Признаю себя виновным... - Джалол Икрами Страница 2

Они поднялись позже обычного и собрались в своем дворике, на суфе[1], когда солнце уже выбралось из-за холмов, а на соседнем поле стрекотали кузнечики. Птицы и дети своими голосами наполняли воздух. Словом, утро уже вовсю звенело.

Подавая завтрак, Сурайе виновато улыбнулась и сказала своим мягким, певучим голосом:

— Что-то я сегодня долго спала… Хоть бы вы разбудили!

— Ну-ну, — добродушно откликнулся Анвар. — Стоит ли об этом говорить. Сегодня — выходной, каждый делает, что хочет. Ты ведь всегда поднимаешься раньше всех, так почему бы тебе и не поспать лишний часок в воскресное утро!

Жена бросила на Анвара взгляд благодарной нежности. И он принял это, как должное. В тот момент ему не пришло в голову, что в его тоне было прощение жене, как будто она в самом деле виновата в том, что проснулась позже обычного. Да и в молчаливой благодарности ее в то утро он не подметил ничего особенного. Тогда ему казалось, что в этом-то и состоит супружеское счастье: муж и жена обмениваются понимающими улыбками, и каждый помнит свое место.

В то утро он не задумывался ни о чем. Да и нужно ли задумываться, когда всё так хорошо? Вот защебетала их старшая дочка Мухаббат.

— Спим-спим-спим сколько хотим, — подпрыгивая на месте, пропела она. — Хорошо нашему классу! Мы начинаем в двенадцать. Я и завтра могу спать столько же, сколько сегодня.

— Ах, проказница! — погрозив пальцем дочке, воскликнула Сурайе. — Можно подумать, что ты спишь каждое утро, как сегодня. Помощница моя милая, ты и вчера встала раньше меня!

— Надо же помогать маме, правда, папа? — Мухаббат лукаво взглянула на отца и сказала с кокетством. — Я ведь уже взрослая и понимаю, как нужно вести себя…

— Правильно, дочка! Верно, дорогая, — закивал Анвар.

И, действительно, он был очень доволен своей Мухаббат: вот какая прилежная и понятливая растет у него девочка.

— Я тоже папины дела делаю… — сказал Ганиджон, чтобы заслужить похвалу.

И это было верно. В доме всегда царил дух взаимопомощи, дух радостного труда. Восьмилетний Ганиджон уже и сейчас, если папа колол дрова — складывал полешки, если мама стирала — лил ей в корыто воду. Даже старшей сестре он охотно помогал, маленький Ганиджон.

После завтрака Сурайе предложила:

— Анвар-джон[2], давайте пошлем ребят в горы, пусть нарвут зелени, а я пока замешу тесто и напеку пирожков с травяной начинкой.

— Да-да, папа! — обрадовались ребятишки. — Мы пойдем сейчас же, только позвольте нам!

Анвар притворился обиженным, нахмурил брови:

— А меня вы оставите дома? Я тоже хочу в горы. Я тоже хочу рвать траву…

— Ладно, папа, мы и тебя возьмем, — воскликнул Ганиджон.

— Тогда давайте возьмем и маму. Пойдем в горы все вместе.

Сказав это, Анвар подхватил на руки Сурайе и закружил ее, легко, как маленькую девочку.

— Сейчас мы пойдем, поднимемся на зеленые холмы, и будем дышать воздухом и будем валяться на траве! Мы нарвем лебеды, мяты, а когда вернемся домой — я буду готовить плов, а мама печь пирожки. И мы напечем столько пирожков, что будем есть весь вечер и все утро, и у нас останется на завтрашний вечер!..

Дети прыгали вокруг них и подпевали отцу: — «Сто пирожков, тысячу пирожков… Побежим сейчас за пирожками в горы».

А через полчаса вся семья уже собралась и, взявшись за руки, пошли по улице.

Когда они проходили мимо правления колхоза — там было оживленно. Стояло две арбы, трактор, собралось человек десять, окружив легковую машину с клетчатым ободком.

— Что это, папа, за воротничек у машины? — спросил Ганиджон.

Хоть сюда и нередко приезжали такси, Анвару стоило немалых трудов объяснить сыну, что это за машина. Но ему и в голову не пришло, что приехавшая на такси пассажирка в недалеком будущем вмешается в его жизнь, и всё пойдет кувырком.

Нет, пока всё шло как и должно быть в солнечное весеннее утро. Какой-то мальчик крикнул из толпы:

— Здравствуйте, Анвар Салимович!

И колхозники, обернувшись к нему и Сурайе, с улыбкой приветствовали их.

— Что у вас тут происходит? — крикнул через улицу Анвар.

Пожилой колхозник ответил весело:

— Праздник! Премируют лучших трактористов!

— А кто приехал из города? — спросила Сурайе.

— Не знаю. Какая-то женщина… Она у секретаря сельсовета…

Ну, что ж, во всем этом не было ничего из ряда вон выходящего. Семья отправилась дальше. Они свернули за дом сельпо и с пыльной улицы сразу попали на яркий ковер молодой травы. Дети побежали вперед, родители еле поспевали за ними. И чем дальше они шли, чем выше поднимались, — тем ярче была трава, тем чаще встречались цветы. Мухаббат сделала венок из тюльпанов и попросила отца нагнуться: «Папа, это я для тебя… Ой, какой ты стал красивый! Вот какую я тебе сделала чалму!»

Перейдя по камням через маленькую бурную речку, Сурайе расстелила прихваченный с собой палас[3], и началась веселая возня. Дети прыгали, взбирались на плечи отца, он кружил их, щекотал, подбрасывал в воздух.

— И маму, и маму тоже, — закричал Ганиджон.

— А, ну-ка, подойдите ко мне все трое! — позвал Анвар. Он обнял жену и детей, поднял и вертел с минуту, так что у всех у них закружилась голова.

— Ой, какой ты сильный, папка! — визжали дети. — Отпусти нас!..

И раскрасневшаяся, помолодевшая Сурайе тоже с восторгом посмотрела на мужа.

— Правда, ты у нас богатырь, — сказала она с улыбкой восхищения.

Да, в тот день Анвар чувствовал себя богатырем. Казалось, скажи ему: «Брось вон тот валун через горы», — и он бросит. Чувство певучего счастья и безмятежной радости, чувство уверенности в себе было в нем так сильно, что Анвар не мог себе вообразить непреодолимого препятствия, не мог представить, что есть на свете люди и обстоятельства, способные омрачить его жизнь.

Потом он лежал на паласе, закинув руки за голову, и медленным взором оглядывал кромку снежных вершин, темные пятна лесов, бурную воду ручья, пестрые луга, — всё то, что, сливаясь в единую картину, создает в человеке чувство бесконечной красоты.

А повернув голову вправо, он увидел долину с черными полосами вспаханной земли, с цветущими садами, с деревьями, вытянувшимися в струнку вдоль дорог, с бесконечными рядами домов. Отсюда всё казалось так хорошо организованным, так мудро сложенным, что душу охватывал восторг перед трудом человека. Легкий ветерок тронул головки маков и тюльпанов, и они нагнулись и слились в сплошной ковер.