Рустам Ибрагимбеков - На речном пароходе Страница 2

- Хотите пива, Октай-муаллим? - спросил Шихмурзаев, а после того, как Эльдаров, поблагодарив его, отказался, добавил, хитро улыбаясь:

- Чем кончилась вчерашняя история?

- Все в порядке, - как можно суше ответил Эльдаров. - При всей симпатии к Шихмурзаеву он не мог оставить без внимания его развязный тон, хотя внутренней потребности одернуть его у Эльдарова не было. Шихмурзаев и в Баку был приятен ему - и лошадиными зубами, и лошадиной же физиономией, и неиссякаемой потребностью врать о чем-то совсем необязательном, чаще всего невыгодном для себя, а здесь, на пароходе, когда обнаружился вдруг его неожиданный при такой внешности и скверном знании русского языка талант нравиться женщинам, он стал Эльдарову еще более приятным.

Выяснив, что Эльдаров не склонен беседовать с ним, Шихмурзаев с откровенным сожалением оставил его в покое и сообщил Садыхову, что девушка, бывшая с ним на свадьбе Бекир-заде, - его жена, на которой он женат уже третий месяц, чему Садыхов наотрез отказался поверить.

- Честное слово, - моя жена, здоровьем клянусь, чтобы мне с этого места не сойти, если вру, - уверял Шихмурзаев, но Садыхов хохотал, схватившись за живот, и не верил. Шихмурзаев шепнул ему что-то на ухо, но Садыхов все равно не поверил и продолжал хохотать.

- Ну, хорошо, не жена, - сдался Шихмурзаев. - Но то, что я расскажу о Салманове, - стопроцентная правда.

Садыхов перестал смеяться и испуганно посмотрел на Эльдарова.

- Октай-муаллим, это и вам будет интересно послушать, - сказал Шихмурзаев. - Мне рассказал человек, который его" хорошо знает. Клянусь. Просил никому не рассказывать, но вам можно...

- Спасибо за доверие, - Эльдаров поднялся на ноги. - В Казани вместо трех часов будем стоять два, не отстаньте от парохода.

- Октай-муаллим, и все-таки получилось у вас что-нибудь вчера? - уже жалобным голосом спросил Шихмурзаев, он умирал от любопытства.

- Все в порядке, - повторил Эльдаров и, отодвинув шезлонг, пошел с кормы.

Свободные отношения, сложившиеся у Эльдарова со студентами по той причине, что все они были лишь года на два младше него и знали его еще студентом, немного тяготили Эльдарова, но имели ту приятную особенность, что, хотя все они приехали в институт из деревни и разница в воспитании и вкусах сказывалась еще больше, чем разница в положении, с ними ему было просто и весело. Шихмурзаев более других нравился Эльдарову и, чувствуя это, держался с ним на короткой ноге.. Поэтому и удалось ему быть свидетелем вчерашних попыток Эльдарова познакомиться с киноактрисой из первого класса - ни при ком другом из студентов Эльдаров не стал бы этого делать. Уговорив актрису дать ему на пару дней книгу, которую она читала, Эльдаров пожалел о том, что Шихмурзаев присутствовал при разговоре; сегодняшние же назойливые вопросы Шихмурзаева еще больше убедили его в опрометчивости вчерашнего поступка.

В каюте Салманова не было, но стоило Эльдарову сесть за стол, как он появился и напомнил о том, что до Казани остались минуты, а следовательно, надо переодеться и поехать сопровождать студентов.

Казань переменилась: исчезли с пристани мальчишки - чистильщики сапог, а все остальное совсем не походило на то, что сохранилось в памяти Эльдарова, хотя ничего определенного он не помнил.

На пароход он вернулся грустным и сразу же лег спать. Разбудил его все тот же Салманов. В каюте было темно, он о чем-то рассказывал.

- ...на лицо, - говорил он. - Почему четыре лангета? Два - Шихмурзаеву, один - Садыхову, а еще один кому? Тем более, что в Казани обедали, сам видел. Зачем на ночь лишний лангет?

- Что лангет? - спросил Эльдаров.

- Они заказали в каюту четыре лангета.

-Кто?

- Шихмурзаев и Садыхов. Заказали в каюту четыре лангета. Смотрю, в меню есть лангеты, прошу - говорят кончились. Заглянул на кухню - жарятся лангеты, четыре порции. А это что такое, говорю, не лангеты? Заказано, отвечают. На вечер, на десять часов. Кем? Шихмурзаевым и Садыховым. А зачем им четыре лангета, если они в Казани на моих глазах обедали. Понимаешь, в чем дело?

На этот раз Эльдарову показалось, что он что-то понимает, но на всякий случай он спросил:

- Ну и что?

- Что значит, ну и что? Ты все-таки не понимаешь, что там происходит. Настало время проучить их, - Салманов, нервно потирая руки, заходил по комнате. - Примерно в половине двенадцатого начнем...

- Зажгите, пожалуйста, свет, - попросил Эльдаров. - Который час? - спросил он, когда свет зажегся.

- Девять. Ты не торопись, можешь поспать еще полчаса. Я тоже хочу лечь, надо выспаться, впереди веселая ночь.

- А стоит ли?

- Другого такого случая не будет. Раз и навсегда проучим их, и другие испугаются. Совсем обнаглели. Ты обратил внимание, сегодня уже человек десять сбежали. - Салманов полез в карман и вытащил список. - Зульфугаров, Халилов, Самедли" Юсуфов... в общем двенадцать человек. Как только сошли с парохода, тут же разбежались в разные стороны.

Эльдаров оделся.

- Я заказал тебе котлеты, а то и этого не будет. Начнут с лангета, кончат котлетой, - Салманов рассмеялся, и Эльдарову тоже пришлось улыбнуться, чтобы не обидеть его. Он поблагодарил Салманова и пошел в ресторан.

Съев котлету, Эльдаров решил посидеть на корме, так как за ужином не успел придумать, как предотвратить задуманную Салмановым облаву. В том, что Салманов имел в виду именно облаву, он уже не сомневался, что другое могли означать слова "веселая ночь" и "начнем в половине двенадцатого".

Дул небольшой, но холодный ветерок, и, чтобы согреться, Эльдаров прижался к толстой теплой трубе, потом, обнаружив, что внизу она пересекается с горизонтальной, он сел и некоторое время даже не думал о пригнавших его сюда заботах, гак ему было тепло и уютно. Поймав себя на этом, он постарался сосредоточиться, но в голову не шло ничего путного, хотя просидел он так, лихорадочно соображая, довольно долго. Было темно, он почти слился с трубами, и все же с кормы ему пришлось уйти, чтобы не быть замеченным актрисой, пришедшей сюда с одной из новых, приобретенных на пароходе, подруг. Он не чувствовал в себе сейчас сил сказать что-нибудь, способствующее улучшению их взаимоотношений, да и за книгой он забыл зайти, а потому, учитывая намерение Салманова поспать, счел более разумным вернуться в каюту.

Салманова не было. Чтобы избежать разговора, когда он вернется, Эльдаров разделся, лег на койку и закрыл глаза "Почему он меня так любит, - думал он, нет ведь никаких оснований, ничего хорошего я ему не делал, и люди мы совершенно разные, и повода к дружбе вроде бы не давал, наоборот, когда распределяли, кому с кем ехать и все дрались из-за него, привыкшего работать за двоих, я не хотел его, и он знал об этом, Мог бы обидеться. И когда не пошел на день рождения дочери,, тоже мог обидеться, и... да мало ли случаев было, из-за которых он должен был отказаться ехать со мной, нет - выбрал именно меня..." Продолжая рассуждать в таком направлении, но так и не придумав ничего утешительного, Эльдаров поднялся с койки и, не одеваясь, сел к столу. "Дорогие мои мама и папа", написал он прежде, чем остановился и подумал о том, что сейчас придет Салманов и письмо все равно придется отложить. Но все же он добавил к написанному "здравствуйте" и потом только начал одеваться. К приходу Салманова он уже был одет.

- Газанфар-муаллим, - сказал Эльдаров. - Я не знаю, правильно ли я вас понял, но мне не нравится эта затея, и я не хочу участвовать в ней.

- Как тебе не стыдно, - обиделся Салманов. - Неужели ты думаешь, что мне самому это нравится. Это наш педагогический долг, мы обязаны... Ты только постучишь в дверь и все, остальное не твое дело. Они даже знать не будут, кто постучал. А я буду стоять у окна, и если они полезут в окно, то сами наткнутся на меня.

- А потом что?

- Ничего особенного, испугаем их немного, чтобы поумнели. Я договорился сейчас с боцманом, ты его знаешь, который вчера сидел за нашим столиком... договорился с ним, чтобы и он присутствовал.

- Вот боцман и постучит в дверь.

- Как ты не понимаешь, он должен стоять у окна, чтобы видеть, кто там был.

- Ну вы постучитесь, вам же не обязательно у окна стоять. Салманов задумался.

- А что, - сказал он, почувствовав, очевидно, что решение Эльдарова бесповоротно. - Так тоже можно. Это мне даже нравится. "Не мое дело, - скажу им, - договоритесь с боцманом, пусть откажется от своей жалобы". А ты знаешь, сколько его надо поить, чтобы он отказался? Будет им наука. Совсем обнаглели...

Чтобы как-то остановить его, Эльдаров спросил, который час. Было уже без десяти одиннадцать, и Салманов умчался к боцману. Выждав немного, Эльдаров тоже вышел из каюты. С нижней палубы доносились звуки гитары и хриплый мужской голос пел: "Я срываю одежду, целую тебя, а ты шепчешь: не надо, не надо, не надо..." Эльдаров подошел к борту, здесь было лучше слышно, и постоял немного, глядя на воду.

"Бедный Шихмурзаев", - думал Эльдаров, слушая песню, ему почему-то было очень жаль Шихмурзаева, хотя особых оснований для этого уже не было показавшаяся вначале страшной, затея Салманова оказалась на самом деле шуткой, пусть грубой, хамоватой, но все же шуткой, и столь острая жалость была сейчас неуместна. Но она была, так же как и черная вода вокруг парохода, как и эта песня, связавшая сейчас Эльдарова с некоторыми забывающимися уже минутами его жизни. Ему вдруг стало жаль и себя, даже не себя, а чего-то принадлежавшего еще ему, но и вместе с тем безвозвратно утерянного. А чего - он понять не мог. Это и раньше случалось с ним, даже в детстве бывали дни, когда, проснувшись утром, он вдруг чувствовал тоску и жалость к себе. И тогда это была не просто грусть, а именно жалость, как будто случилось с ним что-то непоправимое, такое, что не нужен он теперь никому на свете, ни отцу, ни матери... Или, наоборот, не случилось что-то и безвозвратно пропало для него. Он долго плакал тогда, если был один, на людях же это быстро проходило.