Николай Наумов - Юровая Страница 2

— Спеси-ив стал, и не зазовешь: видать, денег много скопил? — с иронией спросил он, пока вошедший крестился на икону, висевшую в переднем углу.

— Мужику ль деньги копить! — ответил он.

— А кому ж бы и копить, как не мужику, а?

— Торгующим! Не сеют, не жнут, а сама денежка копейку родит! Здравствуй-ко, Петр Матвеич! — заключил гость, пожимая протянутую руку. — Чего по мне-то заскучал, а? — спросил он, садясь на лавку. — Прибежал это твой-то Семен Платоныч в попыхах таких: ждет, говорят, безотменно. Ну, дай, думаю, пойду, чего стряслось! Побаловать приехал к нам, а?

— Потешу вас, куда вас деть-то!

— И себя-то, поди, не забудешь утешить-то, а?

— Завязал же узелок на память!

— А-а, короче стала?

— С вашим-то братом скоро и последнюю отшибет; вишь, грехов-то, — промолвил хозяин, захватив пачку расписок и показав гостю, — запомни-ко все-то!

— И всё на мужиках?

— Боле их некому в карман-то насолить… Слыхал, и ты сбираешься, и-и по-приятельски?

— Вестимо, лучше приятеля никто в карман не плюнет! Только я-то бы чем же это повинен, а?

— Слыхал, что мужиков учишь рыбы нам дешево не продавать?

— Эвона какой грамоте!

— И с притчами по писанию!

— Это я-то будто учу-то их?

— Все, ты, ты, говорят, Иван Николаев!

— А-а-ах он, этот Иван Николаев, а? — шутливо произнес посетитель. — Ну-у, попадись он мне, старый хрен, я ему седые-то вихры завью-ю!

— Завей-ко, завей!

— И то ись в лучшем виде! — И на широком открытом лице гостя, обрамленном седою бородой, выразилась неуловимая ирония. Трудно было определить, выражала ли она только насмешку или служила маской для прикрытия угаданной действительности. Петр Матвеич, прищурив глаза, пристально смотрел на него, желая проникнуть в настоящий смысл его неопределенного выражения, но Иван Николаич, не изменяя себе, с спокойною самоуверенностью выдержал взгляд его.

— А я исшо сдуру-то и гостинец привез! — произнес Петр Матвеич, все так же пытливо продолжая смотреть на гостя и слегка барабаня пальцами по столу.

— Ивану-то Николаеву?

— Ну… ну… сычу-то этому!

— Я бы на твоем месте и ковша-то воды б пожалел ему, и ей-богу!

— То-то я не в тебя… добрый!

— Уж помилуй господи: кабы все-то в тебя были, чего б и было, — ответил гость с тою же неопределенною иронией в лице и тоне.

— Не худо ли, скажешь?

— Пошто худо — хорошо-о… только заживо бы, говорю, хоронись!

— От добра-то?

— От добра! — утвердительно ответил Иван Николаич. — Ведь всякий добр-то на свой аршин, Петр Матвеич; а не нами исшо сказано, что у мужика-то аршин супротив купеческого вдвое длинней: вот оно мужику-то добром-то за добро платить и убытошно!

— Не у всех купцов-то один аршин! Не обмерься!

— Обмер на свой счет приму… Не купец — на чужой не прикину!

— Начистоту будем разговаривать-то, что ль? — спросил Петр Матвеич после непродолжительного молчания, поправляя нагоревшие свечи.

— Вернее будет, а то скрозь мутную-то воду сколь ни смотри, все дна не увидишь! Да ведь твои-то разговоры я зна-аю, — и Иван Николаич в свою очередь пристально посмотрел на хозяина: — к рыбке подбираешься, а? — с улыбкой спросил он, — почем ноне пуд-то думаешь брать?

— Глядя по улову!

— Уловы-то плохи, не рука-а!

— И юровые-то плохи же?

— Не похвалимся!

— А я слыхал, юробой-то супротив лонских годов не в пример избытошен, а-а… правда ль?

— Где ж слыхал-то?

— По дороге!

— Так зачем же к нам-то ехал? Там бы и купил, где сказывали, и, чать, дешево бы отдали, и ей-богу! — с иронией ответил Иван Николаич. — Аль по нас-то заскучал?

— О-o-ox, Иван Николаич, гре-е-шишь ты! — Петр Матвеич засмеялся неестественным, натянутым смехом, желая прикрыть свое смущение. — Говори лучше по чистоте, — снова начал он, — и уловы хороши, и рыбы хрушкой много, а только хочу, мол, цену набить, поразорить тебя.

— Не греши и ты, Петр Матвеич: разорять-то уж твое дело, а не мое! — серьезно заметил ему Иван Николаич.

Петр Матвеич побагровел, брови его сдвинулись к переносью, нижняя губа слегка дрогнула, и, прищурив глаза, он злобно посмотрел на гостя.

— Любопытно бы, кого это я разорил-то? — спросил он, оправившись.

— Счет-то, Петр Матвеич, длинен, что нить у пряжи! — ответил ему Иван Николаич, как бы не замечая его смущения. — Ведь энти все расписочки-то твои, — о-о-о!.. много в них греха! Ты не серчай, я с простоты говорю это! Кого грех-то вот попутал связаться с тобой, тех ты и объегоривай, а наше дело, скажу тебе, особливое, всякому свое добро дорого: выходит, и вилять тебе нечего, что рыбе в сетях!

— Ай да приятель, удру-жи-ил… спасибо! Выходит, по твоему-то разговору, мне вашей рыбы не видать, а-а?

— За денежки сколько хошь смотри, на то и товар, прятать не будем.

— А что, Иван Николаич, к слову спрошу я: а ну как в наплеванный-то колодец испить придешь, тогда как, а?

— Не пью я колодешной-то, Петр Матвеич!

— Не пье-е-ешь?

— Не-ет! Иртыш-батюшка и поит и кормит досыта, были бы силы; а касательно рыбки-то, так надоть сказать тебе, Петр Матвеич, что с осетринки-то ноне мы будем брать два с полтиной с пуда, с нелемки-то осенней рубль сорок, а с юро-ъвой-то рубль восемь, а с мелочи…

— Круглые ж цены-то, — с иронией прервал его Петр Матвеич. — Кто ж это ценил из вас-то, а?

— Сообча, а покруглей — счет ровней.

— Послышу, и вы арихметику-то знаете ж.

— По суставам доходим-то до нее… да бог милует, не обсчитываемся.

— А-а-а! Ну, на энтот раз по суставной-то арихметике и обсчитаетесь, не продать вам рыбу-то, Иван Николаич, по этим ценам; лучше в засол пустите! — И, слегка посвистав, он встал и, медленно пройдясь по горнице, остановился против Ивана Николаича, сидевшего не изменяя позы. — Брось-ка фальшивить, — продолжал ш, дружески потрепав его по плечу — будем друзьями, а? Услужу я тебе… то ись во-о-от будешь доволен!

— Я и не ссорился с тобой. Что ты? Чего нам делить-то? А касательно фальшу, так ведь по коню и ездок; на миру-то, говорят, Петр Матвеич…

— Много у тебя своей-то рыбы, а?

— Пудов с двадцать наберется!

— Хочешь, я куплю ее по энтим самым ценам на свал,[2] а?

— Одолжишь!

— И ты мне одолжи, сбей цену-то с рыбы, а? Скажи, что осетрину мне продал за семь гривен… а нельму за полтину.

— На обман, значит, идти?

— На то и торговля; свой бы карман был цел, а чужой-то что хоронить… у всякого свой хозяин — пушшай и бережет его.

— На что ж это тебе-то убытчиться, у меня-то по энтим ценам покупать, а?

— На что? гм… известно, для оборота. Не надоть было, так и не просил бы, а я бабе твоей и ситцу припас… на любованье…

— И бабу-то не забыл, а-а-а!

— А тебе зипун да шапку из смушки — весь завод заглядится ла тебя, а?

— А-а-ах, шут тебя возьми! — с улыбкой произнес Иван Николаич. — Ну-у-у, ахнут мужики-то?

— И-и как ахнут-то! Да не одни мужики, и у баб-то глаза загорят, глядя на тебя!

— Стар, друг!

— У старого-то козла и рог крепок!

— А-а-ах-ха-ха… и-и баловник же ты: видать, не на еловых углях выкован! Ну-у!.. и энти все милости за то, чтобы я тебе по своей же цене и рыбу продал, а?

— Чтоб ты не в убытке был!

— Все это обо мне радеешь, а-а-а?.. Пошли те господи за добро твое! За что же бы это полюбился-то я тебе?

— За ум!

— О-о, да нешто у мужика есть ум-то?

— Эге-е! этого-то добра у иного и лопатой не выгребешь!

— Ди-во! а мы-то в простоте полагали, что бог и им мужика обошел, так неуж ты и взаболь умных-то любишь, а? — наивно спросил гость.

— Не любил бы, и не говорил!

— А на мой глупый разум, тебе бы, Петр Матвеич, дураков-то жаловать; право, объегоривать-то их способней, коли уж на то разговор пошел. Ты вот умным-то меня похвалил, я и загордился; и хороши, в уме-то думаю, посулы твои, да совесть дорога; хоша и говоря-ят, что она у мужика-то через край лыком шита, а все не продам ее ни за какие дары, и выходит, ты обчелся, на ветер похвалы-то кидал!

Нижняя губа Петра Матвеича снова дрогнула, и заметно было, как он стиснул зубы.

— А-а, вот… как ты ноне! — произнес он после непродолжительной паузы, — и это последнее твое слово!

— Последнее-то слово, Петр Матвеич, в смертный час скажется; а вот чтоб ты по своей цене ноне у мужиков рыбу-то купил — вот этому, говорю, не быва-а-ть.

Петр Матвеич забарабанил пальцами по столу.

— О-ой, Иван Николаич, слушай лучше меня, — со вздохом начал он, — смотри-и, придешь ее сам продавать втридешево… и в ноги поклонишься, да опозда-а-аешь!

— И в ноги-то накланяюсь, а-а-а? — с наивным удивлением спросил Иван Николаич.

— Поклонишься!..

— Ах, ешь е мухи! а? — развел руками и хлопнул себя по бедрам Иван Николаич.

— Рыба-то с рук не пойдет, поклонишься! — тем же тоном повторил Петр Матвеич.