Олег Малахов - Inanity Страница 2

Капс психовал, счастливые люди не нравились ему. Он не мог определить, каким местом они получают оргазм. Безобразие.

Я бы не видел твоего лица, если бы все шрамы, которые появились у меня на лице за последнее время затянулись. И опротивел бы тебе. Я помню тебя, когда ты взрывалась внутри разнообразных детей. Как того мальчика с плюшевым мишкой в руке разорвала на мелкие частицы, помнишь...и где рука его потом, смешанная с плюшем приземлилась? Где? А он тебе показывал свои рисунки на асфальте.

А ты могла.. От любви могла все. Готова ко всему. Была. От вдохновения. Мокрая от волнения. Могла застыть в пространстве голом и необузданном. С гневом смотрела на вариации своего разбрызганного мозга.... азгул какой-то. Из ничего.

Иду к самому великому человеку. С грузом тревог. В припадках, вспоминая былое. аздетой душой лечу. Падаю. А любил ли? Открываю себя в начале песка. В немыслимо загадочном звучании "Je t'aime" на экране. За экраном стоит она. В ней узнаю себя. Маленького и тоскливого. Узнаю заплаканные чистые глаза. В трусах. Беспомощный. Без цветов, как обычно. С фотоувеличителем в кармане. С дыркой в кармане. С сигарой во рту. Без рта. С распитым бокалом, летящим на пол. Мраморный.

егулярно хирург встречал свою дочь, когда она прилетала к нему из Испании, Италии, Китая, Перу, не перечислить. В белоснежной рубашке с ярким галстуком. С поцелуями в аэропорту. С соком из свежевыжатых апельсинов на заднем сидении несущей девочку домой машины.

Но сегодня он спешил в поликлинику, руки потели, и руль превращался в ртуть. Мухи облепили лобовое стекло. Если ты хочешь опять жить с верой в странствие душ, засыпай в ворсе своего любимого кресла, после работы с газетой и новостью о том, что мир постарел. Она не могла не приехать, и ему не терпелось с ней увидеться, но, даже распутывая паутины дежурств в поликлинике, Пьер надеялся сменить себя Агнессой, но она умерла у него на глазах, когда делала операцию пострадавшему от туберкулеза в прошлом веке. У нее в глазах уже таилось предчувствие смерти. Ей был благодарен излечившийся от дистрофии мальчик, выросший и покоривший пьедесталы бодибилдинга. Только почему-то Пьер хотел, чтобы она была здесь, как всегда спрашивая: смоем напряжение? -- на что он порой отвечал, что завтра приезжает ОНА, или смывал напряжение в винном погребке Сержа в пяти минутах расслабленной ходьбы от поликлиники. Просыпайся, Джордж. Насмотрелся Лео Каракса. В голове окрыленность сознания, не за чем приходившая любовница пленилась тобой, и, пронизана твоими губами, лишь заплакала на твоей груди, и, не услышав биения сердца, сама закрыла за собой дверь. Мою. Зачем он думал об этом, думал. Оставил бы тайной все, чтобы она не разглядела в его голом взгляде истерзанную душу, свою. Просыпайся, Джордж. Уже все ушли на работу. Помоги Пьеру. Он видел сон, как она приезжает. Из той страны, в которой она целовалась с загадочным моряком, не знавшим своей национальности, и искавшим страну своих предков, показывала Пьеру свое розовое небо, в котором накапливались образы ее снов, и Пьер боялся опоздать.

Ее имя звучало легко и уносилось вдаль. Его не произносили, его дышали, им становились парусники и воздушные змеи. Это имя ветер пел, и я.

Поцелуй меня. Между ног. Не обязательно, но я умру. А ты так и не оставишь следы своей помады на моей светлой груди, или укуси меня, хотя бы мой палец, оближи и укуси, как только захочешь, или, нехотя просто поцелуй мои губы, погрузи меня в свои губы, обними губами и заставь утонуть, проведи рукой по моим бедрам. Не стесняйся. Обласкай меня словом. Не так уж это и сложно. И приди домой. Я хочу там на нашем кресле. Старом и рваном кошками. Сделать тебя своей принцессой. Это все наш дом. И в нем нет занавесей. А свет не покидает его и по ночам. Это светлячки собираются вокруг нас, обнимающих гладкие тела друг друга. И мы слепнем от света. Я бы хотел видеть нас издалека, далеких от нас, лицом твоим. Я бы назвал нас параноиками, но мы заслужили это. Ты проговаривала тайные заклинания в уши гениям. Я виделся им в снах. Мы занимались любовью на глазах, ушах, ноздрях, губах, щеках, запутывались в свои волосы, и не могли выпутаться. Иногда я что-то брал твоей рукой, а ты ела что-то моим ртом.

Ни за что не предавай меня. Ты завоевала меня до того, как поняла, что мне нельзя быть выше тебя. Я не противостоял тебе, лишь открывал свои сердца тебе, одно за другим. Когда меня спасал Пьер, тогда Агнесса еще была жива, и лечила мальчика от дистрофии. Такое бывает только раз в жизни, Агнесса заботилась обо мне, готовила мне пюре, и я спал у нее на руках, теплых. Такими ласковыми были только руки проститутки, которая запоминала имена своих клиентов, и убедила меня в своей безграничной любвеобильности. Друзья приезжали ко мне, и привозили мне любимые конфеты, пиво пить не мог.

You're fashion. The sentiment of latter Devonian void of time covering my eyes with pure grace. I feel your gasoline in veins burning of being helpless, do greatest testimony, minor mine ... my infection.

Это меня привезли в поликлинику, когда Пьер еще спал в предвкушении встречи своей девочки. Ему позвонили через полчаса, осознав, насколько безнадежно предпринимать что-либо без него. Я слегка скучал, вспоминая Агнессу, но знал, что она не придет, не откроет мне воздух палат моих беспамятств. Лишь Пьер сможет позаботиться обо мне. Я сам видел его доченьку, прилетающей из странной страны, в окне, или во сне. Как всегда. Обижался на графики ее путешествий. Как сделать так, чтобы она опоздала, и Пьер успеет. Но еще привиделось мне, что она не использует вазелин, когда кто-то дырявит ей анальное отверстие. Пьер видел только ее бесподобие, и жгуче целовал ее щеки и лобик. Я мог ошибаться. азные видения посещают меня, может быть, я заболел анальными фантазиями. Дыхание окна становится ярче. Предчувствие, что Пьер становится ближе. Он никогда не любил Агнессу, лишь в перерывах между операциями. Или на радугу смотрели вместе. Detruding hormones from inside they used to imagine stories of unknown smiles and very polite coworkers had in mind they were more than friends. Losing patience Pier got older and Agnes smoked too much in rooms unventilated. I dreamt how I unveiled their secret infatuations.

I'd love to masturbate seeing Agnes and Pier together, how they speak to each other cherishing. No. Suddenly I make rather wrong supposition. Relieve me. Give me life.

(Я подниму тебя на высоту, не доступную мне. Выпью океаны всех времен и погружу поцелуем в твои глаза. Когда тебе надоест небо, я сотворю твою любимую сферу. Материки всех планет умещу на твоих ладонях, нежных, миниатюрных, гладящих мое лицо, улыбающееся, любящее.) азволновались...

Выждав момент, Пьер повернул на площадь Клико, с нее всегда можно было выехать на аллею Понтификата. Принимая по дороге пантетеинфосфат-аденилилтрансферазу, он ждал встречи со мной, он уже пытался предугадать, что я ему скажу. Или о чем я буду молчать. Ему не хотелось, чтобы я предсказывал ему его будущее. Практически я был вне его разгаданных историй. Я говорил о молитвах, о странных идеях, о значимости чьей-то песни. В дальнем углу комнаты, в которой Агнесса обычно проводила сеансы доверительных отношений, истощала мой переполненный фантазиями поток неосознанности, он иногда притворялся мной и повторял мои слова и выражения, не выходил из комнаты до тех пор, пока не становилось душно, и Агнесса не проговаривала последние стандартные настраивающие на принятие лекарства словосочетания. Когда заканчивался язык, он уходил, иногда, не всегда, иногда он встречал дочь, чаще из Бразилии, она любила Бразилию, я ее видел любящей маленьких детей у подножия Иисуса. Мистифицируя ее полеты и кодируя ее воспламененные взгляды внутрь молодых неотразимых пижонов, я угадывал ее восторги и влюбленность в то, что в народе называется жизнью. Смотрела телефильмы в гостиной, и была специальной девочкой для него, укусившей ее сердце, не спросив ее разрешения. В народе она уже забыла, как называется то, во что она влюбилась.

Медленно погружаясь в воду блошиного озера, я подумал, что, если бы я не умел плавать, то мои нервы бы напряглись, и мне было бы легко почувствовать приближение смерти, смелое, смелой. Воду смело смерчем, я раскрыл розу под водой, но праздник любви не удался, символы превратились в митинг на улице, в петтинг в подъезде. Пьер уже был не рад, что Агнесса умерла так рано, хотя он всегда ее жалел, но на этот раз, он любил ее.

Пьер воодушевлял меня лишь своими стремлениями ласкать свою ленивую девочку, стремящуюся вернуться домой в ожидании нового предложения. Не сукой ли она была, отказываясь слушать его советы. Однажды она потерялась в метро; оно для нее стало вдруг Токийским, отчасти соединяющимся с Лондонским, и, в конце концов, бесконечно тянущимся в сетку Нью-Йоркского. Пьер искал ее, не находя слов, описывая ее пассажирам, пытая их, а я видел их смеющимися. Тогда она поняла, насколько необходимы ей странствия, и она не пыталась найтись, а в японских словах она находила звучание голосов своих любимых кукол, в говоре англичан она различала гамму словарного разнообразия этикеток кофейных пачек и правдивость сообщений телевизионных каналов, которые Пьер смотрел вечером и утром, когда выдавалась свободная от мыслей минутка. Она решила послать Пьеру письмо, но для этого ей нужно было научиться писать, хотя бы выучить алфавит, а она даже разучилась произносить слова на родном языке, как будто он чаровал ее лишь во сне, и исчезал, когда она просыпалась. И еще она поняла, что опоздает на самолет, если не вспомнит, где находится ее мозг, и кто в нем поселяется. Картины из своей комнаты она унесла в своем ребенке, которому еще не довелось родиться, но он станет великим художником.