Вес твоих аргументов - Марина Сергеевна Комарова Страница 2

Я вернулась на своё место.

— Прошу вас, Глеб Александрович, присаживайтесь.

И улыбнулась. Мол, я так рада видеть вас, так рада. Вот смотрю и не насмотрюсь!

Лебедев расположился напротив. Скользнул взглядом по стопке бумаг, по ежедневнику с кожаной обложкой, по перпендикулярно лежащей к нему ручке. Рабочий стол без излишеств, аскетичный, с минимумом необходимых вещей. Несмотря на мою эмоциональность и склонность к хаосу в женской сумочке, я терпеть не могу, когда документы лежат в художественном беспорядке. Обязательно что-то пропадёт, потеряется или помнется. Поэтому на столе всегда царит образцовый порядок.

«У Ксюшеньки Вавель всегда всё на месте», — любил повторять мой любимый преподаватель по праву.

«Из тебя бы вышел отличный маньяк», — всегда задумчиво говорил Загорулин и покидал кабинет, оставляя меня в недоумении. Ибо у него на столе вечно бедлам.

Вавель, да. Такая уж прелестная фамилия, за которую в школе мне прилетело не менее прелестное прозвище «Вава». Время идет — прозвище остается. Увы.

Лебедева же порядок явно не огорчил. Судя по тому, как его рука легла на краешек стола, а пальцы легонько постучали по полированной крышке светлого дерева, он очень даже одобрил. Руки, кстати, у него красивые. Я стараюсь на них не смотреть. Такие руки положено иметь музыканту-виртуозу. Можно любоваться часами. Первый раз я это отметила, когда забирала контракт у Лебедева, чтобы понять суть и растолковать без того понятные ему вопросы.

Не смотри, Ксюша. Такой мужчинка не для тебя. У него на каждом пальце по поводку, к которому привязаны ослепительные красотки.

— Видите ли, Ксения. В прошлый раз Всеволод Николаевич не сообщил мне один нюанс, — спокойно сказал Лебедев и положил на стол уже обсуждавшийся ранее контракт.

Выражение лица — сама доброжелательность. Только светло-серые глаза смотрят внимательно-внимательно. А при повороте головы свет падает так, что будто вспыхивают серебристые лукавые огоньки.

Гадёны-ы-ыш. Чтоб ты был здоров. И твой Всеволод Николаевич тоже. Кто на ночь глядя приходит с подобными вещами? Мозг уже напоминает кастрюльку с борщом, который вот-вот приподнимет крышечку и прольется.

Тяжело признаться самой себе, что Лебедев меня интригует и заставляет напрягаться. Он выглядит на тридцать, но ему тридцать пять — дату рождения прекрасно помню. Смуглый, кожа скорее с золотистым оттенком, чем с коричневым. Чеканный профиль, на узких губах полуулыбка. Волосы черные, стрижка модная. Обаятелен до чертиков, знает, как себя вести в обществе женщин и… мужчин.

— Какой же пункт? — невозмутимо поинтересовалась я, смутно догадываясь, что эта зараза, «человек нюансов», наделала.

— Пункт двенадцать-один-пять, — любезно сообщил Лебедев.

Сволочь. Просто сволочь. Загорулин, я тебя сожру на ужин. И косточек не оставлю. Говорила же: делайте что угодно, только не обращайте внимания на это! Иначе не открутимся. Господи, какой идиот составлял и подписывал этот контракт?

Хотя, конечно, какой подписывал, я прекрасно знаю. Шеф и подписывал, но вот вчитаться не пожелал. А зря. Халатное отношение к таким вещам всегда приводит к большим деньгам. Которые медленно, но верно утекают из вашего кармана.

Я сделала вид, что внимательно его изучаю. На самом деле, конечно, речь не об изучении. Надо быстро сообразить, как красиво выйти из ситуации. Внешне продолжаем изображать чаечку, не палимся, всё решаемо. Но… всё равно нервничаю и неприятно.

— Да, конечно, — кивнула я и подняла взгляд на Лебедева. — Что именно нужно уточнить?

И вдруг поняла, что меня рассматривают. Не нагло и не откровенно, а как-то задумчиво. Но при этом не пытаются прекратить разглядывание. Открытое окно не спасает, в кабинете почему-то снова душно.

Сердце пропустило удар, губы вдруг пересохли. Долой эмоции. Напротив сидит акула. Пусть и фамилия у неё птичья. Стоит только сделать неверный шаг — откроет пасть, мило клацнет челюстями и сожрет тебя с костями. Это, конечно, неприятно. Разве что… устроить ей несварение.

За окном засигналила машина.

Лебедев не торопился объяснять, впрочем, этого и не надо. Но и я так просто не собираюсь сходить с камня. Если шеф повёл себя как придурок, надо хотя бы попытаться спасти ситуацию. Ещё бы владелец «Фемиды» не смотрел как хищник на лакомый кусок. А то я как-то вмиг ощущаю себя шашлычком.

Интересно, каков он дома? Может, у него не тьма любовниц, а тихая семейная жизнь. И женат на красавице бизнес-леди, а няня ходит и воспитывает детей. Хотя… возможно и нет. Вполне могут быть хорошими родителями.

Но руки…. Кольца нет. Правда, в наше время это не показатель. И пальцы такие… ему бы… да-а-а, на музыкальном инструменте играть. Или показывать фокусы, когда забываешь про реальность, глядя только на гибкие пассы, веря уже не в магию представления, а в волшебство этих прекрасных рук.

— Ксения, — вкрадчиво произнёс Лебедев, — вы же понимаете…

Понимаю. Ещё как понимаю. И где-то целый час после этой фразы я на разный манер твердила: «Да, Глеб Александрович. Конечно, Глеб Александрович. Вы, безусловно, правы, но, видите ли…»

За окном начало темнеть. Откровенно хотелось поесть и совсем не по-деловому завалиться спать. А ещё снять эти туфли на каблуках. В жизни женщины есть две радости: избавиться от каблуков и от лифчика. Говорят, если снять это все одновременно, можно постичь неземное блаженство. Но со мной ещё пока не случалось. То ли блаженству я физиономией не вышла, то ли не пришёл ещё мой час.

В общем, с утра на ногах: то в управление, то в суд. Человек нюансов, шеф незабвенный, умудрился наделать столько хвостов, что обзавидовался бы любой японский бог. Хвосты росли, как у мифической лисы-кицунэ, и отпадать совершенно не желали.

Голос у меня немного сел. Говорить сегодня пришлось очень много, голосовые связки не выдерживали. А Лебедев слушал с лёгкой улыбкой. Не сказать, что издевательской, но такой… вежливо-заинтересованной. И не в разрезе: «Ой, и правда, не можем с вас поиметь денег?», а «Прекрасно, а что следующее выдумаете… Ксения?»

Лебедев произносил моё имя с какой-то необычной интонацией. Уловить оттенки не получалось, но почему-то казалось, будто нечто ускользает. Нечто важное.

Хотелось уже на всё плюнуть и выразительно глянуть на часы. Вы хороши, господин Лебедев, я чертовски хороша, так зачем терять время? Идемте домой!

— Что ж, — неожиданно мягко произнёс Лебедев, — разговор действительно… долгий. А уже… — он повернул голову, глянул в окно. Но в то же время я чувствовала, что за мной по-прежнему наблюдают: цепко, внимательно, захочешь — не сбежишь, — поздно. Вы будете не против, если перенесём нашу беседу, скажем, на послезавтра?

«О боже, да! Исключительно