Максим Горький - Тронуло Страница 2

- Да, - сказал, улыбаясь, его собеседник, - насчёт еды они точно - что мастера... Умеют это...

- Нет, погоди! - воскликнул старик, - а рази мы им в этом уступаем? Да ежели я захочу...

- У нас пища тяжёлая, - перебил его собеседник.

- Тяжёлая? Кто мне может помешать на мой капитал есть, ежели я захочу её, лёгкую пищу? Вот пойду в буфет и скажу - давай мне всего на четвертной билет! Весь стол уставлю пищей... и не есть я её буду, а влезу на стол и буду по ней ногами ходить! Всё испорчу - посуду, салфетки, и за всё чистыми деньгами заплачу! Как он, острожник, может говорить, что я, православный человек, не умею есть? Врёт! Я, при моём капитале, всё умею! Я всего могу. Я шестьдесят три года хребет гну, работаю, благодарение богу, - сыт тем, что ем, и он не может меня за это попрекать. Есть я, вишь ты. Не умею! Эх ты...

- А ты не так сделал - надо было ему по другому нос-то утереть, посоветовал старику его слушатель. - Надо было сейчас заказать самое дорогое...

- Поди! - махнул рукой тот. - Тоже сказал! На смех ему, что ли, я дался?

Он замолчал, вздыхая и возмущённо теребя свою бороду. Вдали, по реке, вдруг вспыхнул нестройный ряд огней.

- Пристань...

- Нет, я думаю теперь - чего они кичатся, чего форсят? Исхиз ведь народ, а всё нос держит к небу. Житья им нет, - прямо петля - дело, - а они хоть бы что! Смеются... Везде, где ни послушай, - швах барские дела, - а баре всё живут с весёлым духом. Какая тому причина?

- Не думают про завтрашний день...

- Разве что...

- А то как? Мы за рублём-то целый день гоняемся, гоняемся - глотку перехватывает с устатку, все жилы в работе...

- А они - не так... Они, это верно, они - птицами живут.

Собеседники замолчали...

Огни впереди разгорались всё ярче, и во тьме были видны постройки, баржи у берега, лодки...

- Иван Петрович! А не поужинать ли нам?

Старик, смотревший по направлению к пристани, живо обернулся и сухо спросил собеседника:

- То есть как это?

Тот засмеялся.

- Не бойся, не по-ихнему... Мы по-свойски, по-русски. Уху спросим, телятины, а то поросёнка холодного... а? Ещё чего-нибудь...

- Давай... Только не тово... не этово... не тут, - он кивнул головой на рубку, - мы давай в третий класс сойдём...

- Ну, ин так. А тронул он тебя, Оленин-то?

- Ещё бы! Есть, говорит, не умеешь... а? Есть! Да понимает ли он, что я даже его самого могу съесть за эти самые насмешки? Мне Варзкин кумом приходится, а у него есть закладная на оленинскую рощу да на весь куртумский участок. Вот я скажу Варзкину - прижми! давни! Оленинского барина! До слезы его дави... Он сичас рраз?! Что ты тогда есть будешь, барин? Совсем тебе нечего будет есть, хоша ты на это дело мастер...

- Плюнь на него... Не сердись... Наше будет наше, а ихо будет ихо... добродушно усмехаясь, сказал собеседник старика.

- И ихо будет наше... - твёрдо и сурово сказал старик...

Они встали и пошли. Старик шёл своей крадущейся, хищной, бесшумной походкой, его собеседник стучал по террасе кожаными калошами, скрипел, харкал, сморкался и вообще создавал вокруг себя какой-то разнообразно нелепый шум...

Пароход пошёл тише... На берегу, на тёмном фоне зелени вётел, обрисовалась белая церковь. Её колокольня возвышалась высоко в облачное небо, и с неё слетали печальные звуки ударов в сторожевой колокол. Где-то играли на гармонике... Борт парохода ударился о пристань, раздался жалобный скрип дерева. Под колёсами глухо бурлила вода.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые напечатано в газете "Нижегородский листок", 1896, номер 136, 19 мая.

В собрания сочинений не включалось.

Печатается по тексту газеты "Нижегородский листок".