Сердце и другие органы - Валерий Борисович Бочков Страница 2

Водку пить я не хотел, заказал ещё пива. Вечерний луч вонзился в шеренгу бутылок за спиной сонного бармена, алкогольная бурда радужно вспыхнула, превратясь в волшебные эликсиры. Я украдкой взглянул на часы, шесть.

– Не собираюсь учить тебя…– скучным голосом сказал я и тут же начал давать советы и говорить банальности.

Я думаю, что мои родители не изменяли друг другу. Почти уверен. Расспросить их об этом я не могу, их нет. Они не были святыми, просто вовремя исчезли. Тогда мне только исполнилось четырнадцать. Сейчас я на десять лет старше своего отца. Ему было тридцать пять, матери тридцать два, машина перевернулась несколько раз, потом загорелась. Я случайно наткнулся на полицейские фотографии, с тех пор мне гораздо проще прислушиваться к советам того, кто сидит на моём левом плече. Аргументы его крылатого оппонента справа кажутся мне скучными и лишёнными здравого смысла.

Я не верю в супружескую верность. Не вижу логики. Изменяют все – если ты ещё не изменил, то лишь из трусости, или по лени, или из страха сломать заведённый порядок вещей. Или просто не подвернулся случай. Не мелькнули волосы требуемой золотистости. Когда ты сидишь в баре, а хриплый Коэн бормочет из динамиков про венский вальс, и твой третий «манхеттен» постепенно обретает привкус надвигающегося чуда.

Среда. Алекс пнул сумку с ракетками под стол, жадно отпил полстакана, перевёл дыхание, допил до конца. На губе белели тонкие усики пены. Щёголь с открытки. Сегодня он играл кое-как, продул три сета подряд. Если честно, он сильней меня, особенно у сетки. У него мощная подача, которую я безуспешно пытаюсь копировать. Я сделал глоток, поставил стакан и расстегнул воротник. Я выиграл и был в прекрасном настроении, ему было плевать. На теннис, по крайней мере.

Он нервно пробарабанил ладонями по столу. Откинулся назад, зажмурился и тихо простонал, словно у него вдруг прихватило зуб.

– Что делать, что делать, Димыч, что делать? Вчера ужинали, за десертом она тронула меня под столом. Коленом, случайно.

– Случайно? – невинно спросил я. Он даже не обратил внимания.

– Я пулей выскочил в сортир, там пустил воду и бил кулаками в дверь, орал в зеркало. Я чокнулся! Я был готов наброситься на неё прямо там, завалить, растерзать, понимаешь? Эти пуговицы, крючки… Колготки зубами порвать. Понимаешь, прямо при Джил? На полу, на столе… Го-осподи!

Он снова зажмурился и застонал.

– У тебя пена, вытри, – сказал я. Он не понял.

– Что? – рассеянно спросил он.

– Рот вытри, – буркнул я и строго добавил. – И слушай сюда.

Алекс послушно придвинулся.

– Тебе нужно уехать. Прямо сейчас. Придумай себе командировку, отпуск – неважно. Немедленно.

Алекс растерянно моргал.

– Это как наркотик. После любого наркотика приходит отходняк. Если не сдох от передозы, чувствуешь себя как дерьмо…

– Да знаю, знаю, – замахал он руками. – Знаю я…

– Ни хера ты не знаешь! – заорал я. – Ты – дилетант! Сколько баб ты трахнул на этой неделе? Одну? А за сентябрь? Одну! А за год? Тоже одну. Одну, одну, одну! И это всё та же Джил. Твоя жена. Ты – хронический семьянин!

Алекс жалобно глядел на меня, словно я пытал его щенка.

– Димыч, – он простонал. – Ну что мне делать? Вчера, там в сортире… да не смейся ты! – я понял вдруг… Понимаешь – бац! – как прозрение! Что готов всё послать к чёрту, и Джил, и дом, и всю эту семейную канитель. К чёрту! Когда она рядом – меня как током прошибает, тыща вольт. Насквозь! Это такое ощущение… такое…– он сжал кулаки. – Будто и не жил до этого. Что вот только сейчас… Ну что ты ржёшь, честное слово?

– Ну да, прав ты, тут плакать надо, – мрачно сказал я. – Тыща вольт…

Я допил пиво и уставился в окно. Ветер с реки рвал плащи и платья, трепал жёлтую рекламу скрипичного концерта. Жёлтый цвет может быть на редкость мерзким. Настроение у меня испортилось. Алекс проверял почту, шевеля губами. Я исподлобья разглядывал его – прозрение у него, будто и не жил до этого! Пытался вспомнить, испытывал ли я когда-нибудь чувство такой силы, ради которого был готов послать всё к чёрту. Да и не важно – любовь это, страсть или похоть, – не в этом дело! Я завидовал силе этого чувства. Куражу и безумию в тыщу вольт.

3

В базилике Нотр-Дам в Лионе есть любопытные мозаики – Семь смертных грехов. Блуд, грех номер пять, если считать от западного портика, изображён там в виде то ли козла, то ли барана. Мне, рождённому в середине апреля, такие намёки кажутся необоснованными.

Я только проснулся, бродил по кухне, ожидая, когда заварится кофе. Вместо кофеварки запиликал телефон.

– Мне вас рекомендовали, как специалиста по русскому конструктивизму.

Голос в трубке звучал совсем молодо.

– Вы студентка, диплом пишите?

Она смутилась.

– Нет, я журналист. Статью для «Арт-Ревью» готовлю. Мне рекомендовали…

Я уловил акцент, верней даже не акцент – интонацию.

– Вы русская?

Мы сидели в баре Хилтона – идеальное место для бесед с клиентами. Вокруг росли пальмы в циклопических кувшинах, рядом плескалась голубая вода. Что-то вроде искусственного ручья, огибавшего с двух сторон остров с роялем.

Пианист, с башмаками подмышкой, засучив штаны, идёт вброд к инструменту. Она засмеялась. Нет, вон там мостик, вам не видно.

Какой хороший смех. И имя замечательное – Катя. От своего любимого Родченко я перешёл к Левому Фронту, к нападкам ортодоксальных марксистов на Маяковского и его теорию универсальной рекламы. Потом перескочил на Лилю Брик. Я говорил, не переставая, уже часа два.

– А Мандельштам это кто? – Катя давно выключила диктофон, на блокноте стоял стакан с мохито. Она выудила зелёный лист мяты, облизнула. Я закашлялся.

Это её первая работа, первая настоящая после колледжа. Она очень благодарна, обязательно упомянет меня в статье. И что без моей помощи…

Я тронул пальцами её руку, она запнулась. Сразу засобиралась, торопливо, словно опаздывая.

Выждал два дня. Сидя перед экраном, вертел в руках её визитку. Звонить не стал, написал вежливо-нейтральное письмо. Перечитал, поморщился. Уже почти решился стереть, но вместо этого кликнул «отправить». Она позвонила сразу, словно между кнопкой на клавиатуре и телефоном существовала прямая связь.

Мы бродили вдоль парка, сидели в тёмном баре, было шумно, нам удалось втиснуться за стойку. Моё колено упиралось ей в бедро, от неё пахло лимоном, мы пили джин-тоник. Она сказала, что у неё кто-то есть, там –