Дивная нота - Александр Александрович Чечитов Страница 2

Ночью того же дня юный Клаус бежал. Распахнув двустворчатое, высокое окно юноша выпрыгнул из спальни.

Луна приобрела цельную, круглую форму, хорошо освещая просторный, фруктовый сад у дома мистера Мэдфори. Кузнечики пели свои тонкие, звонкие песни. В соседних домах уже давно не горели лампы, городок наслаждался сновидениями. Сумка с вещами оказалась за спиной, и Клаус покинул двор. Миновав несколько улиц, юноша оказался на окраине города. Окончательное решение, что делать Клаус не принял, и потому забрался в заброшенное здание, старой почты. Внутри среди останков мебели и мусора несло плесенью и затхлостью. Всё же теперь это предприятие казалось Клаусу гораздо приятнее, чем оставаться дома. Он представлял, как жутко рассердится отец, когда наступит утро, и он обнаружит холодную постель. Клаус хорошо понимал и помнил жуткие приступы ярости папы, когда что-либо шло не по его воле. Именно поэтому, Клаусу не хватало мужества признаться, что он уже давно возненавидел музыку. Отвращение к занятиям скрипкой появилось уже в первый учебный год, и только усиливалось с каждым новым уроком. Застелив промятый, пыльный диван, пожухлыми газетами, Клаус лёг, съежившись, подобно новорожденному младенцу. Его пальцы хорошо помнили несколько сотен мелодий, сыгранных и выстраданных. От чего-то, именно они, теперь чередуясь, скользили внутри дремлющего сознания, болезненно цепляясь за невидимые струны души.

Звуки музыки нежно растекались между стен моей комнаты. Мне казалось это сон, продолжает дарить мне чудное наслаждение. Я хотел лежать, бесконечно смакуя каждое мгновение. Внутри меня разразилась мелодия подобная той, что играла в комнате. Когда моя голова повернулась, я увидел что чудесным образом жёлтые, зелёные и красные линии исходили от моих любимых цветов. Это невероятно прекрасные чувства. Всё из того, что мне приходилось видеть или слышать прежде, меркнет рядом с фейерверком этих чувств и видений. Я не хотел, чтобы волшебство прекращалось, но спустя неделю это закончилось. К моему возвращению в воздухе более не расползалась цветная, яркая музыка. Паутина звуков исчезла, и мне стало грустно. Чувства мои обнажённые, и сухие терзали моё истосковавшееся сердце. Поразмыслив, я отправился за новым цветком. Мне почему-то вдруг пришло в голову, что это может вернуть мне былую радость.

Когда юный Клаус проснулся, солнце уже стояло высоко над серыми крышами черепичных крыш. Тёплые линии жёлтых лучей расползались по верхушкам деревьев и домов. Страх быть пойманным ещё немного тревожил Клауса, но уже в меньшей степени. Решение пришло с пробуждением.

Немедля более ни секунды юноша отправился к дому, где жила Гертруда. Временами Клаус оборачивался, и вздрагивал от громких звуков. Миновав половину пути к дому Гертруды, Клаус остановился у булочной. Приторно — сладкий аромат свежего хлеба, приятно щекотал нос. Юноша вспомнил, глядя на аппетитные ряды хлеба, что уже давно ничего не ел. Засунув руки в пустые карманы, Клаус продолжил путь.

Дома Гертруды не оказалось. Клаус нашёл её, когда она вместе с родителями выходила из церкви. Собственно в этом храме впервые их взгляды встретились, после воскресной мессы, где Клаус находил секунды успокоения. Объяснившись, Клаус оставил в стороне ложную скромность, и предложил Гертруде бежать вместе. В силу возраста и впечатлительности он возлагал большую надежду на своё решение.

Гертруда ни минуты, не размышляя, ответила категорическим отказом. Предложение Клауса льстило ей, но не более.

Возвращение домой для самого Клауса было абсолютно немыслимо. По прежнему голодный и к тому же удрученный отказом он ушёл прочь.

Лучшей идеей теперь казалось уплыть на первом же корабле.

— За океаном, — размышлял Клаус, — меня уже не потревожит ничто из прошлой жизни. Положение его отягощалось полным отсутствием каких-либо денежных средств.

К вечеру того же дня Клаус пришел в порт, где стояли большие суда. Их массивные, крепкие тела едва покачивались на воде, отсекая большие волны от берега. Всё что мог предложить Клаус владельцам корабля, это был его труд.

А этого добра, им хватало и без Клауса. Единственное чем угощали его в ответ, так это отказами. Немного позже, когда юноша сидел на засаленном, пустом бочонке, к нему подошёл моряк. В темноте было трудно разобрать, во что он был одет, и как выглядело его лицо. Только его повадки и манера говорить выдавали его принадлежность к этой профессии. Моряк предложил Клаусу место на корабле. Но юноша туда так и не попал.

Мне потребовался целый день, чтобы отыскать мой чудесный цветок. Среди множества тусклых звуков и серых линий он сиял ярче остальных. Так к полуночи ароматное сокровище оказалось среди моих любимцев.

Теперь воздух наполнен палитрой горящих, живых оттенков. Я чувствую запах, что исходит от нежных лепестков, и они кружат мою голову. Вижу закручивающиеся в цветные потоки красок пружины замысловатой формы. Вокруг меня вновь горячее лето и я счастлив.

Темнота медленно растворилась, позволив Клаусу открыть глаза. Его ушибленная голова немного болела, а ноги затекли. Едва поборов слабость, Клаус смог приподняться. Каждая из его рук оказалась прикована цепью к толстому, металлическому борту чаши, внутри которой он находился. Высотой около полуметра, этот сосуд представлял собой место, где можно было поместиться, только свернувшись в комок. Ещё пять, точно таких же чаш стояли слева и справа от Клауса, образуя подобие круга. Длина цепей на руках позволяла встать лишь на колени. И Клаус смог увидеть только двух пленников, подобно ему лежавших на дне круглых чаш с плоским дном.

— Эй, — окликнул Клаус скрюченных людей, одеревеневших и освещённых ярким фонарём, висевшим под самым потолком угрюмо — черного помещения. Люди подобно восковым фигурам, сохраняли безмолвие.

Лампа являлась единственным источником света. Осмотревшись, Клаус так и не смог найти ни одного окна.

Звук открывающейся двери, режущий и протяжный рассек надвое пыльную тишину вокруг юноши. Перед Клаусом возникла с детства знакомая, высокая фигура отца. Лицо его освещённое искусственным светом, источало безмерное удовольствие. Помедлив, Мистер Мэдфори протянул руки, к сыну от чего Клаус едва не лишился рассудка. Страх и обида парализовали его уставшее, окоченевшее тело. Мужчина неспешно достал ключи из кармана брюк и открыл замки на запястьях сына. В следующее мгновение его крепкая ладонь прикоснулась к голове сына. Это длилось около секунды. Полупрозрачная, журчащая тень молниеносно проникла в Клауса, оставив мистера Мэдфори без движения и сил.

Черты лица юноши заострились, а кожа приобрела сероватый оттенок. И тогда Клаус швырнул мистера Мэдфори в чашу, где прежде находился сам. Ужас и удивление