Сон законодателя - Вячеслав Низеньков Страница 2

– Всё. Заканчивайте. Ставьте его на землю, Я объявляю перерыв. Всем в буфет! Это надо отметить!

И законодатели, поймав своими мощными руками тело Григория Петровича и бережно поставив его на землю, дружной гомонящей толпой двинулись в буфет.

А председатель, хлопнув Григория Петровича по плечу, приказал:

– Двигай домой, Григорий Петрович! Выспись хорошо, а завтра со свежими силами – в бой! А перед сном посмотри хорошую советскую комедию. Снимает, знаешь ли, весь негатив по себе знаю. Всё! Езжай.

И вот сейчас Григорий Петрович, сидя уже в домашних тёплых тапочках, вспоминая свои приключения на работе, клацал телевизионным пультом. Наконец попался «Иван Васильевич меняет профессию». Григорий Петрович расслабился и улёгся на лебяжьи подушки в предвкушении прекрасного вечера.

Звонили колокола в Москве, Иван Васильевич вместе с Милославским убегали от стрельцов, а на Григория Петровича наползала сладкая дрёма.

И он проваливался в долгожданный сон …

… Опять звонили колокола. Он висел привязанный за обе руки цепью, закреплённой на крюке вбитым в потолок.

Напротив сидел опричник в собольей шапке Григория Петровича и нагло улыбался.

– Раньше ты был боярин, а теперь ты прыщ! Говори, собака, кто тебя надоумил людишек своих в женские платья одевать и потакать их греху, чтобы мужик жил с мужиком как муж и жена во блуду? Кто? Говори, собака, а то на дыбу пойдёшь!

Григорий Петрович заплетающимся от ужаса языком залепетал:

– Когда посольством ездили к католикам, к Генриху Французкому, нахватались ереси мои людишки. Мой грех, не пресёк я сей блуд. СОМНЕВАЛСЯ я в неправедности сего греха. Каюсь, батюшка! Смилостивься!

– Слышал? – повернул голову опричник в сторону двери, где стоял его подельник, поигрывая плёткой и с интересом слушавшего боярина.

– Слышал, сотник, – усмехнулся тот.

– Ну коль слышал, волоки его к царю да перескажи то, что он здесь верещал про свои сомнения. Батюшка велел немедленно этого упыря к нему, как только в грехе признается. Да скажи Ивану Васильевичу, что, мол, без пытки всё рассказал, может и пожалеет он его: просто повесит. Нам же меньше работы: с костром не возиться эту нелюдь жечь. Иди! – приказал сотник и равнодушно отвернулся к открытому окну, за которым малышня рубилась деревянными саблями.

В полуобморочном состоянии и, не соображая со страху ничего, Григорий Петрович только чувствовал, как его за шиворот волокут куда-то по каменному коридору.

В себя он пришел, когда его просто бросили на каменный пол и он лбом долбанулся о плиту. Осторожно подняв глаза, увидел царя, сидевшего на небольшом троне и рядом с ним в чёрной рясе монаха. В царе он без ошибки узнал Ивана Грозного, которого уважал за большой государственный ум, но сейчас он зашёлся от ужаса – Иван Грозный компромиссов не знал…

А опричник в это время закончил свой короткий рассказ о сомневающимся боярине.

– Что скажешь, чёрный? – обратился Иван Грозный к сидевшему рядом монаху.

– Сжечь,– коротко бросил тот.

У Григория Петровича засосало под ложечкой…

Иван Грозный усмехнулся:

– А ты добр, однако, монах. Не замечал я раньше за тобой такого.

Если бы я сомневался в грехе, не было бы сейчас государства Российского!

Предчувствуя беду, Григорий Петрович тихонько заскулил, а царь объявил приговор:

– Сечь оного придурка кнутом нещадно публично на площади …

Потом в задумчивости почесал бороду, смотря на скулящего на полу боярина, закончил:

– И сжечь на костре! Ты смотри, петух гамбургский, сомневается он…

Штаны замокрели, запахло мочой, и Григорий Петрович от ужаса потерял сознание.

… Очнулся он от потока ледяной воды. Захлебнувшись, Григорий Петрович закашлялся и услышал насмешливый весёлый голос:

– Очнулся, демон, а я уж опасался, что помрёт извращенец старый. А император велел его перед светлые очи в целости и сохранности доставить. Посмотреть хочет, видно, на это чудо-юдо заморское.

Григорий Петрович, подняв глаза, увидел офицера в новой треуголке, сидевшего на табуретке и державшего длинную шпагу промеж ног.

Офицер с любопытством смотрел на него, а потом спросил:

– Ты вот скажи мне, бурмистр, любопытно мне, как при тебе устраивали ведьмин шабаш? Бабы с бабами любились, ведьмаки с ведьмаками, а ты молча смотрел на это безобразие и ничего не делал? Тебе казна деньги на содержание давала, оклад немаленький, а ты Садом и Гоморру не пресекал? Ты верующий? В церковь ходишь?

Григорий Петрович дрожащей рукой достал нательный крест и показал офицеру, пробормотав:

– Сомневался я.

– Сомневался? – удивился офицер.

– В чём сомневался? В Вере? В Отце нашем, который Садом и Гоморру в порошок стёр со всеми жителями за грех их страшный? А ты ничего не делая, просто поощрял этих греховодников, получается так?

– Я не знаю, – завыл опять Григорий Петрович.

– Сомневался я…

– Понятно, – усмехнулся офицер. Потом, посмотрев на дверь, крикнул:

– Караул?

Вошли два гренадёра с мушкетами.

– В телегу его и во дворец к государю, а я верхом, вперёд вас на доклад. Во дворце ждать буду, – приказал офицер и вышел из избы, придерживая рукой шпагу.

Григория Петровича, подхватив под руки, поволокли на улицу…

Телега катила вдоль Невы, подпрыгивая на ухабах, гренадёры сдержанно матерились и разговаривали о новом городе Санкт – Петербурге.

Новый государев дворец стоял на большой площади, а перед самым крыльцом простиралась огромная лужа. Спрыгнув в грязь, гренадеры, опять подхватив Григория Петровича под руки, молча поволокли его во дворец.

Большой зал с высоким потолком встретил их гулом. Круглый стол, стоящий посередине зала, окружало много вельмож горячо о чём-то споривших.

– Бурмистр – сатанист, государь! – гаркнул один из гренадёров, приволокших Григория Петровича.

Шум смолк, и десятки глаз уставились на валявшегося на полу Григория Петровича. Из толпы стремительно вышел высокий человек в зелёном кафтане и, покручивая чёрный ус, уставился на Григория Петровича. Потом, сморщив нос, скривился:

– А что от него так воняет?

– Обмочился со страха, государь, – доложил гренадёр.

И Григорий Петрович в «государе» с ужасом узнал своего кумира, «прорубившего окно в Европу и цивилизацию» – Петра Первого, который славился своим крутым нравом.

– На расплату слабоват оказался, – раздался сзади басистый голос.

– Его пальцем ещё никто не тронул, а он уже все штаны замочил, – хохотнул тот же голос.

– Это ты, пёс, решил, что мужик должен жениться на мужике, а баба на бабе? – грозно спросил государь.

– А кто мне будет солдат рожать? Мне надо шведов бить, кем я буду новые полки укомплектовывать? Мужиками в сарафанах???

Зал дружно заржал…

– Сомневающийся – хуже вора! – закончил Пётр Первый, устало вздохнул и махнул рукой гренадёрам:

– Прогнать его сквозь строй шпицрутенов, а потом повесьте собаку на площади перед дворцом, чтобы другим неповадно было «сомневаться». Я вот не сомневаюсь!

По залу стала расползаться ужасная вонь …

– В портки наложил со страха, государь! Может обмыть его перед смертью-то? – предложил один из гренадёров.

– Чести ему много, мыть его. В аду и такого примут! Уберите эту свинью отсюда! – гаркнул Пётр, а Григорий Петрович упал в обморок.

… «Чёрный воронок» мягко катил по ухоженной асфальтной дороге, но брезгливо сморщенные лица НКВДешников