Борис Поюровский - Былое без дум Страница 2

1993-1965 проживаю в высотном доме на Котельнической набережной. Если бы был жив Юрий Трифонов, он обязательно написал бы вторую серию "Дома на Набережной", ибо по мощности своего внутреннего существа наша "высотка", думаю, не уступает знаменитому дому на Набережной, что около "Ударника", напротив Кремля через речку. Построенный по личному приказу Сталина, первый советский небоскреб был роздан поквартирно многочисленным сталинским клевретам и просто знаменитостям.

Жилой фонд "высотки" распределялся ведомственно - военные, КГБ, светила науки, искусства, партаппарат. Ничто не предвещало возможности скромного, уже не слишком молодого, но еще вполне свежего артиста Театра имени Ленинского комсомола поселиться в этом престижном жилье.

Всё случай.

Скромно и весело проживая в двух комнатах многосемейной квартиры в Скатертном переулке, я никогда не вожделел к внекоммунальному жилью, так как приехал в свою "скатертную" альма-матер сразу из роддома им.Грауэрмана и не знал, что человеку можно жить без соседей. Знала и даже помнила об этом моя жена - Белоусова Наталия Николаевна, которая, в отличие от меня, абсолютно чистых кровей: по отцовской линии ее древо уходит корнями в элитарное купечество. У нас дома на всякий случай висит грамота 1838 года за личной подпи-сью Николая Первого, где купцу I гильдии Белоусову присваивается звание потомственного почетного гражданина (не во все, оказывается, века 38-й год был 38-м годом). Ну а по материн-ской линии моя супруга чистейшая столбовая дворянка - их семеновский род восходит до знаменитого Семенова-Тян-Шанского (при моей любви к лошадям я иногда, в отсутствие Наталии Николаевны, вру, что род ее начинается с Пржевальского). Так что семья Семеновых-Белоусовых помнила времена несколько иных жилищных возможностей. У них на даче уже в нынешнее послевоенное время была даже корова, но к периоду моего сватовства корову продали, очевидно решив, что держать в семье и меня и корову накладно. В общем, Наталия Николаевна страдала в коммуналке и менялась из последних сил. Менялись две комнаты в семикомнатнои квартире и однокомнатная квартирка в "хрущевке" на трехкомнатную квартиру. Утопия! Я к этой борьбе за выживание не подключался - мне и так было хорошо, а Наталия Николаевна страдала и ненавидела меня за жилищную бездеятельность. Трагическая ситуация привела к счастливой случайности.

Мама моя потеряла зрение очень давно, и только бешеный оптимизм и человеколюбие позволяли ей быть в гуще событий и бурной телефонной жизни. Наталия Николаевна в метаниях по работам, магазинам и обменным бюро сломала ногу и лежала дома. Был солнечный воскрес-ный день. Я возвратился с бегов, несколько отягощенный воздухом и прощальным бокалом чего-то белого, повсеместно продававшегося в тот период на ипподроме. Войдя осторожно в жилье и приняв предварительно усталый вид, я не заметил на полу арбузной корки, наступил на нее и, проехав весь свободный от мебели метраж, плашмя приземлился у ног матери, сидящей в кресле. "Тата! Тата! (Это домашние позывные Наталии Николаевны.) Все! Он пьян! Это конец. Уже днем!" В иное время я бы благородно вознегодовал, но, лежа на полу на арбузной корке, органики в себе для протеста не обнаружил и тихо уполз в дальний угол, прикинувшись обиженным.

Зловещая тишина висела в доме, нарушаемая звуком моторов, исходящим из уст играющего на полу в машинки моего шестилетнего наследника. В передней прозвучал телефонный звонок, и соседка, сняв трубку, крикнула: "Мишенька (это наследник), тебя Хабибулин". Хабибулин - сын нашей дворничихи, одногодок и закадычный друг наследника. Наследник подошел к телефону, и через полуоткрытую дверь бабушка и родители услышали душераздирающий диалог, вернее, одну сторону этого диалога, ту, что была по эту сторону телефонной связи: "Привет!.. Не!.. Гулять не пойду... Довести до бульвара некому!.. Баба слепая!.. Мать в гипсе... Отец пьяный! Пока!"

Представляю себе, что говорили в подвальной квартире дворника о судьбе бедного Мишеньки, живущего в таких нечеловеческих условиях. И на фоне этого кошмара раздался следующий телефонный звонок. Во избежание следующих неожиданностей я сам бросился к телефону и услышал невнятный мужской голос человека, очевидно только что поднявшегося с арбузной корки огромных размеров.

"Э! Меняетесь? Что у вас за вариант?.. Ну да не важно - приезжай, посмотри квартиру", - плавно перешел он на "ты", и, прежде чем послать его обратно на арбузную корку, я на всякий случай спросил: "А чего у тебя?" "Трехкомнатная в высотке на Котельниках".

Через пять минут, с усилием сделав трезвое лицо при помощи актерского перевоплощения и причесывания холодной водой, я уже стоял на тротуаре около автомашины ГАЗ-20 ("Победа"), представлявшей из себя огромный ржавый сугроб в любое время года. Всякий раз, когда я выезжал на этом "сугробе" к Никитским Воротам, из милицейского "стакана" бежал инспектор Селидренников и, грозно размахивая палкой, привычно орал: "Ширвинг, ты у меня доездишься - сымай номер". Угроза эта была символическая, ибо оторвать номерной знак от моего "сугроба" можно было только автогеном, которого у Селидренникова под рукой не было. По иронии судьбы, когда я пересел на "сугроб" ГАЗ-21 ("Волга"), "сугроб" ГАЗ-20 ("Победа") приобрел тот же Селидренников и катается на нем до сих пор. Заводился мой "сугроб" зимой уникальным способом. Скатертный переулок имеет незначительный уклон в сторону Мерзляковского переулка. Задача состояла в том, чтобы столкнуть "сугроб" по наклону и завести его с ходу. Сдвинуть "сугроб" с места было невозможно даже буксиром, и, живя в другом месте столицы, я бы, конечно, не смог пользоваться этим транспортным средством в зимний период. Но я жил в доме 5а по Скатертному переулку, а в доме 4 (напротив) помещался в те годы Комитет по делам физкультуры и спорта. По каким "делам" он там помещался, для меня всегда было загадкой, но около него всегда стояла кучка (или стайка, не знаю, как грамотнее) выдающихся советских спортсменов в ожидании высылки на очередные "сборы". О допингах у нас в стране тогда еще не знали, и чемпионы были грустные и вялые. Рекордсмены любили меня и от безвыходности реагировали на мои шутки, которые я бросал им через переулок. Впрягались они в "сугроб" охотно и дружно, и у устья Скатертного переулка "сугроб" уже пыхтел, изображая из себя автомобиль. Тут, конечно, очень важно было, чтобы у подъезда стояли не Таль со Смысловым, а нечто более внушительное. На этот раз повезло необычайно: не успел я вынести из подъезда свое уже описанное выше лицо, как ко мне с улыбками поспешили мои друзья Абрамов, Лагутин, Григорьев и Енгибарян - славная сборная по боксу тех лет. Они швырнули мой "сугроб", как снежок, в конец переулка, и через пятнадцать минут я уже осквернял им огромный двор престижного дома.

На пороге места моей будущей прописки стоял молодой человек неопределенного возраста с чертами всего чего угодно на изможденном лице. Он был сыном покойного генерала КГБ, сам носил незамысловатые капитанские погоны этой же структуры и жил в отцовской квартире с двумя женами - бывшей и нынешней. Как он жил с ними, только территориально или по-всякому, мне до сих пор неизвестно, но атмосфера в семье была накалена до крайности. После недолгой, маловразумительной беседы мы решили, что в его ситуации мой вариант - находка, и, выпив по рюмке чего-то неслыханно мерзкого, ударили по рукам.

Я скучаю по Скатертному, часто стою там по утрам, находясь внутри очередного четырехколесного "сугроба", и учу слова роли перед репетицией.

В моем доме жили и живут многие известные люди из нашего клана: Уланова и Богословский, Канделаки и Зыкина, Лидия Смирнова, Клара Лучко и Нонна Мордюкова и т.д. - не хватит книжки для перечисления. Жили здесь и Михаил Иванович Жаров, и легендарная Фаина Георгиевна Раневская - великая актриса и уникальная личность. Она никогда не шутила и не острила - она мыслила парадоксально. Многие ее молниеносные афоризмы стали уже легендой. Каждый второй, как это принято, приписывает себе дружбу с ней и якобы лично услышанные от нее фразы. Со мной она тоже подчас перекидывалась парой слов. Не буду их хвастливо цитировать, чтобы не подумали, что я зарвался, но одну приведу, так как вряд ли кто-нибудь другой может это себе присвоить: "Шурочка, проволоките меня по двору метров пять-шесть - очень хочется подышать!" Жил в этом доме и Евгений Александрович Евтушенко, "левому" творчеству которого я обязан своим въездом в гараж нашего дома. При "высотке" есть гараж - зыбкая и редкоосуществляемая мечта каждого советского автомобилиста. Мест в этом гараже раз в тридцать-сорок меньше, чем жаждущих туда на чем-нибудь въехать. Поэтому при дирекции существует гаражная комиссия. Учитывая контингент жильцов, вы можете себе представить состав этой комиссии. Когда я пошел на комиссию впервые, я подумал, что влез на полотно художника Лактионова "Заседание Генерального штаба". Ниже адмирала в комиссии чином, по-моему, не было, или мне тогда с перепугу так показалось. "Очередники" тоже были не с улицы, и, естественно, мне не светило ничего и никогда, хотя я честно числился в списках жаждущих парковки многие годы. Жаждал парковки и Евтушенко.