Виктор Ревунов - Холмы России Страница 20

- Да хоть всех... всех их!

Глафира выскочила из-за стола и крикнула:

- Ведьма! Иди вон отсюда! Такой и муж ТЕОЙ был ненавистный.

- Что ты! Да замолчите!-пробовал остановить их Стройков.

- А твоему хоть с врагом, только бы выпить,- со злостью сказала Серафима.

Глафира подошла и в упор посмотрела на нее.

- Это с каким же врагом?

- Отстань, Глаша,-уже умолял жену Стройков, чтоб как-то остановить эту ссору.

- С людьми когда и выпьет. А вот с твоим посидеть, бывало, и под ружьем его не заставишь. Сидел он с твоим, выпивал? Да никогда. Кляузник он. Думаешь, не догадываюсь, что в том блокнотике было? Ты вот слезы о нем льешь, а он за Фенькой таскался и Митю хотел засадить, а потом с его женой полюбовничать. Да и других со свету сживал. Люди бежать стали с колхоза. Чума он, а не человек!

- Глафира, нс имеешь ты права так говорить! - крикнул на жену Стройков.

- Вот оно что! Знаете все. И кто убил знаете, а молчите. Проклятые вы, более ничего. Проклятые,- сказала Серафима и, схватив свою сумочку, выбежала из избы.

Стройков вышел на крыльцо. Было видно, как металась она: не знала, куда идти, где дорога?

Стройков нагнал ее.

- Куда же ночью-то? Дурные вы, бабы! - выругался он.

Она напала наконец на тропку и быстро пошла.

Стройков шел за ней: боялся, не случилось бы что.

- Что идешь? - остановившись вдруг, сказала она.- Боишься? Трус! Из-за тебя он пропал. Потому-то и убили, тебя не боялись,- не станешь искать: трус и свой ты для них.

Стройков не выдержал.

- Дура! - с угрюмой злостью сказал он.- Иди! Пиши доносы на меня, как твой муж писал. Собака он последняя.

Серафима вдруг схватилась за плетень, прижалась лбом к корявым прутьям.

- За что мне? За что?

Стройков пожалел, что сказал так.

"Как баба какая, встрял",- подумал он о себе, глядя на притихшую Серафиму.

- Наглумились над ним, и будет,- сказала она.- Я и сама с ним ссорилась: с людьми он не ладил. "Прилаживаться велишь мне. К жмотам прилаживаться. Мы против них кровь проливали. Изведем жмотов - с нового жизнь начнем, с детей наших новое пойдет". Любил он детей.

- Убийцу найдем,- сказал Стройков.- Я все время смотрел. Да ведь на лбу нет клейма.

Серафима пошла дальше к площади.

Стройков глядел ей вслед.

"В самом деле, ей-то за что с малышкой такое досталось? - думал он,-Детей любил. Так любил, что без отцов хотел их оставить, как свое дитя сиротой оставил.

Вон оно, свое горе, пошло. Глянул бы, чтоб людское понять".

На другой день Стройков встретился с Митей в каморке охранного помещения лагеря.

В каморке голый стол, чсрг-тльипца и тишина, какаято могильная тишина среди дощатых стен иод низким потолком.

Через затусклениые от пыли окна едва поотаивал свет с северной стороны, с сумрачиикой даже днем, когда вокруг и жар и солнце, а тут тянуло сыростью из-под пола и плесенью пахло.

Жигареиа привели в каморку. С1 ройков с одного взгляда сразу отметил, как зах:йурел Митя. Черпая, с втравившейся землей морщина пересекала его лоб.

Он молча сел на табуретку перед столом, не взглянув на Строикова: ничего хорошего он не ждал от его приезда. Понял, что-то случилось, раз вспомнили вдруг о нем.

- Жену твою видел недавно. Одна живет,- сказал Стройков.

Понуро сидел Митя. Только стол разделял его и Стройкова. А казалось, сидели они по краям большого поля, через которое запрещен проход. И вот с того края, где был Стройков, доносился его голос.

- Кое-какие и новости на хуторе.

Митя вдруг с жадностью глянул на папиросы.

- Кури,- сказал Стройков.

- Разреши одну.

Митя зажег спичку. Рука чуть тряслась. Закурил, и дымок папироски обдал тоскою напоминания о прежнем. По утрам особенно пахуч дымок, потому-то и вспомнилось сырое от росы в шафрановом солнце крыльцо и пар над лугом, и это прошлое перешло в мечту, которую, может быть, встретит он в будущем.

- Меня всякие новости теперь не интересуют,-сказал Митя.

- Что так?

- Растрава одна.

Листок бумаги и карандаш лежали перед Стройков ым.

- Списать что-то с меня приехал? - спросил Митя.

- Жалел я тебя, когда тебя везти пришлось,- чуть в сторону отвел разговор Стройков: хотел еще что-то понять, приглядеться, прежде чем брать за душу страшным подозрением.

Митя усмехнулся.

- Помню, как жалел. В уборную под револьвером водил.

- А ты что же хотел? Не водил бы я тебя, свои бы деньги пропил, а то ведь казенные. Да за это прежде кнутом на каторгу гнали. А тут еще, гляжу, кажется, с маслом вас кормят. Совесть-то была, когда в горло лил?

Народную, кровную копеечку пропил. От себя ее отрываем детей учить, заводы строить. Вон какая землища!

Засеять, одеть, накормить как следует и уберечь ее от врагов. Ведь растерзают-под ворота к Михельсопам пойдешь... с протянутой рукой. Свое советское - беречь надобно. Свое!.. Вот и подумал бы. Ведь тебя, щенка, десять лет на эту самую кровную учили. Здесь отрабатывай пропитое. И еще вернуть, по совести, должен бы за школу. На хрена же деньги потратили, раз ты главному не научился. Честности! Себя и Еипи и никого более.

- Да, это так. Нс оправдываюсь и никого не виню.

Прежде чем кого винить, надо сто раз отмерить с териением, и то ошибиться можно. Вина лишь за вину, а с чего она пошла, на это и меры не хватит до самого дна промерить.

- Знакомая песенка: винить жизнь. Так живи, чтоб потом не искать вину в своей жизни.

- Знать бы, где оборвется.

- Ты будто не знал.

Митя в пальцах растер жарок окурка.

- Кто что знает?

- Или не знает, что творит убийца? Жизнь не вернешь, а руки не отмоешь. К стенке вон! Не смей так говорить.

Митя посмотрел на листок бумаги, на карандаш в руке Стройкова: сейчас начнет, погонит, как в сеть, про которую узнаешь, как запутаешься в ней... Где эта сеть?

Где?

Митя опустил голову.

- Что ж замолчал? - спросил Стройков.

- Зря болтать-то,- со злостью на себя сказал Митя.

- Не зря, а по делу.

- Что по делу? Что еще?

- Не психуй. А говори, как говорил, тогда толк будет.

- Толк с прибавкой.

- Смотря какой толк. А то... Помнишь, старый топор у вас куда-то делся?

- Л какое.тебе дело до чужих топоров?

- Надо.

- Нашли?

- Кого?

- Топор. Топор наш. Клейменый ведь был.

- Нашли Желавина. Топором зарубили.

Митя локтями уперся в колени, сжал голову.

- Так я и знал.

- Что знал?

- А что нашим топором поморочили.

- Что же не сказал тогда?

- Так ведь это теперь легко говорить. А тогда только мутные страхи были. Отец на кладях топор забыл. Пошел я. А топора нет. Кому он нужен, клейменый-то? А тут прямо как подгадано было, в тот день и Желавин пропал.

Затревожились мы. Так сделают, что и не расхлебаешь потом: за этот топор и сгниешь. Боялся отец, что меня потянут.

- Кто ж невиновного потянет?

- А вот приехал же... Только сразу скажу тебе: если бы я Желавина убил, топор бы не нашли. В омут и не плеснулся бы.

- Так ведь всплыл.

- Потому что не я его прятал... А где всплыл? Это даже интересно.

- В одном разговоре. Да и сам ты подтвердил, что разговор не пустой. Вот записал: "...Так я и знал". Твои слова или нет?

- Мои.

- А когда топор пропал?

- В тот самый день утром.

- А вечером где ты был?

- На речке винцом баловался. Только ты зря мозги-то мне крутишь. Я тот день хорошо помню.

- А где отец находился?

- Тогда бы ты его и спросил. Я за ним не следил.

- Ты сказал, как подгадано было, в тот день и Желавнн пропал. А откуда ты знал, что пропал он?

Ведь вечером еще не знали, что пропал. После стали искать.

- Вот после-то с топором все и представилось. Л что, если топор наш не так просто пропал? Тут любой забеспокоится.

Стройков почувствовал, как след, казавшийся ему верным, вдруг замелся перед ним.

Глаза их встретились и опасливо разошлись. Один не хотел признаться, что не нашел вины, уже предрешенной.

Другой боялся, чтоб случайностью какой не запутать себя, и был настороже, стараясь уйти от опасности, неизвестно с какой стороны крадущейся к нему.

Митя взял папиросу н не успел закурить, как Стройков спросил:

- С чего твой отец так кончил?

- Про это я и сам хотел бы знать,- ответил Митя и с торопливостью закурил,- Я тогда, как увидел отца, как он на березе замерз, так и ужаснулся перед жизнью.

Жуткие в жизни сторонки есть. И Желавина вон убили.

А тут еще более всего нагляделся. Она меня на "трату пустила, жизнь-то, и готова в последний расход пустить...

Кто про топор-то, Фенька сказала? - решил он завести Строикова в свои дебри. Но, как это бывает иногда, то, что хотят скрыть, как раз скорее и запримечивают. Так запримечивают гнездо птицы по ее назойливости, с которой она кричит и вертится, на себя отвлекая взор и шаги идущего к гнезду человека,-Подлая! - добавил Митя.