В Гиляровский - Мои скитания (Повесть бродяжной жизни) Страница 20

- Злорадный этот Шептун. И чего только ему надо везде нос совать.

- Этим и жив, носом да язычком: нанюхает и к начальству.... С самим начальником дивизии знаком!

- При милости на кухне задом жар раздувает!

- А дома, - денщики сказывают, - хуже аспида, поедом ест, всю семью измурдовал...

Разговаривала около нас кучка капральных.

- Смирр-но! - загремел фельдфебель.

В подтянувшееся каре вошли ефрейторы и батальонный командир, майор-"Кобылья Голова", общий любимец, добрейший человек, из простых солдат. Прозвание же ему дали солдаты в первый день, как он появился перед фронтом, за его длинную лошадиную голову. В настоящее время он исправлял должность командира полка. Приняв рапорт дежурного, он приказал ротному:

- Приступите, но без особых церемоний и как-нибудь поскорее!

Двое конвойных с ружьями ввели в середину каре Орлова. Он шел, потупившись. Его широкое, сухое, загорелое лицо, слегка тронутое оспой, было бледно. Несколько минут чтения приговора нам казались бесконечными. И майор, и офицеры старались не глядеть ни на Орлова, ни на нас. Только ротный капитан Ярилов, дослужившийся из кантонистов и помнивший еще "сквозь строй" и шпицрутены на своей спине, хладнокровно, без суеты, распоряжался приготовлениями.

- Ну, брат, Орлов, раздевайся! Делать нечего, - суд присудил, надо!

Орлов разделся. Свернутую шинель положил под голову и лег. Два солдатика, по приказу Ярилова, держали его за ноги, два-за плечи.

- Иван Иванович, посадите ему на голову солдата!

высунулся Шептун.

Орлов поднял кверху голову, сверкнул своими большими серыми глазами на Шептуна и дрожащим голосом крикнул:

- Не надо! Совсем не надо держать, я не пошевелюсь.

- Попробуйте, оставьте его одного, - сказал майор. Солдаты отошли. Доктор Глебов попробовал пульс и, взглянув на майора, тихо шепнул:

- Можно, здоров.

- Ну, ребята, начинай, а я считать буду, - обратился Ярилов к двум ефрейторам, стоявшим с пулками по обе стороны Орлова.

- Р-раз.

- А-ах! - раздалось в строю.

Большинство молодых офицеров отвернулось. Майор отвел в сторону красавца-бакенбардиста Павлова, командира первой роты, и стал ему показывать какую-то бумагу. Оба внимательно смотрели ее, а я, случайно взглянув, заметил, что майор держал ее вверх ногами.

- Два. Три. Четыре,-методически считал Ярилов. Орлов закусил зубами шинель и запрятал голову в сукно. Наказывали слабо, хотя на покрасневшем теле вспухали синие полосы, лопавшиеся при новом ударе.

- Реже! Крепче! - крикнул Шептун, следивший с налитыми кровью глазами за каждым ударом.

Невольно два удара после его восклицания вышли очень сильными, и кровь брызнула на пол.

- Мммм... гы...-раздался стон изпод шинели.

- Розги переменить! Свежие! - забыв все, вопил Шептун.

У барабанщика Шлемы Финкельштейна глаза сделались совсем круглыми, нос вытянулся и барабанные палки запрыгали нервной дробью.

- Господин штабс-капитан! Извольте отправиться под арест.

Покрасневший с вытянутой шеей, от чего голова майора стала еще более похожа на лошадиную, загремел огромный майор на Шептуна. Все замерло. Даже поднятые розги на момент остановились в воздухе и тихо опустились на тело.

- Двадцать три... Двадцать четыре... - невозмутимо считал Ярилов.

- Извольте идти за адъютантом в полковую канцелярию и ждать меня!

Побледневший и перетрусивший Шептун иноходью заторопился за адъютантом.

- Слушаюсь, господин майор!.. - щелкая зубами, пробормотал он, уходя.

- Что, кончили, капитан? Сколько еще?

- Двадцать три осталось...

- Ну поскорей, поскорей...

Орлов молчал, но каждый отдельный мускул его богатырской спины содрогался. В одной кучке раздался крик:

- Что такое?

- С Денисовым дурно!

Наш юнкер Митя Денисов упал в обморок. Его отнесли в канцелярию. Суматоха была кстати, - отвлекла нас от зрелища.

- Орлов, вставай, братец. Вот молодец, лихо выдержал,-похвалил Ярилов торопливо одевавшегося Орлова.

Розги подхватили и унесли. На окровавленный пол бросили опилок. Орлов, застегиваясь, помутившимися глазами кого-то искал в толпе. Взгляд его упал на майора. Полузастегнув шинель, Орлов бросился перед ним на колени, обнял его ноги и зарыдал:

- Ваше... ваше... скоблагородие.;; Спасибо вам, отец родной.

- Ну, оставь, Орлов... Ведь ничего... Все забыто, прошло... Больше не будешь?.. Ступай в канцелярию, ступай!

- Макаров, дай ему водки, что ли... Ну, пойдем, пойдем...

И майор повел Орлова в канцелярию. В казарме стоял гул. Отдельно слышались слова:

- Доброта, молодчина, прямо отец.

- Из нашего брата, из мужиков, за одну храбрость дослужился... Ну и понимает человека!-говорил кто-то. Ярилов подошел и стал про старину рассказывать:

- Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что было. У нас в учебном полку по тысячи палок всыпалиПривяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все бей! Бывало, тихо ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк мелом по спине,-значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей на смерть, десятого живым представь. Ну, и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!

И, действительно, Иван Иванович был выкован. Стройный, подтянутый, с нафабренными черными усами и наголо остриженной седой головой, он держался прямо, как деревянный солдатик, и был всегда одинаково неутомим, несмотря на свои полсотни лет.

- А это, - что Орлов? Петьдесят мазков!

- Мазки! Кровищи-то на полу, хоть ложкой хлебай,-донеслось из толпы солдат.

- Эдак-то нас маленькими драли... Да, вы, господа юнкера, думаете, что я, Иван Иванович Ярилов? Да?

- Так точно.

- Так, да не точно. Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой есть. Не знаю ни роду, ни племени... Меня в мешке из Волынской губернии принесли в учебный полк.

- Как в мешке?

- Да так, в мешке. Ездили воинские команды по деревням с фургонами и ловили по задворкам еврейских ребятишек, благо их много. Схватят в мешок и в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму, окрестят и вся недолга. Вот и кантонист.

- А родители-то узнавали деток?

- Родители!..Хм... Никаких родителей. Недаром же мы песни пели: "Наши сестры - сабли востры"... И матки и батьки - все при нас в казарме.., Так-то-с. А рассказываю вам затем, чтобы вы, молодые люди, помнили да и детям своим передали, как в николаевские времена солдат выколачивали... Вот у меня теперь офицерские погоны, а розог да палок я съел - конца краю нет... Мне об это самое место начальство праведное целую рощу перевело... Так полосовали, не вроде Орлова, которого добрая душа, майор, как сына родного обласкал... А нас, бывало, выпорют, да в госпиталь на носилках или просто на нары бросят - лежи и молчи, пока подсохнет.

- Вы ужасы рассказываете, Иван Иванович.

- А и не все ужасы. Было и хорошее. Например, наказанного никто попрекнуть не посмеет, не как теперь. Вот у меня в роте штрафованного солдатика одного фельдфебель дубленой шкурой назвал... Словом он попрекнул, хуже порки обидели... Этого у нас прежде не бывало: тело наказывай, а души не трожь!

- И фельдфебель это?

- Да, я его сменил и под арест: над чужой бедой не смейся!.. Прежде этого не было, а наказание по закону, закон переступить нельзя. Плачешь, бывало, да бьешь.

- Вот Шептун бы тогда в своей тарелке был!-заметил кто то.

- Таких у нас бывало. Да такой и не уцелел бы. Да и у нас ему не место.

- Эй, Коля! - крикнул он Павлову. Русые баки, освещенные славными голубыми глазами, повернулись к нему.

- Дело, брат, есть. До свиданья, молодежь моя милая.

Вокруг Ярилова и Павлова образовался кружок офицеров. Шел горячий разговор. До нас долетели отрывистые фразы:

- Итак, никто не подает ему руки.

- Не отвечать на поклон.

- Ну, что такое, - горячился Павлов, - я просто вызову его и пристрелю... Мерзавцев бить надо...

- Ненормальный он, господа, согласитесь сами, разве нормальный человек так над своей семьей зверствовать будет... - доказывал доктор Глебов.

По-вашему всё - ненормальный, а по-нашему - зловредный и мерзавец, и я сейчас посылаю к нему секундантов.

- Нет, просто руки не подавать... Выкурим... Из канцелярии выходил довольный и улыбающийся майор. Офицеры его окружили.

А Орлов бежал тотчас же после наказания. Так и пропал без вести.

- За водой ушел, - как говорили после в полку. Вспомнились мне его слова:

- На низы бы податься, к Астрахани, на ватагах поработать... Приволье там у нас, знай, работай, а кто такой ты есть, да откуда пришел, никто не спросит. Вот ежели что, так подавайся к нам туда!

Звал он меня.

И ушел он, должно быть, за водой: как вода сверху по Волге до моря Хвалынского, так и он за ней подался...

* * *

Первые месяцы моей службы нас обучали маршировать, ружейным приемам. Я постиг с первых уроков всю эту немудрую науку, а благодаря цирку на уроках гимнастики показывал такие чудеса, что сразу заинтересовал полк. Месяца через три открылась учебная команда, куда поступали все вольноопределяющиеся и лучшие солдаты, готовившиеся быть унтер-офицерами. Там нас положительно замучил муштровкой начальник команды, капитан Иковский, совершенно противоположный Вольскому. Он давал затрещины простым солдатам, а ругался, как я и на Волге не слыхивал. Он ненавидел нас, юнкеров, которым не только что в рыло заехать, но еще "вы" должен был он говорить.