Дмитрий Каралис - Записки ретро-разведчика (Из варяг в греки) Страница 2

- Правильно, - говорю, - сделали. А сам жду продолжения: кого из братьев она упомянет?

-Дмитрий Николаевич, как звали вашего деда?

Я хмыкнул.

-Отца - Николаем Павловичем. Значит, Павлом!

-Нет, по отчеству?

Я позвонил старшей сестре.

-Павел Константинович, - был ответ.

-Все правильно! - хлопнула в ладоши симпатичная однофамилица. - Все сходится!

Что, думаю, елки зеленые, сходится?

-Что, - спрашиваю, - сходится-то?

-А то сходится, что мы нашли, куда делся Константин - третий сын Матиуса Каралиса. По некоторым данным он уехал в Петербург в девятнадцатом веке, и следы его затерялись. А теперь нашлись. Если вашего деда звали Павлом Константиновичем, значит он сын Константина Каралиса и внук Матиуса Каралиса. А вы его пра-правнук...

Такие вот следопыты заглянули к нам на Рождество. Жена хлопала глазами. Я предложил побыстрее выпить.

Выпили.

Лена открыла сумочку - из нее приятно пахнуло парфюмерией и жвачкой. Достала потертый лист бумаги. Развернула. И я увидел то, что называется генеалогическим древом. Точнее, его последние ветви. Лена сказала, что Матиус Каралис имел поместье в Литве, под Каунасом.

- Замок, что ли? - осторожно уточнил я.

-Может, и замок, - легко согласилась Лена. - У него было трое сыновей: Юзеф, Казимир и Константин. Юзеф остался в Литве, Казимир обосновался в Москве, а Константин исчез в Петербурге. Начальная часть дерева, кажется, с семнадцатого века, хранится у тети Регины в Каунасе, правда, на литовском языке. А копия с него - у дяди Гинтариса в Америке.

Вот, думаю, елки-моталки, не врал мой старикан про замок. Может, еще и фамильные драгоценности сыщутся.

Я спросил у Лены, что по-литовски означает фамилия Каралис. По-латышски это, например, король...

- И по-литовски Король, - сказала Лена. - Вы, как писатель, должны знать, что Лев Толстой гордился долей своей литовской крови...

Я сказал, что теперь тоже буду гордиться.

Лена просидела у нас до двенадцати. Она, как дотошливый кадровик, записала все, что я знал о своих ближайших предках, и дополнила карандашиком таблицу. Несколько раз я звонил старшей сестре и выведовал детали родственных отношений.

- Смотри, она может оказаться аферисткой, - волновалась сестра. Лишнего не болтай...

Я обещал.

Отец Лены приходился мне четвероюродным братом. Если верить той ветке дерева, которое я перерисовал. А почему бы и не поверить? Уж больно Лена походила на младшую из моих старших сестер. Условились, что вместе съездим к тете Регине в Каунас.

Я почувствовал себя членом большого семейного клана. Поместье-замок в Литве, дядя Гинтарис в Америке... Может, еще какие родственнички объявятся отвалят причитающуюся нашей ветви долю. Недаром я всегда проявлял некоторую независимость от толпы: все бегут - я иду неспеша. Все идут, как прогуливаются, - я бегу, как на пожар. Или все лезут в переполненный трамвай, а я на последние деньги останавливаю машину. Может, и впрямь во мне течет доля королевской крови?.. Или это просто дух противоречия, в котором меня обвинили на собрании октябрятской звездочки, когда я сказал, что не хочу быть космонавтом?

Я проводил Лену до гостиницы и сдал ее швейцару.

- Вот так, - говорю жене, - наш род имеет древо с семнадцатого века. Скорее всего, я какой-нибудь князь! Прошу называть меня ваше сиятельство.

Литовским князем я пробыл год. Точнее, с подозрением на диагноз литовский князь. Не то, чтобы я ходил и все время думал: вот, едрена, мать, я - литовский князь; но вспоминал иногда. Несколько раз я звонил в Москву и просил Лену прислать более древнюю часть фамильного древа, но ей было недосуг связаться с тетей Региной в Каунасе, - то они с мамой переезжали на новую квартиру, то она готовилась на конкурс красоты, то ее шестеро собак, которых она насобирала на улице, приносили щенков, и требовалось раздать разномастное потомство знакомым...

В мае 1993 я поехал в Стокгольм к своему знакомцу Улле Стейвингу директору книжного магазина Интербук. Уле обещал мне встречу с русской диаспорой и десятидневное проживание в гостинице за его счет.

Предполагалось, что подданные шведского короля, говорящие и читающие по-русски прибегут в книжный магазин на Санкт-Эриксгаттан и будут стоять в очередь, чтобы купить книгу с моим автографом. А потом я расскажу им о современной русской литературе и отвечу на животрепещущие вопросы: Правда ли, что роман Тихий Дон написал не Шолохов? и Сколько процентов от прибыли платят рекитерам?

В Стокгольме бушевал май. Улле поселил меня в многоэтажной гостинице при Хювюдста-центре, на десятом этаже, в номере 1022 - однокомнатная квартира со всеми удобствами.

Цвела сирень. В соседнем парке скакали по траве серые и черные крольчата. И шведы ездили на велосипедах, усадив в багажники своих шведят в пробковых шлемах и с сосками во рту. И жара стояла такая, что сиденье машины, обжигало ноги, когда я в шортах залезал в салон.

Май в Швеции - мертвый сезон. Сплошные праздники. Из десяти дней, отведенных на мое пребывание в Швеции, рабочими оказались только три. Один из них - укороченым. О чем думал Улле Стейвинг, приглашая меня в мае - не знаю.

На бланке его фирмы назидательно красовался девиз: Quality is never an accident. It is the result of intelligent effort - John Ruskin. Успех, дескать, никогда не случаен, он результат интеллектуальных усилий. Так сформулировал Джон Раскин, философ. У нас в партийные времена выражались проще: Как вопрос готовится, так он и решается. Результатом интеллектуальных усилий Стейвинга явилось мое безделье. И я, как мог, решал этот вопрос.

Уезжал к воде близких фиордов и сидел на берегу, скорее томясь вынужденным бездельем, нежели собираясь с мыслями или мечтая о чем-то. Такой я мечтатель. Сразу видно, что королевских кровей парень - помечтать любит. А работа ему по фигу.

В Стокгольме я был седьмой, что ли, раз, и шататься по центру или магазинам, которых панически боюсь, не хотелось. Я и в Париже не ахал от восторга.

Да и что Париж? Я же не из Жмеринки приехал. И не из Америки, как Хэмингуэй, чтобы любоваться тесными улочками, садиками и кафе. Сходил в Лувр, залез на Эйфелеву башню, окунулся в музей современного искусства Де Орсе, пошлялся по Латинскому бульвару и Мон-Мартру - тоска.

Если немцы рассчетливы, то французы просто скряги, и выстроили свои злащеный муравейник в центре Европы, как последние скупердяи. В чем его величие и красота, я так и не понял. В кафе, магазинчиках и ресторанах? Да, хороши окна, двери и мостовые. Но с вольным распахом питерских улиц, Стрелкой Васильевского и набережными Невы Париж сравнению не подлежит. Сена - как наш Обводный канал в районе Фрунзенского универмага. Нет, не поставишь в один ряд уютные кафешантаны и величественный замысел Петра... Столица парфюмерии и подтяжек... Петр, кстати, посмотрев на парижскую жизнь, сказал, что этот город не надо даже завоевывать, ибо он захлебнется в собственной мерзости.

Больше всего меня поразило, что сто восемьдесят тысяч кадровых военных сдались фашистам без единого выстрела. Личная свобода для них оказалась выше свободы государства. Свобода, равенство, братство - и хоть трава не расти. Может, это потому, что французы бьются до первой капли крови, а русские - до последней...

И кто-то из фашистстских генералов, увидев на Нюрнбергском процессе французскую делегацию, удивленно поднял брови: Как, мы еще и французам проиграли?

Нет, Париж - это не мой праздник, хотя денег у меня тогда было прилично. Плюнул в Сену с моста Александра III, как просил поэт Виктор Максимов, и уехал на три дня раньше окончания визы - надо было права в ГАИ пересдавать...

Шведы справляли праздник за праздником, Улле играл в хоккей на искусственном льду, навещал загородных родственников, иногда звонил мне в отель, иногда обещал появиться в магазине, в котором скучала рыжая эстонка Катрин, а я ездил к воде и томился жарой и бездельем. Купался, лазил по старым могучим деревьям, играл с мальчишками в футбол и слушал Маяк по транзистору. Всякий раз Улле со скандинавским спокойствием уверял, что скоро - может быть уже завтра - в магазин привалит целая толпа поклонников русской литературы. Какая может быть толпа? Ведь я же, простите, не Битов или Евтушенко. Я Каралис. Широко известный в узких кругах.

Так вот о моей фамилии.

В тот день я заехал в магазин Интербук, узнал от Кати, что Улле передавал мне большой привет, тихо выматерился, попил воды из холодильника, и под стоны продавщицы о скуке в Швеции, взял с прилавка телефонный справочник.

Открыл на букву К. Карлсон, Карлсон, Карлсон... Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.

Karalis...

Dimitrius...

Я подозвал Катрин и попросил прочитать.

- Димитриус Каралис, - прочла Катька. - Это твой родственник?

Я пожал плечами.

Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фиордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданому шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.