Ирина Грекова - Свежо предание Страница 20

Костю она сразу взяла на свое попечение. Тети Дуни в это лето не было они с Шурой и Валериком уехали в деревню. Настя тоже была в отъезде. В городе оставался один Попович, да и тот редко ночевал дома ("Котует", говорила про него дворничиха).

Клава приходила сразу после работы и пела, как канарейка, в сумрачной кухне. Она стирала Костины рубашки, готовила обед, мыла посуду. Отоваривала карточки в распределителе и все ахала: сколько талонов пропало! Сама никогда не садилась за стол вместе с Костей. Чем только она сыта была - неизвестно. Так, ущипнет кусочек какой-нибудь и снова поет, работает.

Костю она скоро совсем перестала стесняться, волосы перед сном закручивала на бумажки и засыпала быстро и деловито, по-ребячьи. Такую ее, пожалуй. Костя больше всего любил - спящую, смешную, надутую, с бумажными рожками на голове.

Нет, он и разговаривать с ней любил. Больше всего в ней радовала, удивляла и покоряла убежденность. Для Клавы все в жизни было ясно. Она очень хотела замуж и не скрывала этого, но на самого Костю никаких видов не имела:

"Старуха я против тебя". А хотелось, ужасно хотелось счастья, с приличной комнатой, с непьющим мужем, со своей посудой. Клава любила посуду, особенно фарфор. Часто по вечерам они сидели у лампы - Костя за книгой (экзамены все же были впереди), а Клава штопала носки или пришивала пуговицы, далеко отводя руку с иглой и откусывая нитку зубами.

Она все ему рассказывала. Видела в распределителе "на Невским" приличненький гардероб - по записи. Тебе бы такой! Подружка на работе серной кислотой травилась, не померла, только лицо сожгла: во какие две дорожки! Ее молодой человек обманул и бросил, а она в положении. Соньку премировали: дали талон на пошивку туфель. А Маньке той и вовсе счастье привалило, вышла замуж по-хорошему - солидный, непьющий. Немолодой - ну так что ж? На кой она, молодость, был бы человек хороший.

Костя читал и вполуха слушал. Ему было хорошо. Казалось, сама жизнь журчит рядом - теплая, порядливая и немудрящая. Он отрывался от книги, клал щеку на жесткую Клавину руку и закрывал глаза. Она глядела на него и говорила чуть слышно:

- Кавалерчик ты мой красивенький.

* * *

Уже приближалась осень, на носу - экзамены, вечера стали темнеть, а он все жил и ни о чем не думал, забыл даже про Цилю, про Юру. Однажды вечером Юра позвонил сам.

- Как дела? - жестко спросил он. Костя очень обрадовался:

- Юрка, ты? Какой же ты молодец, что позвонил!

- Настолько ли ты в своем уме, чтобы со мною встретиться?

- Как ты можешь сомневаться? В любое время, в любой день.

- Заметано. В понедельник, в обычное время - у меня.

- Договорились.

...Какой молодец Юра, что позвонил. Как он его любит, Юру! Он вошел в комнату. Клава сидела и плакала.

- Что с тобой? - бросился к ней Костя.

Она подняла лицо от рук, вытерла нос и улыбнулась:

- Ты на мои слезы не смотри. Наше дело бабье.

И вот они снова на улице с Юрой, только уже не белая ночь, а черный август у них над плечами. Юра - самый свой, самый нужный. Костя ему все рассказал.

- Понятно, ты ждешь реакции.

- Нисколько не жду.

- Врешь. Каждый человек, выложивший себя перед другом, ждет реакции. Бескорыстной откровенности не бывает. Некоторые ждут сочувствия. Ты ждешь анализа.

- Будь по-твоему: я жду анализа.

- Итак, - сказал Юра, - перед нами довольно заурядный случай: человек молодой, физически здоровый и не урод...

- Это мусор, - сказал Костя. - Не сори, пожалуйста.

- Ладно, - согласился Юра. - Я человек покладистый, не сутяга. Сойдемся на том, что случай довольно заурядный.

- Пожалуй, так.

- О любви, сколько я понимаю, в данном случае речи не идет.

- Мне это не так уж ясно.

- Что ж ты, любишь ее, что ли?

- В каком-то смысле - да.

- Запомни, дурень, что любовь не может быть "в каком-то смысле". Она или есть, или ее нет. В данном случае ее нет.

- А ты сам? Неужели ты своих четырех девушек любил "во всех смыслах"?

- Я не любил, а был влюблен. Это большая разница.

- То есть любил самого себя по их поводу.

- Пожалуй, что так. Костя помолчал.

- Послушай, Юра. Я хочу задать тебе один вопрос. А ты когда-нибудь любил по-настоящему?

- Да.

- Кого же?

- Когда-то, в раннем детстве, мать. Потом - няню. Теперь - тебя и Цилю.

* * *

Становилось холоднее. Лето торопилось к концу. Клава собиралась в деревню. Почему - неизвестно. "Картошки копать, и артель надоела. Соскучила по матери". Раза два всплакнула, но ненадолго.

Костю всегда поражало ее уменье коротко и красиво плакать. В этом плаче ничего не было надсадного, тревожащего. И сама она из своих слез события не делала: поплакала, как воды попила.

...Они лежали обнявшись. Клава тихонько гладила его по руке и рассказывала про деревню.

"Хорошо у нас в деревне. Лес большой-большой, грибов, ягод - страсть! Ласточка под крышей живет, сама черненькая, грудка беленькая, ножки красные, тонкие, как паучки. Кот Тимофей, старый, седой, мышей не ловит, на печке лежит: мур-мур.

Мама у меня добрая, ласковая, а несчастная. Никогда она хорошо не жила: вдова. В колхозы загоняли - не пошла. Корову отняли. Дети, кроме меня, все померли. Ух, горя! А добрая все-таки. Другие осудят, а она никогда. Я ее вот как уважаю.

Плачет. Хочется ей, чтобы я по-хорошему жила. Ей не пришлось, так мне бы. А я вот как: сам видишь".

Костя в ее руках дремал душой: хорошо ему было, бездумно. Тихо бродили маленькие мысли. Где-то в этих мыслях, краем души, он все понимал, но только очень узеньким краем. У Клавы щека мокрая - плачет. Почему же ему так хорошо, спокойно? Почему сейчас он не думает о предстоящей разлуке?

"Она, верно, ждет, чтобы я сказал: не уезжай. Скажу ли я? Нет, не скажу. А если бы и сказал - ничего бы не изменилось. Что я мог бы ей дать, если бы она осталась? "Любовь в каком-то смысле"? Юра прав - такой не бывает..."

Костя засыпал, чувствуя на плече теплую, дорогую, мокрую Клавину щеку. Ему хорошо было засыпать под тихое брожение мыслей. Последняя мысль, перед тем как заснуть окончательно, была про кувшин. Неужели это он, вечный кувшин, оказался тут камнем? Да, пожалуй, так. И Костя заснул, блаженно чувствуя себя камнем.

* * *

Клава уехала. Поезд - старый паровичок - просвистал и скрылся. Костя стоял на перроне и все разглядывал на своей помятой ладони красные рубцы от Клавиной корзинки. Это была сплетенная из прутьев, жесткая, опрятная корзинка, и в ней Клава увозила все свое достояние. А перед глазами стояло постаревшее, некрасивое Клавино лицо и жалостно дрогнувший рот над пыльным, опущенным книзу окном вагона.

Делать ему было нечего, торопиться некуда. Сегодня, попозже, надо было встретить Цилю и тетю Розу, с другого вокзала: они возвращались. Жизнь возвращалась в свое русло.

Домой ехать уже не стоило, лучше прямо с вокзала на вокзал. Уже темнело. Рано стало темнеть. Ветер трепал над перроном полинявший красный кумач с лозунгом: "Решения XVII съезда партии обязывают каждого советского писателя и критика к классовой ненависти и непримиримости".

Почему на вокзале - писатель, критик? А вот и ближе к делу: "Все на борьбу с мухой!" и еще: "Товарищ приезжающий, не забудь пройти санобработку!", "Береги вагон - это твое временное жилище!"

Идти было еще рано, не все ли равно, на каком вокзале ждать? От нечего делать Костя стал проглядывать газеты на стене - старые, пожелтевшие, оборванные по краям. Он рассеянно пробегал примелькавшиеся заголовки:

"Перерожденцы отделались выговорами"

"Хроника чистки" "Герои-челюскинцы проходят чистку в первых рядах"

"Чистится товарищ Вайнштейн"

"Крепко ударить по рукам за бюрократизм и функционалку"

"Праздник ударников учебы"

"Конкурс родильных домов"

"Герои-челюскинцы приветствуют великого вождя"

"Ударники посылают привет великому Сталину"

...А вот и сам Сталин, в полувоенном, очень решительный. Ноги стоят плоско. Почему-то Косте сегодня показалось в этом плоском постанове ног что-то страшное... Откуда такая пыль на всем, точно на непротертом вагонном стекле?

Костя любил Сталина. Да и как можно было не любить, не восхищаться? Великая страна, раздувшая навстречу будущему красные паруса, а у руля твердый, прекрасный - Сталин. Сталь.

Когда на физкультурном параде Костя и такие же, как он, - стройные, подтянутые бело-голубые гимнасты четко рассыпались по асфальту площади Урицкого и выстраивались буквами: "СЛАВА СТАЛИНУ", он был счастлив чувствовать себя кусочком буквы "Т" вслове "СТАЛИН"...

Откуда же эти минуты, когда вдруг показались страшными плоско поставленные ноги в высоких сапогах?

Нет, скорее на тот вокзал - встречать Цилю и тетю Розу!

Циля! Он столько времени почти не думал о ней. Какая она стала? Выросла, переменилась?

Костя попробовал представить себе Цилю, не смог и испугался. Мелькала только закинутая в смехе кудрявая голова и узко поставленные, прозрачные зубки. Ой, Циля, Циля! И, спеша на тот вокзал, Костя волновался все больше и больше. С Цилей что-то случилось, именно потому и зато, что он так долго о ней не думал!