Борис Виан - Зовут Страница 2

Он забыл открыть глаза на двадцатом и спохватывается тремя этажами ниже. Стол, поднос, кофейник, вертикальная струйка пара; он останавливается, оправляет куртку - за триста метров свободного падения полы ее задрались - и шагает в открытое окно.

Он утопает в студенистом кресле зеленой кожи и - ждет.

II

Из приемника негромко лилась музыка. Сдержанный глубокий голос певицы придавал свежесть старому, известному мотиву. Да, песни были все те же, что и раньше. Дверь открылась. И вошла девушка.

Она не удивилась ему. Шаровары желтого шелка и такое же платье, с глубоким декольте. Смуглая, никакой косметики, не красавица, но чудесно сложена.

Подсев к столу, она налила себе кофе, молока, взяла печенье.

- Хотите кофе?

- С удовольствием.

Он приподнялся, взял из ее рук, стараясь не расплескать, полную до краев чашечку из тонкого китайского фарфора.

- Печенье?

Он кивнул и стал, не торопясь, мелкими глотками, пить кофе, тщательно разжевывая изюмины печенья.

- Кстати, как вы сюда попали?

Он поставил на поднос пустую невесомую чашечку, указал на окно:

- Оттуда. Меня привлек ваш кофейник - он кипел...

Девушка наклонила голову.

Вся желтая. И глаза желтые, необыкновенного разреза - немного вытянутые к вискам, а может, просто она так выщипывает брови. Скорее всего. А рот слегка великоват, и лицо треугольное. Но до чего же хороша фигура, точеная, будто с обложки журнала, - широкие плечи, высокая грудь, бедра - загляденье и длинные ноги.

"Это все "Поль Джонс", - подумал он. - Вряд ли она такая на самом деле. Такого просто не бывает".

- Вам не скучно было так долго лететь? - спросила она.

- Нет, я столько всего увидел.

- Столько... чего?

- Воспоминаний, - ответил он. - В комнатах, через открытые окна.

- Такая жара, - вздохнула она. - Всюду все настежь.

- Я заглядывал в окна только на каждом десятом этаже, но пропустил двадцатый. Но я не жалею.

- Там пастор... молодой, очень высокий и очень сильный... Вы себе представляете?

- Откуда вы знаете?

Она молчала. Пальцы с золочеными ноготками машинально играли шнуром просторного платья.

- Пролетая, вы бы увидели большое распятие темного дерева на стене прямо против окна, толстую Библию на столе и в углу - черную шляпу.

- И все?

- Ну, вы, наверное, увидели бы и другое...

Рождество они обычно справляли на ферме у бабушки с дедушкой. Маздину ставили в гараж, рядом с дедушкиной, старой, прочной и удобной, около двух тракторов, ощетинившихся гусеницами с присохшей бурой землей и пожухлыми стебельками между стальными звеньями. По случаю праздника пекли пироги, разные пироги, кукурузные и рисовые, и пончики, и был еще золотистый сироп, густой и прозрачный, им поливали пироги, и жаркое было, но он берег аппетит для сладкого. После трапезы пели хором перед камином.

- Вы могли бы услышать, как пастор разучивает с детьми хорал, - сказала она.

Он ясно помнил мелодию.

- Да, та самая, - подтвердила девушка. - Ее все знают. Она не лучше и не хуже других. Впрочем, как и сам пастор.

- Я бы предпочел, чтобы окно двадцатого было закрыто, - сказал он.

- Но ведь обычно...

И она замолкла.

- Перед смертью обращаются к пастору? - закончил он за нее.

- О, это ничего не дает, - сказала девушка. - Я бы этого не сделала.

- А что вообще могут дать пасторы?

Он сказал это вполголоса, и, скорее всего, самому себе: вероятно, они должны напоминать о Боге. Только пасторы еще и помнят о нем да люди, которым страшно умирать, но не те, которым страшно жить, и не те, что боятся мужчин в темных костюмах, стучащих в вашу дверь, в то время как вы думаете, что это просто негритянка, и даже не дающих вам допить початую бутылку "Поль Джонса". Бог ничего не дает, когда ты боишься людей.

- Наверное, некоторым без пасторов не обойтись, - сказала девушка. - Во всяком случае, для верующих они нужны.

- Но если умираешь добровольно, - рассуждал он, - незачем обращаться к ним.

- Никто не умирает добровольно, - заключила девушка. - Нас всегда подталкивает к этому кто-то живой и кто-то мертвый. Вот почему мы нуждаемся в мертвых и храним их в ящиках.

- Я в этом не уверен, - возразил он.

- Разве это не очевидно? - тихо спросила она.

Он еще глубже ушел в зеленое кресло.

- Я бы выпил еще чашечку.

У него слегка запершило в горле. Не то чтобы хотелось заплакать, тут было что-то другое, но и слезы навертывались.

- Хотите чего-нибудь покрепче? - предложила желтая девушка.

- С удовольствием.

Она поднялась, шелковое платье сверкнуло в солнечном свете и померкло в тени. Из бара красного дерева она достала бутылку "Поль Джонса".

- Скажите, когда хватит.

- Стоп! - остановил он ее повелительным жестом.

Она протянула ему стакан.

- А вы? - спросил он. - В моем положении вы бы стали заглядывать в окна?

- Мне бы это не понадобилось - ведь я здесь живу. И на всех этажах одно и то же...

- Нет, совсем не одно и то же, - запротестовал он. - Я видел разные комнаты.

- Вас вводило в заблуждение солнце.

Она села рядом с ним в кожаное кресло и внимательно посмотрела на него.

- Всюду одно и то же, - раздельно повторила она.

- До самого низа?

- До самого низа.

- И на любом этаже я все равно бы встретил вас?

- Да.

- Но там все иначе... Где-то приятно, где-то омерзительно... Здесь все не так.

- Там было бы точно так же. Если задержаться.

- Может, и здесь меня обманывает солнце, - сказал он.

- Оно не может вас обмануть, ведь мы с ним - одного цвета.

- Почему же я вас вижу?

- А вы бы меня и не разглядели, будь я плоской, как лист бумаги, но...

Она не закончила фразу и слегка улыбнулась. Она была совсем рядом, он ощущал ее аромат, зеленый от рук и тела, запах лужаек и скошенной травы, сиреневый от волос, слаще и необъяснимее, не такой естественный.

Он думал о Винни. Она была более плоской, но он знал ее лучше. И даже любил.

- Солнце, - проговорил он. - В сущности это и есть жизнь.

- Правда, я похожа на солнце в этом платье?

- А если я останусь? - прошептал он.

- Здесь? - Она подняла брови.

- Здесь.

- Вы не можете остаться, - просто сказала она. - Слишком поздно.

Он с трудом заставил себя встать с кресла. Она коснулась его плеча.

- Одну секунду, - сказала она.

Он чувствует прикосновение ее прохладных рук. И снова видит - на этот раз совсем близко - искрящиеся золотые глаза, треугольные щеки, сверкающие зубы. На секунду он ощущает нежное прикосновение полуоткрытых губ; на секунду ее тело, укутанное в солнечный шелк, прижимается к нему, и вот он уже один, и уходит, она улыбается издалека, чуть печально, впрочем, она быстро утешится уже приподняты уголки ее желтых глаз, - он уходит, остаться никак невозможно, надо все начать сначала и на этот раз не останавливаться.

Он снова поднялся на вершину гигантского здания, бросился в пустоту, и голова его расплескалась красной медузой на асфальте Пятой авеню.