Николай Лейкин - Просветитель Страница 2

— Да погоди. Чего-жъ ты перебиваешь! Я еще не договорилъ. Аристархъ Васильичъ Холмогоровъ. Баринъ, знакомься съ учителемъ! — крикнулъ Самоплясовъ, видя, что Холмогоровъ сидитъ, не шевелясь и попыхиваетъ сигарой.

Холмогоровъ, не поднимаясь, неохотно протянулъ учителю два пальца.

Учитель назвалъ себя и сѣлъ, продолжая смотрѣть на Самоплясова.

— Совсѣмъ ты на французскій манеръ преобразился, — снова началъ онъ. — И костюмъ этотъ… и галстукъ красный…

— Такъ портной одѣлъ, — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Пиджакъ, какъ пиджакъ… Сѣренькій, для путешествій… Въ вагонѣ перваго класса ѣхали, такъ нельзя-же въ чумазой одежѣ…

— Ахъ, даже ужъ и перваго класса? Такъ… А когда-то я тебя въ третьемъ провожалъ.

— Позвольте, господинъ учитель… — вмѣшался въ разговоръ Холмогоровъ. — То было прежде, а это теперь. Нельзя-же ему теперь сквалыжничать, если онъ послѣ смерти отца до полумилліона состоянія получилъ.

— Ну, ужъ ты наскажешь! — махнулъ ему рукой Самоплясовъ.

— Да конечно-же… А то меньше, что-ли! Домъ каменный въ Петербургѣ, извозчичій дворъ… Если по шестисотъ считать закладку… Пятьдесятъ закладокъ… Да лошади…

— Брось…

— Нечего бросать… Вѣдь у тебя въ Петербургѣ подъ посланниковъ экипажи-то отпускаютъ. Да въ процентныхъ бумагахъ ты получилъ… Вотъ и смотри на тебя, на извозчичьяго сына!..

— Коньячку? — предложилъ Самоплясовъ учителю. — Выпьемъ коньячку-то гольемъ на радостномъ свиданіи. Коньякъ финь-шампань… дорогой…

— Не могу… Перепилъ… — отстранилъ учитель бутылку.

— Врешь! Перепелъ птица, а ты учитель, — не отставалъ Самоплясовъ.

— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, три дня пили, и я только что отдышался. Не могу… Претитъ. Надо пообождать… — отказывался учитель. — Тутъ у насъ свадьба была — ну, три дня и бражничали.

— Чья свадьба?

— Лавочникъ Глазастовъ дочь выдавалъ.

— Настеньку? Да вѣдь у ней нога косолапая.

— Подъ платьемъ-то не видать. Кромѣ того, вѣдь приданаго двѣ тысячи.

— Вотъ какъ! Кто-жъ женился на ней?

— Васютка, мельника Чубарова сынъ.

— Ну, на мельницу-то годится. Да выпей ты коньяку-то рюмку! — приставалъ къ учителю Самоплясовъ.

— Давай! Развѣ ужъ что ради свиданія. Больше года не видались.

Учитель махнулъ рукой и выпилъ.

Оба пріятеля любовно смотрѣли другъ на друга. Оба были почти однихъ лѣтъ — двадцати шести-семи, но учитель казался старше. Учитель былъ брюнетъ, краснощекій, южнаго типа, съ крупнымъ носомъ, съ кудрявой бородой, густо засѣвшей по щекамъ отъ самыхъ висковъ, и носилъ длинные волосы. Самоплясовъ былъ блондинъ, остриженный по послѣдней модѣ, съ расчесомъ на лбу и заостренной бородкой, съ сѣро-голубыми телячьими глазами. Роста онъ былъ ниже средняго, видъ имѣлъ тщедушный, тогда какъ учитель былъ средняго роста, съ крупными руками и ступнями и отличался широкой костью. Новая, сѣрая съ синими клѣтками, пиджачная парочка была на Самоплясовѣ съ иголочки. тогда какъ на учителѣ мѣшковато сидѣлъ изрядно поношенный уже черный сюртукъ, довольно грубаго сукна.

— Какъ-же ты это пить-то бросилъ, когда я сюда пріѣхалъ? — сказалъ Самоплясовъ. — А я пріѣхалъ сюда пировать. Я двѣ корзины хорошаго вина сюда привезъ. Хочу облаву устроить въ лѣсу, назвать гостей со всѣхъ волостей… По номерамъ всѣхъ разставить… Помнишь, какъ братья Клыковы?.. А затѣмъ, угощеніе на мѣстѣ, на коврахъ.

— Дорого обойдется, Капитоша, — замѣтилъ учитель.

— Да вѣдь не дороже денегъ. Я, братъ, пріѣхалъ сюда покутить во всю… Въ Петербургѣ мы все время по папенькѣ тризну правили и панихиды служили, а ужъ теперь смерти его минуло полгода. Не все-же плакать и печаловаться.

— Ну, ты въ Петербургѣ и до полугода не особенно печаловался по отцѣ, - сказалъ Холмогоровъ

— Баринъ! Не обрывай! Не люблю этого! Адьютанты обязаны съ почтеніемъ.

Самоплясовъ полушутя, полусерьезно погрозилъ Холмогорову пальцемъ.

— Тыговоришь: Клыковы… — У Клыковыхъ прислуга, поваръ, егеря… продолжалъ учитель. — Положимъ, егерей мы найдемъ…

— А я своего собственнаго мажордома привезъ! — похвастался Самоплясовъ.

— Кого? — переспросилъ учитель.

— Ма-жор-до-ма… Поваръ, лакей, егерь — что хочешь! И швецъ, и жнецъ, и въ дуду игрецъ. Нарочно изъ трактира сманили. Когда-то у графа Заходнова служилъ. Всѣ порядки охотничьи знаетъ. Неужто не видалъ его въ кухнѣ? Онъ тамъ стряпаетъ.

— Ого, какъ ты нынче!

Учитель прищелкнулъ языкомъ.

— А что-жъ изъ этого? Хочу пожить. При покойникѣ папенькѣ-то вѣдь съ курами въ коробу сидѣлъ. А теперь поверчусь малость турманомъ да и приму кончину праведную: женюсь, — похвастался Самоплясовъ. — Ты, Арсеній, еще не женатъ?

— Нѣтъ еще. Да и на комъ, позвольте?

— А вторая-то дочка у лавочника есть. Та не косолапая.

— Не подходитъ для моего обихода, Капитоша! Не того фасона, я планъ себѣ составилъ.

Учитель вздохнулъ.

— Еще по рюмочкѣ! — крикнулъ Самоплясовъ и сталъ разливать коньякъ.

Учитель не прекословилъ.

III

А въ это время въ кухнѣ съ громадной русской печкой и маленькой плитой въ двѣ канфорки на шесткѣ печи стряпалъ для Самоплясова ужинъ мажордомъ Калина Колодкинъ. Толстенькій, коротенькій, курносый, съ полусѣдой сѣрой щетиной на головѣ и на давно небритомъ лицѣ, онъ удивительно походилъ на бульдога. Даже глаза у него были бульдожьи на выкатѣ, и когда онъ открывалъ ротъ, во рту виднѣлись такіе-же клыки, какъ у бульдога. Одѣтъ онъ былъ въ бѣлую канаусовую куртку и, вооружась двумя ножами, рубилъ на кухонномъ столѣ мясо для битковъ къ ужину при свѣтѣ двухъ маленькихъ жестяныхъ лампочекъ, поставленныхъ на полку. Рядомъ съ нимъ въ горшкѣ, поставленномъ на кухонной табуреткѣ, тетка Самоплясова Соломонида Сергѣевна Поддужникова мѣсила тѣсто для завтрашняго пирога. Колодкинъ недружелюбно на нее косился и говорилъ:

— И тѣсто теперь не вашъ департаментъ, а мой. Совершенно напрасно надсажаетесь.

— То-есть какъ-же это такъ? — сказала обидчиво тетка. — А если я его хочу пирогомъ моей стряпни попотчивать? Я ужъ привыкла къ нему, и знаю, что онъ любитъ. Всегда готовила.

— Любилъ, а не любитъ. Не станетъ онъ теперь вашего ѣсть.

— Отчего?

— Оттого, что на поварской стряпнѣ набаловавшись. То, что вы разсказываете, было прежде, а это теперь. Позвольте… Нешто вы можете настоящую слойку тѣста сдѣлать?

— Слойки не могу… Это точно… А простой подовый пирогъ…

— Ну, стало-быть, и бросьте… Завтра у насъ къ обѣду особое меню. Борщокъ въ чашкахъ, къ нему дьябли. Бросьте…

Тетка недоумѣвала, помахивая рукой въ тестѣ.

— А что-же я-то буду дѣлать теперь? — спрашивала она.

— А теперь вы можете быть при мнѣ на манеръ судомойки.

— То-есть какъ это судомойки? Я ему родная тетка. Тетка по матери. Это для меня даже обидно, — растерянно проговорила она.

Калина Колодкинъ пересталъ рубить мясо, сталъ его сгребать ножами въ одну кучку и спросилъ:

— А мнѣ не обидно для него стряпать? Вѣдь когда-то я поваромъ у графа Заходнаго былъ! Во всѣхъ его охотничьихъ отъѣздахъ стряпалъ. Да какого еще графа-то, дай Богъ ему царство небесное! Деньги! Ничего не подѣлаешь.

— Ну, я-то отъ него денегъ не получаю.

— Напрасно-съ. Должны брать, пока онъ въ силѣ. А то другіе растащутъ. Берите.

— Ну, что вы говорите! Вотъ еще что пророчите. Онъ у насъ не изъ такихъ, кажется.

— А я вамъ говорю, что именно изъ такихъ. Я на своемъ вѣку видалъ виды… Попадались такіе папенькины наслѣдники. Вѣрно-съ… Зачѣмъ вы такіе удивительные глаза дѣлаете? Не стоитъ-съ.

— Кутилъ развѣ въ Петербургѣ? — робко спросила тетка.

— Дымъ коромысломъ! — отвѣтилъ Колодкинъ, и опять зарубилъ мясо, наклонился къ Соломонидѣ Сергѣевнѣ и проговорилъ тихо:- Да ужъ и теперь изрядно порастащили. Сюда отдышаться пріѣхалъ.

Тетка поставила горшокъ съ тѣстомъ на столъ, сѣла на табуретку и спрашивала:

— Баринъ этотъ, чтоли, его обираетъ? Вотъ который съ нимъ-то пріѣхалъ.

— Баринъ этотъ что! Этотъ баринъ совсѣмъ прогорѣлый. Когда-то порхалъ, но на рожонъ наткнулся и теперь Богомъ убитъ. Онъ развѣ только брюхомъ вынесетъ да при Капитонѣ Карпычѣ существуетъ, и то въ черномъ тѣлѣ. А есть другіе….

— Мужескаго или дамскаго пола? — интересовалась тетка.

— И того, и другого сословія достаточно, — подмигнулъ Колодкинъ, опять оставилъ рубить и сказалъ:- А вы, чтобъ вамъ не сложа руки сидѣть, приготовьте мнѣ на завтра свеклы на борщокъ. Свекла есть?

— Все, все есть. У насъ всякаго овоща достаточно. Вѣдь свой огородикъ, сама съ дочерью ухаживаю.

— Толкуйте! А вотъ томатовъ нѣтъ.

— Да мы про такое и не слыхивали.

— Ну, то-то. Стало-быть и похваляться нечего. И артишоковъ нѣтъ.

— Не слыхивали, не слыхивали про такую снѣдь. Вы что-же: давно у него живете?