Игорь Куберский - Маньяк Страница 2

Ее придушенный крик уходит в мою ладонь, а тело дергается, будто прищемленное в мышеловке. Она может сейчас потерять сознание и, чтобы этого не случилось, я приникаю горячими губами к ее уху и тихо безостановочно говорю. Почти неважно что. Голосом можно творить чудеса.

- Простите меня, мадам, что испугал вас, - говорю я. - Но вам нечего бояться. Я не насильник и не вор, я просто несчастный человек, который пришел просить у вас милостыню любви. Дайте ее и ни один волос не упадет ни с вашей головы, ни с вашего лона. Разве мы с вами не одиноки? - голос у меня - вкрадчивый баритон с бархатными низами и гибкими модуляциями. Выражаюсь я старомодно, велеречиво, как три мушкетера Александра Дюма и рыцари круглого стола Короля Артура. Я воспитан в лучших домах и исповедую культ Прекрасной Дамы. От меня пахнет дорогим одеколоном "Минотавр", перемешанным с молодым мужским потом - увы, трудно не вспотеть на стене - и если мне позволят раздеться, я продемонстрирую великолепный торс мужской фотомодели с обложки модного дорогого журнала для женщин.

Наконец избранница перестает биться в моих руках, и по ее движению я чувствую, что она хочет вступить в диалог. Я отпускаю ее рот - не талию, которая по-прежнему в капкане моей железной руки, - и слышу:

- Кто вы такой, что вам нужно? - судя по голосу, она смертельно испугана и сбита с толку. Голос у нее вполне интеллигентный и я облегченно вздыхаю. Поведение интеллигенции, в общем, предсказуемо.

- Ничего, мадам, абсолютно ничего мне не нужно, - отвечаю я, - ни золота, ни бриллиантов. Ни жизни вашей. Я не насильник и уважаю чужую свободу и право выбора. Если вы мне скажете уйти, - я уйду. Но прежде прошу вас меня выслушать, - меня разбирает смех от собственных слов, и я едва сдерживаю улыбку

- У меня нет золота, - говорит она. - Уходите, я не хочу вас слушать. Я позову милицию.

- Это совершенно невозможно, мадам, - говорю я. - Я не дам вам сделать ни шагу... - рука моя быстро опускается с талии и оказывается у нее в промежности - приятно горячей и кудрявой.

- Ай! - тихонько вскрикивает женщина, и этот беспомощный вскрик жертвы привычно и безотказно возбуждает меня. Теперь она понимает, что мне нужно, и ее трясет, будто под током.

- Вы не смеете, вы не смеете! - повторяет она свистящим шепотом, обхватив руками мою беззастенчивую руку, пытаясь вернуть себе то, чем я завладел. Но в ее движениях нет решительного протеста, и я продолжаю:

- Я бы не посмел, мадам, если бы не видел, как вы занимались рукоблудием. Где ваш мужчина? Почему вы одна? Такая женщина!

- Я не одна. Ко мне должны прийти.

- Никто к вам не придет, иначе бы вы не занимались таким грустным делом.

- Вы маньяк! - слышу я и охотно соглашаюсь:

- Да, это правда, мадам, и потому советую быть со мной поосторожней. Я сам не знаю, на что способен в минуту гнева.

Тем временем, несмотря на помеху из двух ее рук, мои пальцы торопливо оглаживают ее пах, теребят мокрый пупырышек клитора, окунаются в смазку ее довольно упругой вагины. Женщина закидывает голову, и я слышу, как у нее перехватывает дыхание.

- Вы меня не убьете? - слышу я и тихо смеюсь:

- Конечно, нет, мадам... Если вы не будете шуметь. Знаете правила поведения жертвы? Отдаваться, когда нет иного выхода. Расслабиться и получить удовольствие.

- Вы не мужчина...

- Это правда, мадам. Я не мужчина - я импотент. Меня возбуждает только то, чего нельзя.

- Я вас презираю...

- Я тоже, - отвечаю я.

Она начинает плакать. Так-то лучше.

Силой я ставлю ее на колени и мгновенье жадно изучаю в полумраке коридора ее вздрагивающие от всхлипов небогатые сокровища. Талия у нее узкая, а зад плосковат, и вся его гладкая масса пошла на ширину, но сам переход от узкого к широкому красив. Опустившись, я с удовлетворением тихонько сжимаю его с боков, подправляя под себя, потом достаю свой восставший фаллос и нежно, его головкой, глажу влажную промежность женщины. Она вдруг перестает всхлипывать, как бы прислушиваясь к неожиданным для себя ощущениям. Наконец я медленно и властно погружаюсь и слышу ее невольное "ух".

Что такое вагина? Мускулистая трубка, в которой, как поршень в цилиндре, ходит член, вырабатывая, вернее, тратя огромное количество энергии. Почему же она мне так дорога, что я готов на безумства снова и снова?

...Резко выдернув фаллос, так что широкие скулы его головки выбрали из глубины добрую порцию капнувшей на пол смазки, я быстро переворачиваюсь на спину и жадно слизываю ее остатки с прилегающих к незакрывшейся дырочке складок, чуть горчащих, как дымок от палой листвы в осенних садах. В таком положении я довольно уязвим и беззащитен, но женщина и не думает воспользоваться этим - она дрожит, и дрожит, и дрожит, молча, как ученица на уроке маэстро.

И в это время раздался звонок в дверь. Прямо как в знаменитой кинокартине Эльдара Рязанова "Ирония судьбы или с легким паром!", вздумай он снять ее, так сказать, сексуальный вариант. Машинально я глянул на свои светящиеся часы - было половина первого: время прибытия загулявших мужей и недогулявших любовников. Но мужья открывают сами... Я сделал резкий нырок от ее беззащитного испуганно-податливого лона к ее лицу, засветившемуся надо мной, как печальная луна, и грозно прошептал, крепко схватив женщину за плечи: "Молчать!" И она - о, Господи, неисповедимы пути твои! - готовно кивнула мне. Теперь она будет моей верной рабой - я надену ей ошейник и выпущу погулять. Она будет бежать рядом и повиливать хвостом, заглядывая мне в глаза. И за что? За минуту пронзительной ласки, которой она - бьюсь об заклад - никогда не знала...

- Кто это? - оставаясь под ней, уже как хозяин шепнул я.

- Так, один... - повела она небрежно плечом. Плечи у нее были на диво хороши, а под сорочкой круглились не потерявшие форму груди, похоже, не кормившие детей. Я снизу поддел туда руки и стал тихо катать между пальцами ее еще свежие соски. Женщина часто задышала носом и упала мне лицом на щеку. Я запустил левую, мою более энергетическую руку в пряжу ее довольно густых, но нежных, как паутинки, волос и послал луч ослепительного импульса ей в затылок. Не знаю, может, все это мне только чудилось, но после того, как женский затылок оказывался на моей левой ладони, я мог делать все, что хочу. Не помню случая, чтобы было иначе.

Дальше началась какая-то сплошная "Песнь песней", постепенно переходящая в "Вечера на хуторе близ Диканьки", потому что звонок звонил и звонил, и было три варианта - не открывать, открыть дверь и набить морду или открыть лишь на цепочку и объяснить, чтобы не шумел, не будил соседей, а по-тихому уматывал, пока метро не закрылось. Надежда - черт подери, ее звали Надеждой! - так и сделала. Свет она, естественно, не включила и пока она убеждала в щелку неразумного дядьку по имени Володя не валять дурака, я, удобно пристроившись сзади, не избежал искушения воспользовался другой щелкой. Самое забавное были, видеть как корчилась она перед очами экслюбовника, объясняя свои судороги менструальными болями в паху.

- У тебя ж только было, - оторопел памятливый Володя.

- Снова началось, - сделав глубокий вдох по вхождении моего фаллоса, нашлась Надя.

Ночь мы провели в каких-то безумных скачках - со сменой седоков и лошадей. "Ах ты, озорник! Ах ты, проказник!" - счастливо смеялась она, обнаружив изобретательность почище моей. Я вернул ей детство, не сказав только о плате. Рано утром я ушел, не попрощавшись, - лишь взяв с балкона свою экипировку, умещающуюся в маленьком компактном рюкзаке. Впрочем, я обещал на днях зайти. Только и узнала она, что я искатель ночных приключений по имени Матвей, умеющий проходить сквозь стены, и что у меня было несчастливое детство. В свете утренней зари ее спящее лицо утратило одухотворенность, и я с облегчением закрыл за собой входную дверь.

Не помню, кто из древних философов - Демокрит? - с облегчением сказал в восьмидесятилетнем возрасте: "Наконец-то этот зверь перестал меня мучить". Катастрофа! Еще пятьдесят лет быть на поводу? Сколько раз я обращался к Господу Богу: "Сделай так, чтобы я не хотел. Обрати в смиренного Агнца". Нет ответа.

Все мои любовные истории развивались по сценарию вычитания: не получилось, не произошло. Получалось же то, что, в принципе, меня не интересовало: собачья случка, с заклиниванием в конце - когда я смотрел в другую сторону, но не мог тут же убежать. Хотя поначалу каждый раз мне казалось, что теперь-то все будет иначе...

Однажды вечером она прошла под моими окнами, и я увязался за ней, точнее за ее походкой - столько там было скромного достоинства, юного азарта и доброго нрава. Она не была девственницей, но ее женский опыт ограничивался лишь одним олухом, который успел сделать ее фригидной.

Когда я впервые привел ее домой и, с трудом преодолев ее деревенское сопротивление (почему-то она не могла быть передо мной голой), алчно, но нежно погрузился в нее, она сокрушенно призналась, что ничего не чувствует. Еще, примерно, месяц я терпеливо разжигал в ней огонь, по веточке подбрасывая хворост и сосновые шишки, чтобы она наконец поднялась высоким страстным костром, на котором я и стал сжигать ее два раза в неделю. Она тогда училась в Кульке - так назывался институт культуры имени Крупской, и подрабатывала на почте, разнося газеты и письма. Вечером по вторникам и пятницам - в ее смену - я приходил за ней на почту и уводил к себе. Еще не раздевшись, распахнув полы пальто, как демон - крылья, я прижимал ее к себе, спускал с нее джинсы, трусики и, обежав языком горячую мокрую пещерку ее послушного рта, тайком любовался в большом зеркале прихожей ее смуглой живой попкой, словно вылепленной Бенвенуто Челлини для эротических утех. Моя рука жадно бродила по ней, исследуя подробности, и я завидовал руке и этому зазеркальному образу, который был идеален, как бы вещью в себе, но, увы, оставлял меня лишь на пороге моих запредельных порывов.