Николай Лесков - Райский змей Страница 2

Для первого шага святитель луцкий "задумал отобрать" у королевского секретаря Бролевского местечко Фалимичи; его преосвященство вооружил своих слуг и послал их под предводительством зятя своего (мужа дочери его Ганны). "Во время штурма" люди архиерейские изуродовали некоего Гижевского, которому они просто-напросто отрубили руку, а преосвященный Кирилл "воспретил допускать к нему фельдшера и приказал ещё посадить несчастного в тюрьму и морить его голодом и холодом, а по временам истязал его в своем присутствии в течение целых 12 недель".

Началось дело, но святителю не хотелось судиться - он предпочитал уклоняться от подсудности светскому суду, и это ему вполне удалось. Несмотря на то, что светский суд тогдашнего времени нашёл разбойное дело преосвященного себе подсудным, владыка добился, что оно, по его апелляции, было перенесено в трибунал, и там дальнейшая судьба этого производства осталась неизвестною.

Это прибавило духу владыке, и он осмелел ещё более.

Некто шляхтич Закревский ехал и вёз с собою "швачку" (т. е. швею), "своей госпожи девку Палажку". В пути их застигла ночь, и они заехали переночевать к крестьянину в церковном селе Фалимичах. Проезжие с дорожной усталости залегли спать с сладкою надеждою, что их никакой злой дух до утра не потревожит и они мирно выспятся, а наутро станут продолжать свою путину. И злой дух их, действительно, не тронул, но прислал вместо себя благонадежного посла. "Поздно ночью, когда уже все спали, сюда неожиданно явился в пьяном виде и с небольшим числом слуг сам его милость владыка луцкий, преосвященный Кирилл, проживавший в фалимическом замке. Он начал бранить Закревского, отобрав у него торбу с деньгами, лошадь, воз и имущество и приказав всё это отправить на свой двор. А затем он взял с собою и девку Палажку, привёл её к себе и, запершись с нею в каморе, изнасиловал её" (67).

Обесчестив девушку, преосвященный тотчас же "после сего приказал посадить её в погреб", но Палажку стерегли плохо, и она, "улучив удобную минуту, убежала оттуда". На владыку Кирилла, по случаю изнасилования Палажки, была подана жалоба, а саму пострадавшую от его преосвященства "швачку" подвергли допросу. Бедная девушка "лично подтвердила всё вышесказанное" и "представила на то (какие-то) свои вещественные доказательства", которые были признаны вполне убедительными. Начался суд над насильником, но он не робел: "Палажка" как особа не шляхетского звания не могла быть обвинительницею изнасиловавшего её архиерея. Дело по этому бесправию пострадавшей осложнилось и затруднилось в самом производстве и длилось целых девять лет, пока Палажка умерла, а архиерея извиняли тем, что он был очень пьян. Впрочем, ему ещё предстояло совершить многое.

Не решено ещё было дело Палажки, как владыка Кирилл уже успел забрать насильно имущество умершей жены шляхтича Обуховича и с вооруженною шайкою в 200 человек выгнал законных владельцев с. Смыкова.

По этим двум делам преосвященному надо было явиться к ответу, но тут для него, как для лица политически удобного, употреблен был крупный приём: "последовало распоряжение Сигизмунда III о том, что все судебные дела, касающиеся епископов Кирилла Терлецкого и Ипатия Потея (Поцея), отправленных (в Рим) по государственному делу, должны быть приостановлены".

Из этих тщательно укрывавшихся до сего времени "мелочей архиерейской жизни" (против оглашения которых и ныне ещё много охотников ратовать), может быть, более чем из иных важного наименования исторических документов видно, чего могло ожидать православие, получавшее в Риме таких предстоятелей, которым впору было беречь себя, а не церковь. Будучи кругом запачканы, развратны и избалованы, они, разумеется, не могли дать честного отпора светской власти, покрывавшей их грехи наперекор желаниям церкви, изнемогавшей и падавшей всё ниже и ниже от безнравственности и ничтожества своих архиереев, которыми успехи унии были приуготовлены и обеспечены.

Рим их довоспитал в смысле утончённости приёмов злодейства.

По возвращении из Рима преосвященный Кирилл застал дома новое дело, начатое против него архимандритом Гедеоном Балабаном, у которого святитель луцкий домогался отнять доходный жидячинский монастырь. Архимандрит Гедеон, разумеется, не хотел упускать из рук жирного куска и, несмотря на своё иерархически подчинённое положение, повёл с преосвященным ожесточенную тяжбу, причём, надо полагать, архимандрит не упускал случая надзирать за скандальным образом жизни владыки, дабы этим, когда нужно, воспользоваться. У Балабана был племянник Григорий Балабан, который жил по соседству с владыкою и мог следить за всеми мелочами святительской жизни. Преосвященному Кириллу это, разумеется, совсем не нравилось, и он решил сбыть с рук неудобного соседа. Тут ему и помогла побывка в Италии: еп. Кирилл пожелал заняться отравлением, но взялся за это не с прежними грубыми русскими приёмами, а во вкусе Борджиа.

"Григорию Балабану (т. е. племяннику архимандрита) было доставлено письмо" от епископа Кирилла, но Балабан долго не решался принять это письмо, а тем более "отказывался вскрыть его". Посланец владыки, священник, однако, сумел раздразнить любопытство Балабана и уговорил его прочесть святительское послание. "Но едва Балабан поднес письмо к свече, чтобы получше рассмотреть надпись, как его обдало какою-то ядовитою пылью, и он внезапно впал в обморок. К счастию Григория, при нём случился его брат, которому были известны некоторые противоядия, при помощи коих и удалось спасти его от явной смерти".

"Не успел Балабан оправиться после этого случая, как была совершена вторичная попытка отравить его: к нему пришли два человека из слуг архиерейских, из коих один был владычный портной, а другой певчий. Взойдя в комнату, портной и певчий оба разом прокричали веселый привет: "Вашей милости наша служба", и протянули Балабану свои руки, но хозяин был уже осторожен и вместо того, чтобы дать приятельское рукопожатие святительским людям, сказал им:

- Вы были в Италии и знаете итальянские обычаи, так поцелуйте же прежде свои руки, а потом уже я буду здороваться с вами.

Те подчинились этому требованию, но все-таки перехитрили Балабача.

"Слуги епископа махнули руками мимо своих уст, после чего Балабан доверчиво с ними поздоровался и стал их угощать мёдом, но когда сам выпил и обтёр рукою губы, то мгновенно почувствовал слабость и обомлел, а по телу его пошли желтые пятна. Его вынесли полумёртвым, а слуги владыки Кирилла бежали".

Двукратный неуспех, вероятно, раздражил пылкого святителя, и он не желал новых опытов разделаться с Балабаном на тонкий итальянский манер, а взялся опять за свои прежние русские приёмы, которые ему были лучше знакомы. Его преосвященство напал на монастырь с вооруженною толпою, "отбили двери церковные и, забравшись в церковь, пограбили всё, что нашли: деньги, серебро, золото, иконы с ризами, свечи, облачение и проч.". Затем разграбили дом архимандричий, пасеку и житницы, где достали множество предметов, между коими есть интересные для определения характеристики монастырского быта того благочестивого "древлего века". В запасах взятой штурмом обители взято "солонины полтес сорок, сала тридцать, журавлей выкормленных восемь" и т. п.

Монастырь, из-за которого преосвященный Кирилл тягался и, наконец, открытым боем бился с архимандритом Балабаном, был хорошо приспособлен для удобной жизни, так как тут до Балабана настоятельствовал архимандрит Никодим Шибинский, прославившийся убийством и тем, что он, "разогнав братию, держал в монастыре наложниц и с ними имел мерзкую справу Богу" (?!). Монастырь был так богат, что "грабёж его людьми преосвященного Кирилла продолжался целых пять дней".

Балабан в это время сидел в засаде в церкви, а святительские люди стерегли архимандрита и "для развлечения стреляли в купол".

Разграбив св. обитель, преосвященный нажаловался еще на архимандрита Балабана королю, и архимандрит был объявлен лишённым покровительства законов, а потом осуждён на изгнание из отечества.

Кроме того, преосвященный был обвиняем в мошенничестве некоего Шимковича, солгав, будто тот утаил денежный бланк, а потом перепродал его врагу Шимковича. Потом владыка Кирилл обвинялся еще "в убийстве и утоплении священника Стефана Добринского", который "пользовался большим уважением в народе". Чтобы скрыть следы этого злодейства, вместе с отцом Стефаном был за компанию утоплен кузнец, с которым священник шел ночью вдвоём домой. Кто из слуг святителя утопил священника с кузнецом, не объясняется, но видно, что о погибели отца Стефана доложили владыке, когда он сидел за обедом, и тогда святитель, услыхав, что "поп сгинул", "рекл":

"Это молитвы наши его побили".

Однако люди не поверили таковой силе святительских молитв, и дело дошло до суда, но опять совершенно напрасно: адвокат архиерея заявил, что "преосвященный не намерен оправдываться перед светским судом, ибо он, как особа духовная, считает себя подсудным единственно суду духовному". Дальнейший ход этого любопытного процесса не вполне известен. Ясно, впрочем, что он тоже не имел отяготительных последствий для преосвященного Кирилла, потому что владыка не только уцелел на своей архиерейской кафедре, но вскоре опять был обвиняем в новом убийстве, которого уже и сам не решался приписывать одной силе своих святительских молитв.