Андрей Гордасевич - Первые игры с Ней Страница 2

- Да, очень. Я люблю их смотреть зимой. На улице снег, и нельзя кататься на велосипеде. А там нет зимы. У дяди Фони.

- А я не люблю велосипед, - задумалась девчонка. - На нем всюду приезжаешь слишком быстро.

- Я не умею быстро. У меня маленький велосипед.

Оба смолкли.

- Зачем он ее вырезал, если она такая плохая?.. Он ведь так долго сушил листья. Он клал их в книги и делал... - (пауза).

- Кирпарий, - подсказал мальчик.

- Точно. А потом вырезал ее из листьев, да еще приклеивал. Смотри, сколько времени потратил! Зачем?..

Он молчал.

- Не знаешь... А я думаю, она ему нравится, эта бабушка, и он о ней помнит. Скажи, какая она одинокая над крышами? Помнишь, какие они мокрые, и скользкие, и пустые? Ты думаешь, ей хорошо там, наверху? Вспомни, какая у нее спина. Такая, как колесо. И эта длинная одежда. В ней летом жарко, потому что она черная. А зимой холодно. Она же тоненькая. Старушка бегает по всем больным людям и приглашает их в гости. Еще там, над крышами, ветер. Дома ее не защищают. Может, у нее вообще нет дома. Потому что она все время идет куда-то. Ни мамы нет, ни папы. Да еще эта тяжелая штука в руках, и ее надо тащить неизвестно куда. И почему - она не понимает. А все кричат: "Как нос вороны! Как большой уродливый нос!". Вот она и уткнулась в собственные башмаки, не разгибается.

- Откуда ты знаешь?! Откуда ты знаешь?! - глаза мальчишки расширились, не мигая.

- Ты же сам рассказывал, - передразнила девчуга.

- Ты так говорила... - он обернулся. - Кажется, я ее снова видел...

- Наверно, тебе показалось.

Замолчав, она отвернулась, поглядела в другую сторону, затем решительно повернулась к нему лицом и протянула руку с согнутым крючком мизинца:

- Ладно. Давай мириться.

Мизинцы переплелись и сжались.

- Просто... - добавила девочка, - просто... (помявшись) Я очень хочу увидеть твою собаку. Ты выйдешь завтра гулять?

- Ага.

- Покажешь?

- Ну-у... А если будет дождь? - козырь будто бы перешел в его руки.

- Ну и что?

- Меня мама не выпустит.

- Ах, да... Тогда послезавтра. Тогда... Тогда... когда придешь.

- Хорошо, - согласился он милостиво. - Я приду с собакой.

- Ты дашь мне ее погладить?

- Конечно. Конечно, дам. А ты пригласишь меня к себе в гости?

Девочка смутилась:

- Может, не сейчас?

- Конечно, нет. Давай завтра, - он помолчал, серьезно посмотрев на нее. - А завтра, если дождя не будет, то... Ты правда придешь снова?

- Обязательно. Но только если будет солнце. А то ты еще простудишься. Ты любишь болеть?

- Не-а.

- Ну... хорошо... - казалось, она совсем уже хотела распрощаться.

- А теперь давай сыграем в прятки! - предложил он.

- Здорово! Давай! - сверкнув, черные глазищи ожили.

- Слушай: я запомнил твою считалочку, - он встал прямо перед ней, на расстоянии вытянутой руки, и прикоснулся к ее плечу кончиками пальцев. Первый, второй - лежат под горой, - начал он. - Третий, четвертый - в стенку запертый; пятый, шестой - в урне пустой, семь ------- да восемь ------молча ------- выносим. Я вожу. Ты прячешься.

- Тогда отвернись! - потребовала она.

- Ага. Я встану вот сюда, к этому кривому толстому дереву.

- (уточняюще) И будешь считать до семи.

- Только чур за спиной не стоять! - нахмурился мальчик.

- Идет. Отворачивайся. И не подглядывай. Закрой глаза руками... Руками!

- Вот. Смотри. Я не подглядываю, - он прислушался.

Сзади зашуршали сухие листья. Еще чуть ласковый ветер трепал его кудри. Мальчик подумал, что она почти наверняка спрячется за скамейкой. Если нет, то, может, убежит за ограду, что вокруг пруда. Или присядет на корточки за кучей листьев, которую нагреб дворник. Вряд ли она знает о большом дупле в старом дереве, по другую сторону дорожки. Да и потом, девчонки не любят дупла. Они боятся змей.

- Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, - просчитал он. - Шесть, семь, я иду искать совсем.

Разняв ладони, он открыл глаза и увидел совсем близко толстые складки темно-коричневой, почти черной, коры, казалось висевшей на изгибе ствола, как висит кожа на шее старой женщины. Из бородавки высовывался обломанный сучок. Резкими очертаниями он походил на клюв какой-то птицы, слегка изогнутый и острый. Чуть выше кудряшек ствол горбился, будто пригнутый к земле, но потом снова тянулся вверх. Там, после изгиба, росла первая засыхающая ветка.

Мальчик обернулся. Вокруг никого не было. Он знал, что сначала стоило хорошенько осмотреться. Может, она прячется где-то неподалеку, где-нибудь совсем рядом, за соседним стволом.

Никого.

Он медленно, озираясь, пошел к большой деревянной скамейке. Присел, опустил голову к земле: может, видны ноги?..

За скамейкой было пусто. Он быстро оглянулся посмотреть, не бежит ли она "палы-выркаться". Но в парке слышен был только пустой шелест; листья терлись друг о дружку, и звук делал их менее одинокими.

Ее не оказалось ни за оградой, возле пруда, ни за кучей листьев.

Он отходил все дальше и дальше от кривого дерева, обходил его большими кругами, осматривался, вертелся волчком и не мог понять... Да...

Оставалось только дупло. Он осторожно перешел через широкую дорожку. Все деревца по эту сторону тонкие, за ними нельзя спрятаться; он шел теперь чуть быстрее, чем раньше, и не так опасливо. Только за старым, умирающим дубом с огромным стволом можно укрыться. Сейчас, с той стороны, откуда он приближался, это был ствол как ствол, только уж слишком толстый. Но с противоположной, в тени, чернело дупло, почти в полный рост его. Проникнув в темноту, можно еще немного вскарабкаться вверх враспорку и затаиться там, уперевшись ногами в выгнившие стенки. Иногда, если водящий не догадывался взглянуть наверх, удавалось провести его: заглянув внутрь, он решал, что дупло пусто. Да и прятались там немногие. Мальчишка втайне считал это своим коронным местом.

Ствол дуба был так велик, что скрывавшийся вполне мог, увидев приближение водящего через трещинку, выбраться из укрытия и, обогнув дерево с противоположной стороны, броситься к заветному уголку, отбить по нему дробь и прятаться вновь. Обычно вода слишком поздно замечал хитреца и не успевал его перегнать.

Мальчик хорошо знал все это и не спешил заходить со стороны: он подходил к дереву, как бы не сворачивая с воображаемой линии, соединявшей сгорбленный изгиб и его любимца-исполина.

До дерева оставалось метра три.

Он остановился и прислушался.

Ш-шшшшшшрр---шшш-шррк-шшркк -щщ - щщ - щ - шщ - шщ... ...

Земля здесь была чуть влажной, но не настолько, чтобы поскользнуться, если резко побежишь.

Он повернулся спиной вперед, чтобы не тратить времени на поворот, и так приблизился почти вплотную, глядя через плечо.

Ш-щщщщщ-шшш - щщ - щч - ищ!.. - ищ!.. - ищ..щщ...щ......

Ничего не происходило.

Он резко прыгнул в сторону и, обежав дерево кругом, как вкопанный встал перед дуплом; потом, отчего-то поднявшись на цыпочки, подбежал к темноте, торжествуя, и просунул голову внутрь.

Через трещину вверху сочился тусклый, бесцветный осенний свет. Он делал пустоту дупла еще более безжизненной.

Стало зябко.

Тут он попытался вспомнить Ее имя и не смог.

- И он, и ты - мои цветы... - задумчиво проговорил он.[1]

Ветер кружил сухие разноцветные листья, свивал из них фигуры и смешивал в столбики, ронял на дорожки сквера и вновь подбрасывал вверх - так, что уже невозможно было разобрать, откуда они взялись и к кому летят.

1 Надо, чтобы каждый мог позвать Смерть и сыграть с ней в прятки.