Екатерина Краснова - Сон наяву Страница 2

Уж он готов был перешагнуть через заветный порог навстречу красавице, уже ему казалось, что вот-вот она сама выступит из-за золотой драпировки…

Внезапно около него раздался гневный мужской голос.

Ему показалось, что хрустальный индиец свирепо засверкал стеклянными зрачками. Дверь с шумом захлопнулась, и он снова очутился в полумраке пустынного зала, освещённого луной.

VII

Несколько минут он бродил по тёмным залам и опять очутился в саду.

Он тихо провёл рукою по лицу. Ему казалось, что он просыпается после долгого сна, исполненного чудных сновидений.

Но музыка? Но красавица?.. Во сне или наяву?

Южная ночь наступила.

Всё тихо; только сад дышит и перешёптывается. Всё темно; только луна льёт серебряный свет на цветы и на плечи мраморных богинь…

Нет, нет — это был не сон! Он ещё чувствовал на себе огненный взгляд. Прекрасный образ ещё стоял перед ним как живой.

Он смотрел на дворец; он жаждал пронизать его взглядом, увидать её ещё раз. Но непроницаемо и мрачно было великолепное жилище; безмолвно хранило оно дивную тайну.

Он спустился к озеру среди гранатовых деревьев с пламенными цветами, убранными бриллиантами росы.

Заснувший баркайол встрепенулся при его приближении и отвязал лодку. Они поплыли.

VIII

Всю ночь он не мог заснуть. Он просидел у открытого окна, всматриваясь в серебряную даль, — туда, где темнели острова на лоне сверкающей воды.

Он прислушивался к шуму волн, набегавших на песчаный берег. Вдали тихо звенели колокольчики, привязанные к сетям, заброшенным на ночь рыбаками. Всё спало.

Он думал. Мысли его витали в новом, очарованном мире, и центром этого мира была она — красавица с огненными глазами…

Где вы, нежные голубые глаза северной девушки? Вы так часто, с такой глубокой любовью останавливались на нём и никогда не волновали его, не пробуждали в нём страсти. Ты спишь, бедная милая девушка, и видишь его во сне… Родные липы, под которыми вы гуляли рука об руку, заглядывают к тебе в окно из старого, запущенного сада, где цветут первые ландыши.

Спи спокойно, пока он не спит под кровом южной ночи и видит свой сон наяву!..

IX

Солнце было высоко, когда он проснулся.

Сон не успокоил и не охладил его. Сердце его переродилось и узнало жгучую тоску страсти. Все его помыслы и желания сосредоточились на таинственной красавице. Ему казалось, что он умрёт, если не увидит её снова.

Он вернулся на свой любимый остров при ярком свете полуденного солнца. Сады изнывали от зноя; безмолвнее, чем когда-либо, казался дворец.

Старый, глухой садовник ничего не понял из его взволнованных расспросов.

Во дворце никто не жил. Кто мог там жить? В конце мая уже начинается «мёртвый сезон»; графское семейство теперь не приедет раньше сентября.

Он в нерешительности стоял на пристани.

В саду захрустел песок под лёгкими шагами.

Он вздрогнул. Неужели?..

Из аллеи вышел красивый молодой человек, обыкновенного итальянского типа. У него было одно из тех лиц, которые всегда нравятся женщинам севера.

Он не спеша спустился к пристани и фамильярно осмотрел иностранца, не подозревая, как антипатична показалась ему вся его фигура, живописная, несмотря на костюм денди.

Садовник привычным жестом приподнял края своей соломенной шляпы; итальянец улыбнулся ему и прыгнул в ожидавшую лодку. Она отчалила.

— Может быть, синьор спрашивал про этого?

Старик кивнул вслед удалявшейся лодке.

— Этого? Да разве это не был посетитель, осматривавший сады?

— Нет, какой посетитель! Это так себе, никто особенный — художник, из приятелей молодого графа. Он вчера приехал. Как же, как же, — синьор Риккардо. Верно про него и спрашивал синьор?

— Нет, совсем не про него. Синьор желал знать, кто была дама.

— Дама? Какая дама? — садовник посмотрел на него с недоумением и пошёл прочь.

Где же она? Когда же увидит он её?

X

Время шло; остров молчал как немой. Сады цвели и благоухали, но ароматы их душили влюблённого. Тоска разгоралась в его сердце. Он ждал, и ждал напрасно.

Однажды ночью, когда за ним уже затворилась калитка сада, когда лодка уже готова была отчалить от острова — до него донеслись ещё раз звуки знакомой гитары и чудного, могучего голоса. Но он пел задумчиво и печально; он умолял об отдыхе в тёмной могиле, где успокоилось бы отверженное сердце. Грустно звучала песнь за стеною высоких деревьев, за высокой железной решёткой; а калитка была заперта изнутри!

Он прислушивался с тоской и унынием, и до зари в его ушах раздавались печальные слова:

   In questa tomba oscura   Lascia mi riposar… [3]

XI

Утром он встретил синьора Риккардо на пароходной пристани местечка Стреза. Итальянец хлопотал среди небольшой группы рабочих. Они жестикулировали, волновались и, наконец, направились к большой лодке с тяжёлым ящиком, окрашенным чёрной краской. Ящик поместили в лодке; художник вошёл в неё вместе с рабочими; лодка отчалила и поплыла к Борромейским островам.

Было жарко и душно. К вечеру разразилась гроза, и небо покрылось облаками. Озеро заволновалось и приняло стальной оттенок. Но как только замолкли последние раскаты грома, лодка унесла его на остров Мадре.

Вечер быстро наступал. При облачном небе быстрее сгущались сумерки. Он прошёл прямо к дворцу и нашёл стеклянную дверь входа открытой.

Машинально он переступил через порог и уже собирался подняться по лестнице, когда странный звук долетел до него сверху. Он прислушался. То были мерные, частые удары молотка: так стучат гробовщики, заколачивая гробовую крышку. Затем послышались глухие голоса, шаги — они приблизились и стали спускаться по лестнице.

Он едва успел стать за высокие перила и прижаться к стене. Четверо рабочих несли продолговатый чёрный ящик, напоминавший большой гроб. С ними шёл синьор Риккардо, не спускавший внимательных глаз с ящика, который он поддерживал одною рукою. Они удалились по направлению к пристани.

Он вышел из своей засады, взбежал по лестнице и устремился в глубину длинной анфилады, по которой уже проходил однажды. Он достиг знакомой двери — она была полуотворена. Он вошёл.

Хрустальная фигура по прежнему сторожила вход; но свечи не горели над её головой, статуи и драгоценные вазы теснились во мраке и безмолвии. В зале было совершенно темно — ни признака окна; он не мог даже найти ниши, из которой красавица на него смотрела.

Он сделал несколько шагов; под его ногой что-то слабо зазвенело. Это была гитара.

Прорвавшись сквозь облако, яркий одинокий луч месяца заглянул в дверь, скользнул по мозаичному полу и задел хрустальную фигуру. Холодно блеснули её стеклянные глаза.

И вдруг ему вспомнились печальная песнь, глухой стук молотка и мрачный чёрный гроб… Страх объял его среди этого мёртвого уединения.

Он поспешил на свежий воздух, на лоно ласковых садов, туда, где тихо плескалась вода…

Небо очистилось и засияло серебряными огнями.

Чёрная туча омрачила его душу.

XII

Синьор Риккардо исчез, и с ним исчезли все признаки жизни на острове Мадре.

Нимфы и горлицы, розы и фавны царили в пустынных садах.

Зачем приезжал этот Риккардо? Отчего никогда не было слышно чудного голоса после его исчезновения, и отчего он так печально звучал в последний раз? Какое отношение красавица имела к художнику? Очевидно, он увёз её… А этот чёрный гроб? Что было в нём? Боже!.. Итальянец должен знать, где прекрасная певица? Тут скрывается какая-то тайна, а синьор Риккардо не чужд этой тайне.

Он решился отыскать синьора Риккардо.

Ему сказали, что художник уехал в Венецию.

Он отправился вслед за ним.

XIII

Была тёплая лунная ночь. Венеция пробудилась от тяжёлой дремоты под знойным солнцем; её ночная жизнь закипела.

Он стоял на площади св. Марка.

Освещённая луною сверху и газом с боков, вымощенная мраморными плитами, обставленная колоннадами прокураторий, — великолепная площадь казалась громадным бальным залом. Всё довершало эту иллюзию.

Сквозь зеркальные стёкла кафе лились потоки газового света; посреди площади гремел военный оркестр. Пёстрая, нарядная толпа двигалась сплошной массой от королевского дворца к собору св. Марка, от старых Прокураторий к Палаццо дожей. Изящные, щёголеватые венецианцы, красавицы-венецианки в чёрных кружевных мантильях, бедуины в белых бурнусах, турки и нубийцы в белых и зелёных чалмах, рыбаки в красных колпаках, офицеры в блестящих мундирах теснились на площади и сидели весёлыми группами за столиками перед кафе. Кокетливые фиорайи с корзинками цветов, продавцы газет и карамелей сновали всюду.