Лев Айзерман - Похмелье Страница 2

Вернувшись в Москву, я подал заявление о выходе из партии. Это было нелегко, хотя особого мужества в то время уже не требовало.

Ранним утром 19 августа 1991 года я был разбужен телефонным звонком: переворот. Подошел к окну: по Садовому кольцу шли танки. Включил телевизор. В одно мгновенье все во мне рухнуло. Стало страшно и безнадежно.

В подавленном состоянии поехал в школу — в то лето у меня рано закончился отпуск. В метро встретил мать своей бывшей ученицы.

— Как вы теперь будете преподавать? — с ужасом спросила она меня.

— Так, как и в прошлом году, — сказал я.

— Нет, нет. Это уже невозможно.

— Так же, как и в прошлом году.

Для себя я это окончательно решил, как только узнал о перевороте — еще до "Лебединого озера". Теперь нельзя уже будет оправдывать себя незнанием, неведением, иллюзиями.

С подскочившим давлением лежал я на диване, не отрываясь от радиоприемника.

Как-то вечером мне домой позвонил мой бывший ученик. Он недавно вернулся из армии, где благополучно прослужил.

— Я хотел бы к вам прийти поговорить.

— Знаешь, я еще не подготовился к завтрашним урокам. Давай завтра.

— Завтра я не могу: ложусь в больницу. Позвоню вам, как только выйду.

А месяца через три я узнал о его самоубийстве. С тех пор прошло много времени, но меня не покидает ощущение моей вины.

III

В августе 1992 года мне предложили перейти на работу в негосударственную школу «Лидер» — одну из самых дорогих в Москве. Естественно, там значительно выше была и зарплата учителей. За обычную школьную нагрузку, но в очень малочисленных классах — всего по несколько человек — мне предложили зарплату, в пять раз большую, чем та, что я получал в государственной школе.

Перейти в эту школу на постоянную работу я отказался без колебаний, хотя соблазн был велик. Уже несколько десятков лет я был не только учителем, но и методистом. Поэтому уход из обычной школы стал бы для меня самоубийственным: как бы я смотрел в глаза тем учителям, которым читал лекции, для которых писал?

Но деньги были отчаянно нужны: начались реформы, цены стали свободными, инфляция — в результате полное безденежье. И я предложил встречный план: взять в «Лидере» только один десятый класс и работать по совместительству.

Школа расположилась в особняке, где сделан был, как теперь говорят, евроремонт. Заново положен художественный паркет, постелены ковры, приобретена мебель, в основном непривычного для школы вида. На уроке литературы ученики вместе со мной сидели вокруг овального стола красного дерева на мягких красивых стульях. Под ногами — огромный ковер, а вдоль стены старинный книжный шкаф.

Учеников в школе около шестидесяти, а учителей, обслуживающего персонала куда больше. На презентации школы, когда родителям представляли коллектив учителей, я в записной книжке крестиками отмечал чины и звания. Руководитель психологической службы — доктор наук, более десяти кандидатов наук, два заслуженных учителя, больше половины преподавателей — вузовские, учителя иностранного языка — обязательно из тех, кто жил в стране «своего» языка. Смотрите, родители, вы недаром тратите на образование своих детей большие деньги.

На первом собрании в классе больше всего было вопросов об охране. Если десятиклассник выходил во двор покурить, то, естественно, только с охранником. На другой день я спросил молоденькую учительницу первого класса, предложил ли ей кто-нибудь из родителей подвезти ее хотя бы до метро (все родители, естественно, были на машинах). Нет, конечно.

У школы было шесть микроавтобусов и один большой автобус. Каждое утро микроавтобусы собирали учеников и с воспитателем и охраной привозили их в школу. После уроков на автобусе — в бассейн, в спортзал или на теннисный корт. Оттуда в ресторан. (Учителя, которые проводили в школе, в отличие от меня, совместителя, целый день, в это время пили чай с принесенными из дома бутербродами). Во второй половине дня — приготовление уроков, занятия по выбору. Те, у кого были проблемы с каким-либо предметом, занимались с преподавателем дополнительно. В шесть часов автобус развозил учеников по домам.

Школу ребята любили, чувствовали себя в ней комфортно. Тем более, что на переменах — настольный теннис, игровые автоматы, тренажеры, компьютерные игры. Впервые в жизни я работал в школе, где была домашняя обстановка, и не мог не оценить, как это хорошо.

Но любить школу вовсе не означало любить учиться, охотно заниматься. У меня ничего не получалось. Ребята были в общем-то неплохие. Почти не было того, чего я больше всего опасался: самодовольства, фанаберии, барского высокомерия. То есть нельзя сказать, чтобы не было вообще. Один из преподавателей, порекомендовав какую-то книгу, имел неосторожность сказать, что она дорого стоит. На что получил тут же: "Запомните, для учеников этой школы не существует слова «дорого». Можно было услышать и такое: "Если мне поставят не ту отметку, которую я хочу, то я скажу папе, и этот учитель тут же вылетит из школы". Но все-таки это было исключением и с такими настроениями в школе боролись.

Когда однажды вся моя группа не подготовила домашнее задание, и ни один человек не принес «Бесприданницу» (эта пьеса была темой урока), и, понятное дело, никто не прочел ее, я пригласил на урок директора школы, завучей и в их присутствии сказал своим ученикам: "Если вы думаете, что тот, кто платит, тот и заказывает музыку, то в отношении меня вы жестоко ошибаетесь". И уехал домой. Через несколько дней мне позвонили мои ученики, извинились и попросили продолжать занятия.

Впервые мне довелось работать с учениками, которые жили в совершенно другой, чем я, системе координат. Я учил детей партийных руководителей, генералов, разведчиков, крупных ученых, известных писателей, популярных актеров. Но на уроке литературы все они, как и дети врачей, медсестер, учителей, инженеров, техников, уборщиц, шоферов, слесарей, продавцов, жили общей жизнью, говорили на одном языке. Никогда в классе не возникало противостояния по линии учитель-ученики. Лишь однажды возникли проблемы с сыном известного космонавта, но отец очень скоро поставил его на место. А в «Лидере» мои ученики и я жили в разных мирах, по-разному думали и чувствовали. Я принес на уроки огромный альбом "Ясная Поляна", показал несколько фотографий и сказал, что остальные они могут посмотреть на перемене. Но после звонка к альбому никто не подошел: все разглядывали цветные фотографии, которые принесла ученица, загоравшая с родителями и братом только что, в зимние каникулы, в Сингапуре.

А, главное, я не смог приохотить класс к чтению. По программе еще как-то читают, но с внеклассным чтением — беда. Когда на каникулы школа выехала в пансионат, директор поклялась мне, что она сама каждый день десятиклассникам будет по сорок минут читать "Преступление и наказание". Раз в месяц я обычно проводил уроки внеклассного чтения. Здесь же ничего не получалось. Еле-еле, под большим нажимом прочитали принесенные мной экземпляры романа «Мы» Замятина, заявив: "Зачем пишут такие книги?". Но "Собачье сердце" Булгакова книгу, которую всегда в охотку читают десятиклассники, уже не одолели. И тогда я махнул рукой на уроки внеклассного чтения. Это была капитуляция.

Доведя класс до конца учебного года, я подал заявление об уходе.

Потом мне еще раз доведется по совместительству один год вести одиннадцатый класс в негосударственной школе. Это был высокоинтеллектуальный класс. Все выпускники собирались поступать в элитарные вузы. Математику и физику в этом классе преподавал доктор наук, профессор, английский — по оригинальной методике специально приглашенный из Канады учитель, жена которого на английском вела историю искусств. В школе тоже самые современные компьютеры, каникулы в Голландии. В ресторане, правда, учеников не кормили, но рядом со школой была снята квартира, в которой повар готовил вкусные и обильные обеды. Праздники ученики, учителя и родители отмечали вместе. Уроков литературы тут было в два раза больше, чем в обычной школе. Читали ребята много. Класс был маленький, так что была возможность на уроке услышать каждого.

Школу эту создала и финансировала мать одной из учениц. Но когда девушка окончила школу, она сразу прекратила свое существование.

В течение первых трех лет после окончания школы двое юношей ушли из жизни. Говорили, что от сердечной недостаточности. Одного из них помню очень хорошо: это был яркий интеллектуал, со своим взглядом на мир, часто страстно споривший со мной и учителем истории, читавший книги, о которых другие не имели даже представления. Единственный сын у матери, которая воспитывала его одна. Помню ее волнение, когда сын защищал экзаменационный реферат по литературе.

IV

Шестнадцать лет я проработал в гуманитарных классах, куда по одному отбирали лучших учеников со всей Москвы. Одновременно я всегда продолжал работать в обычных классах.