Портрет гранатовой кровью - Эрнест Орнелл Страница 2

бабушка с внуком – видимо, она отводила его в детский сад. Он лучистыми глазами наблюдал за прорезающими белую мглу лучами фар и считал машины в ожидании автобуса со знакомым номером. Бабушка всё оглядывалась по сторонам и тяжело вздыхала, когда рядом останавливались не те номера, что нужно. Заметив меня, мальчик широко, беззаботно улыбнулся и помахал мне рукой, как будто встретив старого приятеля. Я с дрожью улыбнулся и медленно поднял руку в ответ. Метель кусала меня своими мелкими зубами, спускаясь от глаз к щекам.

***

Через полтора года я шёл по тротуару залитого солнцем шоссе, раздумывая о том, какие именно продукты мне нужны на сегодня. Июльское солнце и раскалённый асфальт заставляли воздух плыть густым маревом. Машины стремительно проносились одна за одной – через город, в котором я жил, проходила скоростная автомагистраль, и все спешили проехать его как можно скорее. Подняв взгляд на горячее солнце, я улыбнулся.

Со стороны зелёной полосы, разделявшей серое полотно тротуара с метровыми возвышениями красного песчаника, послышалось тихое щебетание. Я никуда не торопился и свернул в сторону, чтобы посмотреть, откуда оно доносилось, и улыбка тут же сошла с моего лица: там лежал пораненный птенчик-скворец со сломанным крылом и ужасно перегнутым, раздробленным клювом. Увидев меня, он перестал щебетать и начал почти с возмущением смотреть на подошедшего к нему человека.

Быстро перебрав свои возможности ему помочь, я опустился на колени и аккуратно налил воды в крышку из-под бутылки. Он быстро повернул к ней голову и, тут же нахохлив перья, снова уставился на меня.

– Хорошо, – сказал я ему и некоторое время сидел рядом, выставив перед ним крышку с водой. Увидев, что он не собирается мне доверяться, я закрыл бутылку и поднялся на ноги, надеясь, что хоть кто-то его подберёт до того, как я буду проходить это место на обратном пути.

Скворца никто не забрал, и, поставив пакеты на асфальт, я снова спустился на зелёную траву к нему и опустился напротив него на колени.

– Прости меня, – тяжело сказал я, протягивая к нему руки, – В этот раз я постараюсь сделать всё быстрее. Так будет лучше.

Вернувшись домой, я поставил пакеты на пол и пошёл в ванную, пытаясь не замарать стены. Не имея сил столкнуться с отражением в подвешенном над раковиной зеркале, я только сел на крышку унитаза и, поджав колени и закрыв лицо руками, тихо зарыдал. Успокоившись через некоторое время, я подошёл к раковине, чтобы умыться. Кровь из поклёванной руки смешалась со слезами, и я с болью засмеялся: из всей алой мешанины моего лица в зеркале, как и с оставленного портрета, смотрели два полных невыносимой боли глаза. Я начал пытаться смыть кровь, но каждый раз, поднимая голову и проверяя отражение, всё сильнее убеждался в том, что уже никогда не смогу её смыть.

***

Два с половиной года спустя за окном снова завывали ночные зимние ветры – на этот раз декабрьские. Мы с подругой курили в гостиной, изредка запивая вызывающие вспышки боли фразы ледяной водкой. Год заканчивался, все подарки были куплены, и мы подводили итоги этого очень странного и порою непредсказуемого периода. Поделившись ещё одной частью своих воспоминаний и переживаний, она поднялась, чтобы пройтись по комнате. Я остался на месте: было хорошо раствориться в чужой боли, на некоторое время спрятаться от себя за сопереживанием и советами насчёт того, что другому человеку делать с его совсем другой жизнью.

– Это ты кому? – спросила она вдруг, взяв с одной из полок набор гуаши. Я вздрогнул, позволив угольку сигареты упасть на пол, и оцепенел: пытался вспомнить, как и когда я его купил, и понял, что взял его, даже не задумавшись, накануне.

В повисшем напряжённом молчании я раздавил в пепельнице остатки сигареты и осушил ещё одну рюмку.

– Я так и не ушёл, – зарыдал я, уткнув голову в свои поджатые, обхваченные руками колени, – Я так и не ушёл.