Эргали Гер - Мягкое озеро Страница 2

- Да ты никак тонешь, паря?

- Ой, бля... - прорыдал Летяга, откашливая воду из легких и задыхаясь. - Ой, мама!..

- На корму, на корму давай, - растерянно бормотал мужичонка

Летяга, руками перебирая по борту, добрался до кормы. Тут же его стошнило. Сверху надвинулось небритое обугленное лицо.

- Легше, а то отпущу, - пообещал мужичонка, хотя ничем не помогал Летяге, а только опасливо и удивленно разглядывал. - Никак живой, а?

Летяга стонал.

Потом они плыли по озеру. Он лежал на корме и смотрел в небо, чувствуя странную легкость истерзанного тела. В горле першило. Ему помогли выйти на берег и снять костюм - из костюма полилась нагретая им вода. Ведра три, подумал Летяга.

- Хватит болтать, - сказал он, уставая от причитаний напарника. Пластырь есть? Заклей костюм, поплывем за ружьем.

- Охолони, оклемайся маленько, - урезонивал мужичонка. - Там и дна нет, поди.

- Найдем, - отвечал напарник. - Ты, дядя, Летягу не знаешь.

Подбадривает, подумал Летяга, присаживаясь возле костра.

Чужие голоса звучали в нем глухо, как в подземелье. Он похлебал чайку, потом сомлел в душном сыром дымке. Снилось ему только красное и черное, что-то грозное и стремительное, спал он плохо и помнил все время, что лежит на голой земле. Зато, проснувшись, почувствовал себя лучше. Напарник и мужичонка разговаривали на берегу. Он подошел к ним.

- Ну, как? - спросил мужичонка.

- Порядок, - сказал Летяга. - Спасибо, крестный.

- Такие дела, - ответил тот.

Они сели в лодку и поплыли за поясом. Мужичонка сидел на веслах. Плыть ему было без надобности, но он был связан, во-первых, тем, что вытащил из воды Летягу, а во-вторых - осторожными всякими посулами, на которые напарник был мастер. Летяга сидел в костюме, вместо пояса обмотавшись лодочной цепью. Усталости он не чувствовал - наоборот, тело было пустым и легким. Теперь уже поздно выходить из игры, думал он, слушая оседающий с тихим шорохом дождь. Очень не хотелось лезть в воду.

Пояс нашли почти сразу, а с ружьем провозились до сумерек. Потом поплыли назад. Дождик то припускал, чиркая по воде одним крылом, то переставал, а мглистую дымку над бором понизу пропитало закатом.

- Рыба заметная, против этого не попрешь, - говорил мужичонка, разглядывая рыбу, которую выудили вместе с поясом. - Трудов на нее, однако, тоже положено...

- Без труда и кошка не родит, - весело пояснил напарник. - Ты свою рыбу покажи, рыбак.

- Моя рыба вон, на корме сидит, - ответил тот.

Летяга усмехнулся. Ему не очень приятно было быть чужой рыбой, но вспоминать пережитое было еще неприятней. Он жил по правилам, всегда платил по счетам, имел дом, работу, семью - и никаких причин, чтобы так метаться и стонать перед смертью, однако же - и суетился, и стонал, и трепыхался как рыба. Конечно, стыдно умирать на охоте, на этой игре в настоящих мужчин, а с другой стороны - все в его жизни было заверчено вокруг этого, и все, что он строил - дом, работу, семью - он строил вокруг охоты. И ладно, подумал Летяга, уставая думать об этом замкнутом круге. Теперь уже поздно выходить из игры. Во как бывает.

...Вернувшись, упаковали рюкзаки и пошли в деревню. Мужичонка вслух рассуждал, куда поставить их на ночлег, - сам он жил в приймах. По дороге достучались до продавщицы, взяли водки, потом мужичонка забежал к своим Летяга с напарником ждали его на улице. Дом был большой, богатый, с грузовиком во дворе. В голый, вытоптанный скотиной палисадник светили окна. Как всегда, поначалу на новом месте все было тревожно, странно: узкая улочка, вечер, дождь, мужичонка выскочил и зашагал незнамо куда, они следом - оказалось, до соседней избы.

- По рублю хозяйке заплатите, и ладно, - предупредил мужичонка; они кивнули, вошли за ним на чужой двор и остались ждать, когда позовут.

Под забором блестела трава, валялись стоптанные калоши.

- А то рыбку продайте, она по рыбке много скучает, старуха-то, - сказал мужичонка, сбегая с крыльца во двор. - За рупь возьмет, такая тут рыбе цена. Пошли.

Хозяйка была морщинистая бабуся с улыбчивым ртом и выцветшими глазами, она одна жила в огромной пустой избе и пахло в горнице в основном ею, а еще отсыревшими кирпичами печи. А может, это она пахла избой, своей постелью и зверобоем, пучки которого висели по стенам. Было заметно, что гогот напарника беспокоит ее куда больше рассказа про то, как вытащили из воды Летягу, - пожалуй, она была слишком замкнута в своих хлопотах, слишком вросла в свою старость и посеревший от времени пятистенок, чтобы принимать близко к сердцу чужие страсти. Выпив и послушав их разговоры, она незаметно как-то разминулась с ними, двигалась и говорила сама по себе, жаловалась богу на поясницу и воевала с котом, который, кажется, тоже проживал в избе сам по себе и смотрел на старуху дико, как на чужую. Мужичонка с напарником выпили, задымили, заговорили; Летяга хватил два раза по полстакана и понемногу поплыл. Разлепляя глаза, он всякий раз видел одно и то же: в дыму мигает рябая лампочка, бродят по стенам мухи, старуха шипит на кота и серый облезлый кот шипит на старуху. Водица у нас мягкая, хвастался мужичонка, голову можно без мыла мыть... Старики знаешь как говорят? Скажите ему, маманя...

Старуха застенчиво заулыбалась беззубым ртом и прошамкала:

- Христос поссал...

Летяга вышел в сени, нашел нужник и потревожил спящих за перегородкой кур. Сени были огромные, из серого столетнего бруса. За дверью стоял топор, каленое жало топора жарко белело. Летяга, присев на корточки, с непонятной тоской провел по нему пальцем, любуясь совершенством и натруженной силой этого инструмента, и тут все качнулось перед глазами, поплыло, тесаные стены побежали вверх и он понял, что тонет, тонет, проваливается в колодец сеней, отчетливо ощутил, как тянет за ноги холодная неумолимая сила... Эк тебя, пробормотал он, вскакивая и озираясь в сенях, показавшихся на мгновенье гробом изнутри, просторной сосновой домовиной. Надо же...

Он откинул гладкую дубовую щеколду и вышел на крыльцо. Во дворе было темно, сыро, с озера дул влажный ветер, играючи разнося по миру чистые холодные запахи северного июля. Дождь перестал, и слышно было, как в соседнем доме работает телевизор: диктор говорил о труде как о главном источнике радости на земле.

1981