Алексей Грахов - Смерть курильщика Страница 2

Колоритный пенсионер все так же сидел на покосившейся скамейке и щурился на солнце, изредка ерзая ногой. Ботинки старика были перевязаны синей изолентой. Подавленный собственным безволием, Серега остановился, докуривая сигарету. Дым был горьким, Серега смачно плюнул на травку возле бордюра. Дед засмеялся.

- Что, сынок, хороша махорка? Хе-хе...... Да ты не боись! Хочешь садись, поговори со старым. Небось похмелье?

- Да...... А мы что, знакомы?

- А будем. Меня дядей Сашей зовут.

- А меня Сергеем......

Серега никуда не торопился (была суббота), и завязался разговор. Старик оказался веселым и нетипично жизнерадостным человеком. Показывая на свои разваливающиеся ботинки и скрепляющую их изоленту, он сказал:

- Это, сынок, не от скудости, а для предохранения - если молния в голову ударит, так я хоть от земли заизолирован! - и мелко затрясся, довольный своей предусмотрительностью.

Серега тоже засмеялся. Он поделился с дедом минералкой, и в перерывах между затяжками тот пил, причмокивая, а потом, извиняясь, рыгал, и углекислый газ вперемешку с дымом вырывался из его рта, делая его похожим на маленький сморщенный Везувий. Родных у старика, по его словам, не осталось. Единственный сын уехал жить в Питер и уже восемь лет писал раз в год, а то и в два - во время отъезда поссорились, да так и не помирились. Дяде Саше было семьдесят шесть:

- Молодой я еще совсем: три раза по двадцать - это не в счет, а сейчас вот семнадцатый год идет, хе-хе...

- Тогда мне вообще три года, - подсчитал Серега.

- Глядишь, и в штаны наделать можешь нечаянно, - дядя Саша зашелся от хохота. Смех тут же перешел в жестокий кашель, который длился несколько минут. Отдышавшись, он снова с наслаждением затянулся.

- А помереть не боитесь? Прямо здесь, на лавке? - поинтересовался Серега, прикуривая.

- А как же, боюсь. Кто ж не боится? Все боятся... Я хоть, может, и зажился уже, но помирать ох как неохота......

- Так вы б курить бросили, глядишь, не кашляли бы так. Я вот смотрю на вас и тоже, знаете, дымом давлюсь. И бросить хочу.

- Так брось.

- Не могу.

- И я не могу, что ж поделаешь-то.

- А вы пробовали?

- Как же не пробовал, пробовал.... И в войну, и после, и потом, когда старуха заболела. И бросал - пять лет не курил, после войны-то. А померла старуха - упокой, Господи, ее душу, - и с тех пор даже не пытался. А зачем? Кури - не кури, все равно свой срок отмеришь и помрешь, и никто о тебе не вспомнит. Выйдет только потом, что всю жизнь мучился. А может, и не сам помрешь - кто ж наперед знает? Вот так-то, сынок...... А знаешь, что? Я вот тебе сейчас расскажу один случай, из жизни, а ты уж сам думай.

Дядя Саша отхлебнул минералки, пожалел, что градусов нет - "да пить-то я уже и не пью, то есть пью, но уже не так...... Пью, конечно, но понемногу, для здоровья......" - достал из заштопанного выцветшими нитками нагрудного кармана мятую пачку, размял папиросу, высморкался в одну ноздрю, закурил и начал свой рассказ:

- Вот, значит, как раз насчет курения и бросания. У меня, давным-давно, друг один был, однополчанин. Его, кстати, как тебя, Серегой звали. Серега Волков...... Тоже постоянно маялся - курить хотел бросить. Бросал - и опять начинал, опять бросал - и опять начинал. И ругал он себя потом последними словами, но курить же охота, дело-то фронтовое, оно нервное, и не куришь, так начнешь...... На войне-то дело такое - помрешь, может, через час, а может, и раньше, никто наперед не знает. А он, ишь, все пыжился, здоровым помереть хотел. То есть помереть-то, конечно, не хотел, никто не хотел, все хотели домой с руками-ногами вернуться, а хоть и не так - так хоть живым. Не у всех получилось...... Из всего нашего полка только он, да я, да еще двое до сорок пятого дотянули, остальные-то так и остались - всех почти под Курском в одной ямище закопали, а кто еще только в госпитале отмучился......

Дядя Саша задумчиво почесал свой крупнопористый, облупившийся на солнце нос, посмотрел на небо, рассмотрел окурок и продолжил:

- Так вот, бросал Серега, считай, каждую неделю. А пройдет день-другой, глядишь, он опять подойдет, глаза опустит, да скажет: "Дай-ка, Саня, на самокрутку. Может, покурю, противно станет, да и расхочется...". Ну я и давал. Покурит, а потом начинает: "Дурак я, Саня, дурак! Нету у меня силы воли. Веришь, нет, была раньше - а вся кончилась... Знаешь, сколько в этой штуке всякой дряни? Я знаю, я же в медицинский хотел поступать...". Детским врачом он хотел стать, до войны-то. Педиатром. А скоро снова бросал. Да...... А насчет силы воли - знаешь, какой он был? Здоровый сам, как лось, из поморов, он бы нас с тобой сейчас, как котят, одной рукой поднял, а другой бы мог запросто спокойно полчаса похлебку в котелке размешивать. Однажды, под Харьковом, его в обе ноги ранило - так он с километр пластом полз, двух фрицев укокошил, да еще притащил с собой замполита контуженого. Замполит-то помер потом в госпитале, бредил все, про Маркса с Геббельсом что-то бормотал, что оба они, мол, одной масти, да так и помер...... И счастье его - рядом, тут как тут, смершевец околачивался. А Серега на следующий день уже за пулеметом сидел. Врачам только перевязать себя дал. Терпел - представляешь, пот с него катится, как из чайника, - хотя осень уже поздняя, шинелишка, а с него пот - а он улыбается и говорит так спокойно, не покривясь: "Ноги-то пустяк, заживет, мне бы только курить бросить, да вот воля слабовата...". Это у него-то слабовата, понимаешь? Так вот......

Дядя Саша опрокинул бутылку, выпил последние капли и поставил ее бережно возле скамейки.

- Ты, сынок, тоже не выбрасывай. Оставь старику - и не намусоришь, и мне прибыль будет, хе-хе...... Табак у меня кончился, не угостишь?

- Конечно, берите, - Серега протянул пачку. Дед повертел сигарету в желтых заскорузлых пальцах и, по привычке разминая ее, сказал с видом знатока:

- Да это ж табак разве? Там же бумага одна. Удовольствия никакого, какие там яды...... А ты говоришь - курить...... Ну да ладно, сойдет. Так на чем я там замешкался-то?

- Воля у него была сильная, то есть слабая....

- Ну да, вот, была у него воля. Но курить бросить не мог! Хотя не пил, например, совсем. Он даже сто грамм свои перед боем отдавал. "Ребята, говорил, - я же курю, а ежели мне еще пить - вообще хоть сразу в гроб ложись. Я и так дурной, сил нет, а спьяну еще танк с бабой перепутаю...". С юмором был, понимаешь. Но ты знаешь, что я хочу тебе сказать? Что самое, так сказать, парадоксальное, про Серегу-то? Его же судьба так тюкнула, что ни он, ни кто другой не ожидал. Да...... Закончилась война, Гитлер сдох, вернулись мы домой. Выпили с ним на прощанье - он архангельский был, а я здешний, москвич. Тогда он, наверное, впервые и напился-то, стакана хватило. Поплакали мы о тех, кто остался навек в окопах, покурили, конечно же, а потом он и говорит: "Я, - говорит, - за то, что живой остался, никогда теперь ни курить, ни пить не буду. Вот так". И как грохнет спьяну кулачищем прямо по стакану, да и разбил его вдребезги. Кровь потекла.... А он руку перемотал тряпкой и давай песни петь. Ну и я с ним. Пели всю ночь, а наутро он на родину к себе уехал. "Буду теперь, - говорит, - строителем, столько домов настрою - никакой немец вовек не порушит. Вот так". Расстались мы с ним, а слова его очень уж на меня подействовали. Стоял он все у меня перед глазами, с перемотанною своею рукой. До сих пор стоит...... И в тот же день я тоже курить перестал. На пять-то лет. Да... хотел опять начать - и тут его вспоминал. Так и не курил все пять лет, ни единой папиросины. Веришь?

- Верю, - сказал Серега. - С рождения и до восьмого класса я тоже не курил.

- Да, у нас тогда тоже было вроде дня рождения. Заново. А потом раз восьмой класс. Хе-хе...... А почему я опять начал, знаешь? Я тебе скажу. Слушай. Мы, значит, переписывались с ним и встречались каждый год весной друзей помянуть да порадоваться, что живем еще. Он еще здоровее стал. Работал на стройках - сначала рабочим, а потом прорабом, но вкалывал всегда за троих. Так мы с ним пять лет после войны и не курили, а он и не пил ни капли вдобавок. Все вроде гладко было. И вот однажды приходит мне телеграмма из Архангельска. Но не от Сереги, а от жены его, Маринки, тоже покойная уже, земля ей пухом, золотая была женщина...... Так вот, представляешь, прибило Серегу на стройке. Новую многоэтажку к сроку заканчивали, торопились, прибило насмерть железякой. Же-лез-кой! Да не подумай, не со стройки какой-нибудь железкой. Выяснили потом, ты представляешь, кукурузник, как их часто называют, кукурузник какой-то летел с колхозных полей на заправку, а у пилота ключ гаечный, девятнадцать на двадцать два, через дырку в полу вывалился. Мать их, этих кукурузников...... Кукурузы-то тогда еще не было, чего летать...... И прямо в темечко Сереге, представляешь? Так вот...... Он в тот день, рабочие говорили, впервые в жизни каску не сразу надел - а утро было, почти как сейчас, самое начало его смены. Представляешь? Шел - и вдруг упал, и все, и лежит, не шевельнется.... Мужики рты раскрыли, видят - ключ валяется, в крови, посмотрели наверх - кукурузник. Представляешь? После стольких ранений и бомбежек немецких, почитай, живой остался, а тут, в мирное время, свои же, да ключом... Да...... Пилота того потом судили. Прибрали по уголовке - за халатность и непреднамеренное убийство. Родителей у него, у Сережки, не было уже, погибли в войну от голода оба, а жена его, Маринка, с ума сошла потихоньку. Я к ней все приезжал, утешал, вместе на могилку ходили, да так она и не оправилась...... Да......