Борис Можаев - Тонкомер Страница 2

- Оставайтесь на носу, - сказал нам старшина, а сам с двумя шестами пошел на корму.

Сразу за отвесной скалой река делала резкий поворот, спокойная до этого стремнина реки зарябила мелкими волнами, которые захлюпали о борта.

Выплывая на быстрину, мы увидели впереди белые буруны пенистого переката, а там, дальше - огромный залом, из которого торчали во все стороны обломанные, черные стволы деревьев. Оттуда доносился глухой угрожающий гул.

На палубе все притихли, даже бабы на корме, тараторившие всю дорогу, теперь смолкли и сбились в стайку, как испуганные овцы. По знаку старшины мы подняли кверху шесты.

- Отбивай к правому берегу! - крикнул рулевой.

Мы налегли на шесты, баржа чуть застопорилась и тихо стала приближаться к опасному залому.

- Евгений, держать строго по фарватеру! - крикнул старшина.

- Есть держать по фарватеру! - ответил рыжебородый, шестом направляя нос нашей посудины в нужную сторону.

Вода теперь бурлила и клокотала под нами; крупные шапки пены всплывали из-под камней, из-под коряг и ошалело крутились в водоворотах. Баржа, стремительно лавируя между темными корягами и каменными выступами, вырвалась наконец на спокойно разлившееся стремя реки.

- Отбо-ой! - протяжно крикнул рулевой.

- Спасибо за службу, - сказал старшина, проходя мимо нас и забирая шесты.

Мы, довольные собой, уселись на прежнее место и закурили. С кормы снова донесся женский гомон.

- Какая бешеная река, - сказал я. - Чуть зазеваешься - и амба.

- Река что жизнь, - отозвался рыжебородый. - Живешь вот так и лавируешь от берега к берегу, стремнину ищешь - фарватер. Не то - не успеешь оглянуться - в залом затянет. Видал - черные коряги торчат из залома. А когда-то они живыми деревьями были, да стояли возле берега, на опасном месте.

- Да, да! - охотно откликнулся я. - Нечто подобное и с людьми случается. Вы давно здесь живете?

- Порядочно.

- А не бывало при вас какой-нибудь... - я чуть не спросил "забавной истории", но вовремя спохватился, имея в виду его затрапезный вид, а следственно, и нечто неприятное, возможно, пережитое им совсем недавно, и, чтобы не задеть его самолюбия, сказал: - Поучительной истории или, может, случая из производственной практики?

- Всякое бывало, - сухо ответил он, отбросил щелчком папироску за борт и, глядя на темную бегущую воду, погрузился в свои думы, вовсе не обращая на меня никакого внимания.

А я, заинтересованный необычной наружностью своего спутника, так не соответствующей его значительному лицу и трезвым рассуждениям, ломал голову над тем, как бы вызвать его на откровенность.

3

Баржа подходила к поселку, покинутому лесорубами. Внешне он был похож на тот, от которого мы отчалили: те же деревянные домики с тесовыми крышами, дощатая кузница, длинные приземистые бараки... Только нет здесь кудрявого дымка над кузницей, развалены сараи возле домиков, и грустно смотрят бараки черными глазницами выбитых окон. Здесь все тихо, безлюдно; и тоскливо становится на душе, как посмотришь на этот оставленный поселок. И даже редкие столбики дыма над отдельными домами не ослабляют этого чувства, а наоборот, подчеркивают картину запустения.

- Грустно, но поэтично, - сказал я своему попутчику, указывая на поселок.

- Это возмутительно! - зло отчеканил он.

- Скорее это неизбежно, - мягко возразил я. - Лес вокруг него вырублен, лесорубы ушли дальше... и поселок этот больше не нужен.

- А разве нельзя было построить поселок где-то выше и протянуть сюда узкоколейку? И не только сюда, а во все концы. И построить поселок не временный, на три, на пять лет, а постоянный? Не только можно, а нужно! выкрикнул он с силой. - Чтоб жить там по-человечески, а не кочуя из барака в барак. Поэзия!.. Какая, к черту, поэзия? Бардель - вот что это! Цыганские злыдни. Два года назад бросили этот поселок, через два бросят тот, и так без конца. Миллионы бросаем! Знаете, на что это похоже? На то, если бы мужик повез на базар продавать крупу в дырявом мешке. Вот она, ваша поэзия! Вы что, стишки пишете? - с ухмылкой спросил он.

Признаться, я не ожидал от своего собеседника такого пыла. Видимо, я нечаянно задел больную струну и пытался оправдаться:

- Я - газетчик. С ходу не могу определить - где тут убытки. Чего ж на меня сердиться? Я здесь не работал и не считал эти убытки.

- Да только ли убытки, - поморщился он. - А сколько мучаются люди от этого! А лес? Что делают с лесом? - он показал рукой на бурое выщербленное редколесье, покрывшее бесконечные синеющие холмы: - Посмотрите! Рубили на выбор, а все остальное ломали... Захламили и бросили! Теперь тут ничего не вырастет. Чахнуть ему сто лет! Не лес и не поросль... И выходит, вроде как до чужого дорвались: мы пройдем, а после нас хоть потоп.

- Это другой разговор! Ваше возмущение мне по душе.

Он поймал мою руку и слегка тиснул ее в знак одобрения. Потом расстегнул фуфайку, достал из-за пазухи поллитровку водки и предложил мне, чуть заикаясь:

- Не откажитесь со мной выпить. Может быть, я эту последнюю пью.

- Как так последнюю?

- Да вот так! Хотите я вам расскажу кое-что? Но наперед давайте выпьем понемножку.

Я согласился.

- Ну, вот это хорошо! - повеселел рыжебородый. - Понравились вы мне почему-то. Эх, служба! С Тихого - значит, свой. Варька, юколы! - крикнул он своей спутнице.

- А теперь давайте знакомиться. - Он протянул мне руку и назвался: Евгений Силаев.

Я назвался в свою очередь.

Варя принесла нам вяленой кеты и два стакана из розовой пластмассы.

Евгений сначала налил Варе. Она выпила просто, без ужимок; ее угодливое лицо с крошечным носиком и светлыми, словно перламутровые пуговицы, глазками, сделалось строгим и хмурым. Взяв кусок юколы, она ушла под тент.

Юкола оказалась крепкой, как сыромятные ремни. С трудом раздирая зубами бурые вязкие волокна, Силаев начал свой рассказ.

4

- Так слушай, друг. Началось это года четыре назад. Прослужил я к тому времени на флоте порядком: и с японцами успел повоевать, и годиков пять сверхсрочной прихватил. И вот возвратился в родной город, в Подмосковье. До службы я слесарничал на механическом заводе. Ну и потянуло опять, значит, к старому ремеслу. Да... - он машинально похлопал по карманам фуфайки, ища папиросы. - Я и позабыл - нет у меня ни хрена, - потом вынул папироску из моей пачки, закурил.

- Эх, служба! Ты не представляешь себе, как я радовался, когда снова шел по родной улице. Тут тебе не только людям - деревьям и телеграфным столбам готов был руку протянуть. А улица наша тихая, с палисадниками, вся в тополях да в акациях. Прожил я на ней девятнадцать лет и не забыл там ни одной канавы, помнил, где лужи разливаются в дожди, и мог бы с закрытыми глазами дойти до своего дома. Только моего дома там уже не было, то есть дом-то стоял, но жили в нем другие. Отец мой погиб на фронте, мать умерла во время войны... Я уж и номер в гостинице заказал, но все-таки потянуло меня к своему старому дому. Я и не предполагал тогда, что эта прогулка всю мою жизнь изменит.

Он умолк на минуту, у него погасла папироска. Все время, пока он разминал папироску и раскуривал, его крупные дымчатые глаза оставались совершенно неподвижными. Странное впечатление было от этого: не то он позабыл, про что рассказывал, не то думал совсем о другом.

- Помню как сейчас, - сказал он наконец, - подхожу я к знакомой калитке и думаю - открывать или нет? И чего мне в самом деле нужно здесь? Дом заводской, живут в нем незнакомые люди... Вещи наши тетка забрала. Одна гармонь моя осталась... Будто хозяин гармонистом был и попросил попользоваться, на время. Тетка писала. Думаю, может, и гармони-то уж нету. Да и неудобно с чемоданом заходить. Еще подумают: парень, мол, намекает... Ведь по правилу часть жилплощади в этом доме принадлежала мне. Я же на службу ушел отсюда. Но, думаю, заводское начальство разберется. Я уж хотел повернуться и уйти прочь, как со двора, через сад, бросился ко мне черный лохматый кобель. Да такой свирепый, того и гляди, разорвет и калитку, и меня. Вдруг из дома закричали: "Шарик, нельзя!"

А через минуту возле меня уже стояла высокая блондинистая девушка и отгоняла Шарика. А я тем временем во все глаза смотрел на нее. Понравилась она мне сразу. Сильная такая - схватит собаку за ошейник и метров за пять отбрасывает.

- Да пошел, дурень! Голос надорвешь, - говорит. - Побереги на ночь ухажеров отгонять...

Пес - скотина умная - сразу умолк и виновато поплелся в собачью конуру.

А мне смешно стало.

- И много у вас ухажеров? - спрашиваю.

- Сколько ни есть - все мои, - отвечает. - А вы к сестре, к Оле? Ой, да у вас чемодан! Вы приезжий, да? Уж не родственник ли? - И вопрос за вопросом. Тогда я приложил руку к фуражке и представился:

- Главный старшина Силаев в отставке.

Ну что ей Силаев? Поди, и фамилию нашу не запомнила. Приставила она к своим кудряшкам кулак на манер пионерского салюта и говорит:

- Косолапова - бывший пионервожатый. - А потом сморщила нос и показала мне язык.