равно, - разъяснил Жако. - Одна цена могилы, хоть и для мальчика, хоть и для девочки.

- Девочка, мальчик - это все равно, подтвердил Жюль, икая.

- Девочка вырастет - шлюхой будет. Сын также чорт знает чем сделается, - рассудительно гудел бас могильщика.

- Видишь ли, Жюль, - лукаво ухмыляясь, начала Анаиза, - тут вот говорили, что Эрнестина какое то чудовище родила.

Жюль поднес было стакан к усам. При последних словах Анаизы он стакан поставил обратно на стол и ничего ни говоря, уставился на кабатчицу.

- Чудовище? - спросил он шопотом.

- Да, кто то говорил... не помню кто... Кто то проходил здесь и сказал. Пол лица человечье, пол лица рыло. Вроде как у свиньи рыло.

"Ну! Правда?.. Вот здорово!.. Это очень здорово, чорт возьми!.. Про таких уродов слыхали уже... Даже рассказывают, с копытами родятся, и хвостатые. Иной раз - шерсть. И шерсть и хвост"...

- А, ты это не врешь, Анаиза? - уставился Жюль на кабатчицу.

- Сама я не видела, - невинно опустив глаза, ответила Анаиза, - но кто то здесь рассказывал.

Кто мог рассказывать? - спросил себя Жюль. Соседки? Ну, значит, и налгали. Соседки всегда лгут. И Анаиза лжет. Ну хорошо, это, однако, можно и проверить.

Это не то, что другое что нибудь!.. Другое - сказать скажут, а правда ли, ложь ли, никогда и не узнаешь. Тут узнать можно. Домой пошел - и узнал. Только и всего. Тут можно.

- Где моя дочка? - задумчиво прогудел вдруг Жако. - Раньше она в Нанси с офицерами шлялась... Известно, - заразилась, в больницу легла. А Гастон тоже: как военную службу окончил, поступил на железную дорогу и седьмой год я от него писем не вижу...

- Да что писать то! - дразнит старика Анаиза.

- Э! Кабы у его отца заводы были, как у графа де-Бюржа, или ферма богатая, вот тогда бы Гастон написал, - с грустью говорил могильщик. - И приехал бы к отцу. А могильщик зачем?., Налейка-ка, Анаиза!.. Могилу ему и там выроют.

- Могила что? Могила есть везде, - объяснил Жюль.

- Такой товар, что везде найдешь, - согласился Жако.

- Где угодно.

- Есть земля, есть и могила.

Жюль подумал и потом сказал:

- Уж если земля есть, то есть и могила.

- Земля, да заступ, - вот и готово.

- А ты что думал? Могила?.. В земле вырыл, вот она и могила.

- Уж не иначе, - прогудел Жако. - Это всегда так. Там что другое может и не так, а тут дело верное.

Жюль отхлебнул абсента.

- А то как же!.. Вот говорят: то, се... а я свое знаю, и меня не обманешь. Я без ошибки.

- Зачем ошибка? - Жако насыпал в трубку табаку и закурил. - Ошибки не надо.

- Потому, я понимаю дело! - почему то начиная

раздражаться вскрикнул Жюль. - У меня, у самого, смекалка есть!

- А что если про могилу сказать, так она есть везде.

- Могила, - она не то что... Могила... она - могила... Могила, и больше ничего!

Ну, это поймет всякий: так, вот, сразу, вопроса не исчерпаешь. Но кое что все таки было проанализировано и разъяснено довольно детально. И не мало еще света пролили бы на дело собеседники, если бы не впуталась Анаиза.

- Господа! Какой абсент по вашему лучше: шомонский или лангрский?

Жако вынул изо рта трубку и с недовольным видом посмотрел на кабатчицу.

- Лангрский. Куда ж ему? Шомонский, по моему, лучше.