Александр Башкуев - Храмовник Страница 2

Что я - сявка, - самому лажей руки марать? Я - паблик рилэйшенз. Вы мне оффишиал риквест, я вам - гайку. А уж кому я башляю - лучше и не догадываться.

Хотите знать с какого именно НАШЕГО танка какой именно НАШ прапор ее только что открутил?! Вам это надо?! Еще раз ласково спрашиваю, - вам это надо? Ну и все. Вот и весь - паблик рилэйшен!

Тем временем мы доехали до нашего дома и нашего старенького двора. Секьюрити на воротах заглянули к нам в нашу машину, посветили нам всем в лицо маленькими фонариками и дали отмашку для ребят в будке с кнопкою для шлагбаума. Летит стая напильников. А где тут у них главный шлаг-БАМ?! Что-то хреново мне нонче... Видно, к дождю.

Когда машина остановилась у моего подъезда, Ленка повернулась к нам, посмотрела на нас с Оленькой и сухо произнесла:

- "Я скажу гувернантке, что Маша нынче у нас. С девочками. Проводи... Не дай Бог - сунет себе ствол в рот. С него станется..."

Маша, - это наша с Олькой общая доченька. А еще у меня есть Наташа общая с Ленкой. Я заделал ее перед тем, как меня выперли из аспирантуры. В армию. Только Ленка мне этого не сказала и родила девчоночку без меня. А сама вышла замуж за своего опарыша. И родила еще одну девочку.

Я, когда прибыл из армии, просил ее - вернуться ко мне. А она откуда-то знала - где я работаю и то, что у меня впереди Карабах. Ленка спросила, - хочу ли я сделать ее вдовой второй раз? В первый-то она меня уже однажды - оплакала...

И я сделал еще одну девчоночку - Оленьке. А замуж - она сама не пошла. Сказала, что так для нас для всех - лучше. Вот и вышло, что девки мои растут в одном доме - на одной лестничной клетке от двух разных баб. И ни одна из них за мною не - замужем...

Работа у меня - специфическая. Неровен час, - не женой, но - вдовой любую из них могу сделать. Поэтому Ленка живет в законном браке с нашим же одноклассничком - Пашкой-опарышем, а у Оленьки... Бывают иногда мужички. Иногда - я. Но чаще, - она у меня. Ежели Ленок не в постели...

Девчонки уже почти взрослые, - тяжко всем нам в глаза им смотреть. Так и живем. На три дома. С гувернантками...

Впрочем, - с гувернантками я - ни-ни. Должны ж быть хоть какие-то в жизни приличия. Со служанками, - это все равно что стать папашею Карамазовым на старости лет! Нет уж... Блудить - так в своем кругу. Среди равных. А от голытьбы - одни Смердяковы.

Покажешь им штуку баксов - они и готовы по-всякому. Не катит. Все, что чересчур в жизни просто - не катит. Не спортивно.

А кроме того... Я - однолюб. Я Люблю мою Ленку. Мне здорово Спать с Оленькой, - лишь одна она меня понимает. А со шлюшками разными... Много их. Не катит.

Оленька довела меня до двери моей (а может - нашей с ней?) хаты, завела в дом и я сразу же на пороге стал ее тискать и заголять. Она была в шубе и пока я добрался до ее сладкого тела, мы с ней получили немалое удовольствие.

А потом мы забрались в постель и славненько трахнулись.

Алеф

Маг

The Pretender

Le Bateleur

Der Gaukler

Цикл Воли - Зарождение

Поселок Мальчики - 1925 год

Всякий раз мне снится все тот же сон. Вечер, наша усадьба, матушка и моя сестра Аннхен играют в четыре руки. Камин по случаю нехватки дров заделали железной заслонкой и теперь там не видно огня. Слышно лишь - как шумит что-то этакое, как живой зверь, и через тонкие щелочки видно что-то ослепительно алое.

Мы все теперь живем в двух больших комнатах - по обе стороны от былого камина. Мы - я, мама, сестра и мамин брат - дядя Арнольд, а в другой две семьи наших слуг. Бывших слуг.

Русские все разбежались, говорят - день-два и обязательно придут комиссары... У нас остались лишь немецкие слуги. Странная вещь, - это уже третий дом, коий я называю моим.

Когда-то мы жили в Митаве - столице Курляндии. Потом началась Война, русские отступали и всех нас в 1915 году выселили на восток. Боялись, что мы перейдем на немецкую сторону.

Мы переехали в Санкт-Петербург, где у нас был "русский особняк" на Каменном острове. В "маленькой Курляндии", как ее называли. В 1917-ом сразу же после Февральской - нас выселили и оттуда. Как - "неблагонадежную нацию".

Тогда мы переехали сюда - под Петрозаводск в наш "охотничий домик". Все говорят, что и отсюда пора уезжать - по соседним домам рыщут комиссары с чекистами и... убивают всех наших. Но мама не хочет никуда ехать. Говорит, что дома (все мы по сей день зовем Германию - "домом") еще хуже. Наша собственная - немецкая мразь учинила там революцию почище русской! Убивают всех офицеров, глумятся над женщинами, - страшно...

Да и... Мама ждет домой папу. Он, как немец, был выведен из состава действующей - перед самой войной и отправился служить в Сибирском корпусе: то ли в Туркестан, то ли - Монголию.

Мама говорит, что это последний наш дом, где он нас еще сможет найти. Вот приедет он из Монголии, заберет всех нас и тогда мы уедем. Куда-нибудь. Может в Англию, где у нас много родственников, а может и - Штаты. Или Аргентину. Папе решать.

Дядя Арнольд с ней не согласен. Он верит, что комиссары нагрянут со дня - на день. Он говорит, что дело не в том, что мы - бывшие, но... Просто у нас - остались деньги и драгоценности. А комиссары с чекистами - те же воры. Они убьют нас на за то, что мы - бывшие, но - чтоб никто и никогда не смог рассказать, - сколько они в этом доме награбили!

Мама в ответ пожимает плечами:

- "Ты преувеличиваешь, Арно! Ты - Крест мой. Ты - вечный трус. Кто тебя просил называться толстовцем?! Твое поведение недостойно нас Рыцарей. Истинный немец должен идти на Войну и Умереть, если что... Да, они могут прийти. Да, они могут убить нас.

Ты думаешь, я... Я побегу от этого быдла? Да, мы переезжали из дому в дом. Мы - подданные Российской Империи и ежели наша с тобой Родина принимала Закон, согласно коему...

Ужасный Закон. Несправедливый. Кощунственный. Но - Закон! И любой Истинный Рыцарь ОБЯЗАН ПОДЧИНИТЬСЯ ЗАКОНУ, как бы ни был этот Закон несправедлив! Это Суть - Рыцарства. Нашего - НЕМЕЦКОГО Рыцарства.

Поэтому мы - переезжали. Но бежать от убийц, негодяев и Хамов. Я никуда не побегу. Верней, - побегу. Но лишь - за мужем! По его Воле, Приказу и Требованью!"

И вот мы живем в "охотничьем домике", ожидая неизвестно чего. Каждый вечер мама зажигает свечи над старинным роялем и они с моей старшей сестрой садятся за пожелтелые ноты, кои каким-то мистическим образом нашлись здесь - в карельской глуши.

Я сижу у самой двери, прислонясь спиной к печи и мне тепло и уютно, а дядя Арно сидит рядом со мной и курит трубку. У нас уже почти нет хорошего табака, но дядя нарочно ездит в Петрозаводск и выменивает что-нибудь на табак. Такой уж он человек. Не может курить "самосад". Толстовец.

С улицы шум, - слышно как подъехали сани. Да не одни - много!

Я вскакиваю и кричу: "Это - папа!" - и сразу же осекаюсь. У дяди Арнольда какой-то стеклянный взгляд. Он трясущимися руками начинает выбивать трубку прямо на пол и растаптывать табачный пепел по былому паркету. Я не верю своим глазам, - табачный пепел трудно отмыть - фрау Краузе необычайно расстроится.

Сзади раздается сухой мамин голос:

- "Не обращай внимания, Аннхен. У дочери настоящего Рыцаря нет ни нервов, ни - трясущихся рук! Ты сбилась. Раз-и, два-и..."

Дядя Арнольд отпирает дверь в нашу комнату, в прихожей уже сгрудились слуги. Они - и вышли из своей комнаты, и в то же время, - как бы пытаются спрятаться - здесь, среди вешалок.

В дверь бьют чем-то тяжелым. Дядя откашливается, кивает старому Фрицу и тот отпирает огромную дверь.

Я на всю жизнь запомнил их лица. Потом - на всяких малинах, да кичах мне говорили: "Комиссары - жиды! Продали Русь инородцам!" Не знаю...

Они зашли какою-то темной, серою массой. Человек двадцать. Из семи тех, кого я успел увидать, да запомнить - еврейские лица были у одного, может двух. Остальные же... Испитые лица уличной мрази. Люмпенов, как их называли мои домашние учителя.

И еще - я запомнил их выражения лиц. Они смотрели на нашу мебель, как голодные сироты - на господскую елку. Кто-то из них сразу же потянул бархатную гардину, она захрустела, оторвалась и чекист... Бросил ее куда-то назад с криком:

- "Примите кто-нибудь. И давайте мешки. А то - не хватит!"

В следующий миг дядя Арнольд подхватил меня на руки и с силой бросил прямо в окно с криком:

- "Беги, Клаус! Они всех перебьют!" - грохнул выстрел.

В следующий миг я с головой провалился в высокий сугроб, выбрался из него и побежал, что есть сил, а за мною все хлопали и хлопали выстрелы.

Когда я упал в снег, совсем обессиленный, я понял, что из меня течет кровь. Я немного порезался, вылетая через застекленное окно, и теперь у меня чуток кровило со лба и щеки. Я не знал, что мне делать и... Я вернулся назад. Кружным путем. Под утро.

Я вернулся, чтоб услыхать, как кричат мама и Аннхен. И фрау Краузе. И ее дочь Паула. И фроляйн Мильх...

А я лежал в снегу и все это слушал и - ничего не мог сделать. Я даже не умел стрелять - потому что мне в ту ночь было лишь десять.

Потом... Чекисты уехали, а я бегал вокруг горящего дома и - не мог ничего. Единственное что меня утешало: маму и Аннхен убили под утро. Об этом говорили сами чекисты, когда садились на свои груженые сани. А еще они сравнивали маму и Аннхен, как - женщин.