Владимир Хлумов - Ночной дозор Страница 2

Абигайль. Да ведь нас часто тянет на прошлые родные места, тем более на Бреестрат у вас был такой красивый дом. Почему вы съехали?

Рембрандт. Вы очень любезны госпожа Барриос, но весь Амстердам знает, что Рембрандт промотал состояние своего сына и дом его продан с молотка. Впрочем, Бреестрат это не та тема, которой я бы хотел касаться.

Абигайль. Простите, господин ван Рейн, я страшно волнуюсь и говорю не то...

Рембрандт. Почему вы волнуетесь?

Абигайль. А как по вашему должен чувствовать себя человек на пороге бессмертия?

Рембрандт. Вы очень добры, госпожа де Барриос, быть может, лет тридцать назад, такие слова мне пришлись бы по-душе, но я не господь Бог, чтобы даровать бессмертие.

Абигайль. Тем не менее, любое полотно, подписанное Рембрандтом ван Рейном, обречено на бессмертие.

Рембрандт. Мои сограждане считают иначе.

Абигайль. Не все.

Рембрандт. Не знаю. Послушайте госпожа де Барриос, вы молодая красивая женщина, откуда эти мысли о жизни и смерти?

Абигайль. Мы сейчас начнем попугайничать, я буду говорить что я - не красивая, а вы заладите , что вы - всего лишь сын мельника.

Рембрандт. Это не так мало.

Абигайль. Видите, я опять сказала глупость. А мысли о смерти, вы ведь слышали - я беременна, и во мне уже зарождается новое существо.

Рембрандт. Верно, вы изменяетесь с каждым днем.

Абигайль (после паузы). Господин ван Рейн.

Рембрандт. Да, госпожа.

Абигайль (после паузы). Скажите, что вы любите?

Рембрандт. Снег.

Абигайль (после паузы). Снег?

Рембрандт. Снег... падающий на черные крылья мельниц... и на черную землю. Ничего не может быть прекраснее грязной земли, пропитаной расстаявшим снегом.

Абигайль (после паузы). Но в этом так мало красок.

Рембрандт. Простите, госпожа, я сын мельника...

Абигайль. ... а не поэт, вы хотели сказать. Я опять говорю не то, расскажите, расскажите, что там, в том снегу? Там есть люди? Ваш отец, он там? Я видела его портрет, люди на ваших картинах появляются из темноты, из расстаявшего снега, пропитавшего грязную землю. Как будто кто-то их разбудил к жизни черной ночью.

Рембрандт. Да, они приходят оттуда, госпожа.

Слышится деревянное поскрипывание. Рембрандт отрывается от рисунка. Прислушивается.

Рембрандт. Вы слышите, деревянное поскрипывание?.

Абигайль (после паузы). Да.

Гаснет свет и из темноты появляется прошлое.

Картина третья

Лейден, 1623 год. Дом мельника Хармена ван Рейна. На стене рисунок головы Медузы-Горгоны. Молодой Рембрандт пишет Святого Варфоломея со старшего брата (калеки) Геррита.

Рембрандт. Геррит, ты не устал? Если тебе тяжело, мы можем прерваться.

Геррит. Тебе же нужно изобразить страдание на лице Варфоломея.

Рембрандт. Но я пишу святого Варфоломея еще в доапостольский период.

Геррит. Что же, мое падение с лестницы - хорошая прелюдия к двойному распятию.

Рембрандт. Ты устал.

Геррит. Перестань повторять одно и то же, я так рад, что хоть на что-то сгодился.

В сопровождении Лисбет появляется только что приехавший из Амстердама Ян Ливенс. Он выглядит шикарным столичным гостем. Рембрандт быстро набрасывает на холст покрывало.

Лисбет. Рембрандт, посмотри, Ян Ливенс собственной персоной, прямо из Амстердама - и сразу к нам.

Рембрандт и Ливенс обнимаются

Рембрандт (со сдержанной радостью). Ян.

Ливенс. Дружище.

Рембрандт (чуть отодвигаясь). Осторожнее, я в краске.

Ливенс (здоровается с Герритом кивком головы и сразу поворачивается к Рембрандту). Ты, как всегда, в работе. Прекрасно. (Подходит к изображению головы медузы). Узнаю знакомое личико. Да, да, помню, помню, ох уж эти утомительные штудии старика Сваненбюрха. А мы у Ластмана почти не рисуем гипс, предпочитаем "а ля натюрель".

Лисбет помогает Герриту выйти из комнаты и вскоре возвращается.

Рембрандт. И женщин?

Ливенс. Если Ластман посчитает нужным и женщин. В Амстердаме не мало таких, которые только этим и живут.

Рембрандт. А они молодые? Хорошенькие?

Ливенс. Увы, ты слишком многого хочешь, мой друг. Совсем потасканные. Учитель всегда говорит, что они держаться только по милости Господа и своих корсетов. Посмотрел бы ты, какую мы писали прошлый месяц! Живот как бочонок, а груди....

Лисбет подтягивая живот, покашливает, напоминая друзьм о своем присутствии.

Рембрандт. А, Киска, ты разве здесь?

Ливенс (вскакивая с топчана). Лисбет расцвела, как розочка, тебе бы не было равной в Амстердаме. (Усаживает Лисбет рядышком).

Лисбет (зардевшись). Право, господин Ливенс.

Рембрандт. Гипсами пренебрегать не следует, кое чему они меня научили, да и тебя тоже.

Ливенс. Ну теперь я рисую с настоящих скульптур, у Ластмана целая коллекция из Италии. Представляешь, пожелтевший мрамор из глубины веков...

Рембрандт. У Сваненбюрха тоже много оригинальных вещей...

Ливенс. Например, голова Медузы... ну старина...

Рембрандт. С головой Медузы давно покончено.

Ливенс. Нет, дорогой друг, Лейден это дыра, и Сваненбюрх - первый художник в этой дыре. А вот у Ластмана - целая коллекция флорентийских вещей. Да что там Ластман, в Амстердаме можно многое посмотреть, в прошлую субботу, например, я видел на аукционе рисунок Микеланжело и портрет Тициана, и великолепного маленького Караваджо - обнаженная натура маслом. А уж что касается старинных монет и всякой древности - так этого хоть пруд-пруди. Почти за бесценок.

Рембрандт. Да много ли у тебя остается, после уплаты Ластману?

Ливенс. Не так уж и мало. Да, Ластман берет дороже Сваненбюрха, но зато ты живешь в доме благородного человека.

Рембрандт. Когда я пишу, мне плевать, из чего я пью пиво, из глинянной кружки или венецианского стекла.

Ливенс (чуть обиженно). Дело не в хрустальных бокалах, но есть кое-что еще, чего ты и представить не можешь, пока сам не испытаешь.

Рембрандт. Для нас Амстердам слишком дорогое удовольствие. (Обращаясь к сестре.) Правда, Киска?

Лисбет. Не знаю, право, мы еле сводим концы с концами, а отец еще говорит, что старая мельница нуждается в ремонте. А главное, мне очень больно думать, что ты расстанешься с нами.

Ливенс (чуть обиженно). Да, милая Лисбет, никто и не говорит о расставнии. Дайте ему год поучиться у Ластмана, и он сможет открыть собственную мастерскую. Да, да. Уж если я хожу в первых учениках у Ластамана, то ты, Рембрандт, с твоим талантом, через год ты станешь лучшим художником Амстердама. Тогда тебе понадобится хозяйка, чтобы принимать гостей и заказчиков. Да лучшей экономки в доме Рембрандта трудно и представить. Ведь, я же вижу милая Лисбет, что Лейден не для вас.

Лисбет (всплеснув руками). Боже мой, который теперь час?

Ливенс . Мой голодный желудок подсказывает, что уже шестой час, неплохо было бы перекусить.

Лисбет . Ох, глупая я дуреха, я совсем забыла, ведь я возвращалась от Сваненбюрха, они с женой сегодня будут у нас в гостях!

Рембрандт. И ты молчала! Сам учитель придет к нам в гости.

Ливенс . Да уж событие... Впрочем, я даже соскучился по старине и его итальянской женушке.

Рембрандт. Ян, он все-таки твой учитель...

Ливенс . Ну-да, по медузе. Да если хочешь знать, я у тебя научился большему... Ну хорошо, я же ничего не говорю.

Лисбет . Пойду, обрадую родителей хорошей новостью. (Уходит).

Ливенс . Эх, попасть бы нам втроем в Амстердам! Вот бы повеселились. Честное слово, вы бы там не соскучились. Маскарады на масленицу, французское вино в тавернах, музыка на Дамм...

Рембрандт. Не болтай глупостей, у меня и в мыслях не было ничего про Амстердам... Ну ладно, пойдем, хоть умоешься с дороги.

Отводит Яна и тут же возвращается в комнату, и смотрит в окно на падающий снег. Появляются мать с блюдом, ставит на стол, подходит к Рембрандту.

Мать. Лисбет сказала приехал Ян Ливенс?

Рембрандт. Да, мама.

Мать (внимательно смотрит на сына). Сынок, ты что-то сегодня совсем грустный.

Рембрандт. Посмотри, какой сегодня снег.

Мать (подходит, обнимает, положив на плечо сыну голову, тоже смотрит в окно). Что тут скажешь, темень, будто ночь. Ты и в дестве любил сидеть вечерами у окна. Не грусти, я тебя за ушком потрогаю.

Рембрандт (после паузы). Мне не грустно, я просто устал. По правде говоря, Ливенс меня раздражает.

Мать. Странно, ведь он твой друг, и такой воспитанный способный мальчик. Но и то сказать, ты ведь привык к одиночеству.

Рембрандт. Да, это правда, мне не достает моей живописи, я места себе не нахожу, когда не работаю.

Мать. Понятное дело, ведь у тебя от Бога талант, и он не дает тебе покоя, если ты держишь его под спудом. А где Ян?

Рембрандт. На верху у меня, переодевается. Вот-вот спустится.

Мать. Надеюсь, господину ван Сваненбюрху понравится моя селедка.

Рембрандт. Еще бы, разве кто-нибудь готовит ее лучше чем ты?

Мать (уходя). Эх, если даже моя селедка придется ему не по вскусу, он, все равно, приналяжет на нее. Хороший человек ван Сваненбюрх, и мастер умелый.