Георгий Осипов - Хрустальный кабинет Страница 2

Несмотря на неизменный отпечаток улыбки на пухленьком лице, Таня никогда не смеялась, и я собственно так ни разу и не услышал каков он "танин смех". О котором грустит Рубашкин на "Original Kasatchok Party".

Хохотали в комнате - Ольга Кобылянская и еще одна Люда; о ней Клыкадзе как-то заметил, что у нее "Жопа под мышками". Ольга Кобылянская с выжженными в вафельный цвет волосами тоже смахивала на участника какой-нибудь глэмовой группы с коротким названием. Шрам от ожога выше запястья можно было принять за выколотого дракона - в гостиной холостого Клыкадзе царил привычный полумрак.

Сам хозяин восседал на автомобильном сидении прямо на полу, над его головой за стояк отопления была засунута табличка со столба - череп, кости адамова голова. Ею пользовались, как совком, во время редких в этом доме генеральных уборок.

"Опа! Мэнсон прилез", - одобрительно произнес Клыкадзе. Коры у него не снимали, и я сразу прошел в комнату, чтобы поздороваться со всеми, кто там был. Кобылянская сама поцеловала меня - она не принимала меня всерьез. Люда протянула для рукопожатия руку, и я шлепнул ее по ладони, как меня учил Танага. На тот момент я был еще слишком трезв, чтобы желать прикосновения женщины.

"Дерни за пальчик", - попросил Клыкадзе ласково, по-детски лукавым тоном. Я подчинился, и он, вставая, громко навонял. Гости знали эти привычки Клыкадзе. Я вынул две бутылки "Таврiського", достал из-за ремня боббину и пошел в прихожую, чтобы повесить свое безобразное пальто. Там, у гигантского партийного зеркала, я обнял мягкого Дэйва Хилла, и, не целуя, прижал к груди. Хилл не сопротивлялась, она также относилась ко мне, как к подростку.

Когда я воротился в комнату, где хозяин закатывал монстэр-болл, пленка, но не моя, уже переползала с катушки на катушку, гонимая толстым роликом магнитофон, со снятой верхней панелью и фасом филина на откинутой орешниковой крышке, был двенадцатой моделью "Днепра". Я знал, что на нем установлен выточенный специально ролик для девятнадцатой скорости. Что-то сексуальное, обостряющее экстаз, было в этой модификации, сродни легендарным шарикам, вживляемым под кожу полового органа чуть-ли не всеми местными факирами - наладчикам, сапожникам, Ляме-массажисту, даже одному зав.постановочной частью: "Блесна-залупа", - припомнил я название нового рисунка неугомонного в то время Азизяна и сразу повеселел. Согласно толкованию Азизяна, на такую именно блесну директор школы и ловит в Гандоновке учителя физики - Окуня! Под рисунком лиловели четыре строки:

- Шумел камыш, Семенов гнулся,

А окунь, блядь, в параше дулся.

Ритм этих слов, поэтическая речь Азизяна - это дивный фанк Вальпургиевой ночи, когда пневматический Козерог овладевает нимфой на Хортице per vas nefendum, и ее влажные бедра, обращенные к мерцающему небу, покрываются лунным загаром: Твинкль - так зовут нимфу, погрузившую губы в зеленый бархат мха у подножия дуба, чьи листья не щадят никого:

Пошла запись. Сначала мужские голоса, внахлест один на другого, объявили: "Ladies & Gentlemen (Лэйз`эн дженэмн), зи Роулин` Стоунз" много раз подряд. Потом, мне не нравятся рогатые обороты типа "врезали", "грянули", когда речь идет о протеже западных политиков с рожами, поросшими седой дрисней. Короче, потом под вступление "Джампин Джэк Флэш" Клыкадзе мне поднес ко рту стакан холодного вина.

"Бухни, тебе будет хорошо, Мэнсон", - сказал он ласково сквозь очки. И я стал выпивать, наклоняя стакан до тех пор, покамест темное стекло его дна не сокрыло для меня жопу "жопы подмышками", дающей прикурить Дэйву Хиллу.

"Знаешь, Хилл, почему джинсы называют "джинами"", - спрашивал, поблескивая мне окулярами, как Граучо Маркс, Клыкадзе у Дэйва Хилла. Дэйв Хилл, молча улыбаясь, помотала головой.

"Потому что они крепкие и "джинов" хорошо держат", - пояснил Клыкадзе. Мы рассмеялись на пару, потому что любили плоские шутки.

Клыкадзе налил мне еще стакан. Стоунзы заканчивали "Литтл Квини" хвалу тринадцатилетним хорькам. Как обнажается все-таки ничтожество при выступлении живьем: Мы собирались бухнуть, но в дверь обратно позвонили. "Это Страх наверно прилез", - предположил Клыкадзе и Дэйв Хилл пошла открывать.

- Какая у нее жопка, - Клыкадзе обнял меня за талию.

- Да, - шепнул я, провожая взглядом синюю с кокеткой задницу Дэйва Хилла.

На ней были простые брюки из синей ткани. Все мы были слишком бедны, чтобы позволить себе джинсы. Простейший пример экономического неравенства в советском обществе.

Страх! Это уже не кличка, а фамилия у человека такая - труба. Вместо Страха, однако, вернулась Ольга Кобылянская с бутылкой мятного ликера. Она успела свалить сразу после моего прихода, когда я мыл руки.

- А ну шо ты там прынес, Гарык, чи как там тебя, Мэнсон, - спросила она, имея ввиду, что записано на моей ленте.

- "Мад", "Раббитс", Линси Де Поль, Шу-Вадди-Вадди, - перечислил я с расстановкой, точно зная, что все это ей не надо. - Я манал слушать эти нудные группы с вещами на целую сторону типа хиппов, Чикаго, Эмерсона, добавил я потише, обращаясь в основном к хозяину дома.

- Это, наверно, класс! - обрадовалась Кобылянская и стала сматывать Роллингов Клыкадзе.

Почувствовав комфорт, я выпил свой второй стакан таврийского портвейна. Ожидая кайф, закурил "Опал".

- Гарик, а почему тебе не нравятся серьезные группы? - это был голос "жопы под мышками".

Она мне ужасно нравилась, эта полугорбунья. Возможно, на самом деле анаморфная. Freak.

"Потому что они всем нравятся, слишком многим: студентам, комсомольцам, которых надо вешать, взрослым пидорасам, жидкам из муздрочилища", - хотел добавить я, но вспомнив, как демонстративно ушел от Клыкадзе после обрушенного тем на Леву Шульца каскада расистских оскорблений (Лева сел жопой на бутылку с пивом и раздавил ее), промолчал.

- А, вот так, - потупилась с усмешкой "жопа". - Жаль, а то у меня есть с собой классная книга про них.

- "Музыка Бунта", - еще мрачнее отчеканил я, глядя на светильник без лампочки, похожий на планету Сатурн.

- Откуда ты все знаешь?

Она явно внимательно смотрела телепостановку по пьесе Д.Б.Пристли "Опасный поворот". Довольно смелую и кишащую намеками историю о прогнивших англосаксах. Александр Дик - так звали актера, которому было разрешено играть гомосексуалов, если они были людьми Запада. Я увидел его впервые в "Портрете Дориана Грея". Cute. Удачная помесь Дуайта Фрая и Петера Лоррэ. А в "Опасном повороте" он играл питурика, женатого на испорченной Бетси - ее играла другой мой идол, Валаева. Похожая на Мэриэнн Фэйтфул и Бюль Ожье. Ее порочно-кукольную манеру копировала Нэнси-"война миров", от которой я в свою очередь и слышал про "Музыку Бунта". А Нэнси "Музыку Бунта" показывал один маленький востроглазый блондин по кличке Нью-Йорк, похожий на засушенного Роберта Планта, которого вовремя не засушили. Я даже точно знал, что это за издание. Это было уже второе дополненное издание советского гея-международника Феофанова - первое появилось еще в 69-ом году и называлось "Тигр в гитаре"! С черно-белыми фотками. Желтая обложка. Единственная книга, спизженная мною. Вернее, я взял ее в библиотеке и не вернул, заплатив потом три рубля. Из этого вовсе не следует, что я совсем, как поет Алеша Димитревич, "не занимался тайными вещами".

Она извлекла книгу из дамской сумочки в форме обезглавленной пирамиды. Еще раз я увидел ее зад в пошитой из бордовых и фиолетовых клиньев юбке, звенья короткого позвоночника проступили через полотно белой блузки. Обложка нового издания тоже была желтого цвета. Возможно, это был тот самый экземпляр, что Нэнси видела у "Нью-Йорка". Улыбнувшись друг другу мы направились в спальню Клыкадзе рассматривать "Музыку Бунта".

"Мэнсон, - Клыкадзе остановил меня, вытянув ногу, - вещи ты принес весь пиздец (этимология этого выражения прослеживается крайне трудно. Те, кто им пользовались, сами не в состоянии объяснить его смысл. Возможно изначально оно звучало как "аллес пиздец"), воздушная психоделия, это клево!" Я понял, о чем говорит Клыкадзе. Ему понравился высокий и чистый фальцет в "Sugar Baby Love".

В спальне хозяина дома стоял отцовский книжный шкаф. Две верхние полки в нем занимали сочинения Ленина. Я отметил два тома еще не спизженных, на тот момент, тома синего Александра Блока. Мы присели на панцерную сетку единственной кровати и раскрыли сочинение международника Феофанова.

Там был отдел чернобелых, густо заретушированных, точно жженой пробкой, натертых иллюстраций. Элис Купер со змеюкой, рок-ансамбль "Степной Волк", чье звучание, помню, показалось мне отвратительным, а рожа их лидера, инвалида из Литвы, еще хуже. Потом, как всегда бывает у магически одаренных личностей, ненависть и отвращение, достигнув пика безумия, воспламенились и породили любовь.

Были кто-то еще - из-за качества их трудно было отличить от политиканов, безработных и ку-клукс-клановцев, привычных обитателей книжек о Западе. Выглядывали из-за угла битлочки, похожие на актеров - Смехова, Старыгина, дохлого ленинградского зайку, так что хотелось передавить этим резиновым душам дверью в парашу ихние шеи.