Наталия Толстая - Рассказы (-) Страница 20

Старичок прошаркал к урне и с третьей попытки пропихнул бумагу в прорезь.

- Пенсии мало, - снова обратился он к окружающим. - Прибавили бы.

- Отец, выход здесь, - подсказал милиционер.

Старика развернули и подвели к выходу. И опять наступила тишина. Сидеть стало холодно, делать абсолютно нечего. Избиратель не шел. Вдруг Светлана заметила какое-то движение. Появилась еще одна урна, моток бечевки и некий Петр Васильевич. Светлане показалось, что он только что выпил и закусил.

- Наблюдатели, два человека. Кто пойдет по квартирам с Петром Васильевичем?

Кроме Светланы, идти вызвалась Люба, наблюдатель от кандидата Хряпикова. Люба была молодая тетка с бюстом такого размера, на который готового лифчика не купишь, надо шить на заказ. Она была любительница рассказывать первому встречному про то, что никому, кроме нее самой, неинтересно. Как только вышли на улицу, Люба затараторила:

- У нас кот забрался на шкаф, уши прижал, прыгнул и попал прямо в горшок, - свекор ночью сходил, а вынести горшок не успел. Мы так смеялись... Анжела, дочка, говорит: зачем кот на шкаф залез? А Рудик, сын: от тебя прячется. Мы с мужем смеемся, а кот опять на шкаф лезет. Анжела, дочка, сердится, Рудик, сын, дразнится, свекор тряпку ищет, лужу подтереть. Мы так смеялись...

Если она не заткнется, думала Светлана, я толкну ее в сугроб и убегу проходными дворами.

- Пришли, - сказал Петр Васильевич, заглядывая в список. - Шестой этаж, Габуния Рута Вахтанговна, девяносто два года.

За шкафом, на высокой постели лежала бесплотная женщина с синими губами. Петр Васильевич поставил урну перед одром. Светлана и Люба встали у притолоки.

- Рута Вахтанговна, вы можете выбрать не более пяти кандидатов или проголосовать против всех. Это ваше право.

- Прочтите мне список, - прошелестела женщина, не открывая глаз. Спасибо. Штейнлухта. Только Штейнлухта. Одного. А теперь идите, я устала.

Следующая избирательница жила в квартире с коридором, уходящим за горизонт. Из комнат выглянули соседки, иронично улыбаясь.

- Ольга Михайловна, к вам! Идите голосовать.

Из дальней двери показалась бабушка в валенках и коротком халатике с пояском. Поясок был от другого халата, предыдущего. Держась одной рукой за стену, она приближалась, прижав к груди паспорт.

- Деточки мои, я слепая, ничего не вижу. Отметьте за меня, кого надо.

- Не имеем права. Вы избиратель, не мы.

- Лидочка, - позвала слепая соседку, - иди отметь. Люди-то все хорошие, всех бы выбрала.

Лидочка поставила закорючку, нарочно не читая фамилий, и тут же ушла к себе.

Старушка развернулась, опять оперлась о стену и ушла за горизонт до следующих выборов.

В квартире на Рубинштейна долго не открывали. Потом показалась голова женщины.

- Вы насчет выборов? Вряд ли у вас получится. Галина в запое.

- А нам Галина не нужна. У нас заявка от Иванова Виктора Сергеевича.

- Ну-ну, попробуйте.

Виктор Сергеевич лежал на матрасе без постельного белья. Соседка успела сообщить, что Иванов парализован уже четыре года и с постели не встает. Он смотрел в потолок, закинув руки за голову. На вид ему было лет пятьдесят. Посреди комнаты, расставив ноги, сидела женщина. Иногда она икала, а икнув, бормотала: "Ой, мамочки". Пахло мочой. На полу валялись сморщенные маринованные помидоры, из-под трехстворчатого шкафа высовывалась пустая бутылка. На табуретке стояла сковородка с макаронами, сваренными еще до запоя.

- Товарищи, - Иванов повернул голову, - подайте палку. Вон, у окна.

Петр Васильевич, осторожно обойдя Галину, взял палку и протянул ее Виктору Сергеевичу. Тот приподнялся, прицелился и швырнул палку в супругу.

- Убью суку, - прошептал он, откидываясь на подушки.

Женщина поднялась на четвереньки, но пришедшие больше не обращали на нее внимания.

- Виктор Сергеевич, не волнуйтесь. Вы имеете право выбрать пять кандидатов из восемнадцати, а можете проголосовать против всех.

- Я за Долинского голосую, - предупредил Виктор Сергеевич.

Он был совершенно спокоен, как будто это не он только что хотел пришибить пьяную женщину. Протолкнув бюллетень в щель, он повернулся к урне спиной и натянул одеяло на голову.

Следующей была супружеская пара на седьмом этаже.

- Лифт уже второй год не работает, - с уважением сказала избирательница, открыв дверь. Ее муж добродушно закивал из кресла гостям, как только Петр Васильевич ввалился в их узкую комнату. Оба супруга - она круглая, он высохший - по очереди извинялись, что побеспокоили занятых людей.

- Вы уж не обижайтесь, что мы вас позвали. У мужа рак легкого, я тоже инвалид первой группы. Раз в неделю выйду за продуктами, потом полдня отдьппаться не могу.

Комната была не больше десяти метров. Всюду - на шкафу, на подоконнике, под кроватью лежали продукты: подсолнечное масло, сахарный песок, греча-продел и греча-ядрица. Между окон - маргарин "Рама" и дрожжи. За окном, головой вниз, ногами вверх, курица. На кухне ничего оставить нельзя, а холодильник сломан.

- Витя, голосуй первый, - сказала жена.

- Первый, так первый, - согласился муж. - Все равно без толку. Как их выберут, тут же все обещания побоку. Будут себе карманы набивать.

- Витя, не болтай, а то заберут тебя за длинный язык.

- От вас зависит. Кого выберете, с того и спрашивать будете, - дежурно откликнулся Петр Васильевич, подхватывая урну.

В коридоре Светлана и Люба чуть не сшибли мальчика, неслышно подъехавшего на трехколесном велосипеде.

- Что ты там под ногами крутишься? - крикнула невидимая мать.

Мальчик, не отрывая взгляда от чужих, уехал вглубь квартиры задним ходом.

Больше заявок о голосовании на дому не было, и Светлана пошла домой обедать. Юрий Зиновьевич очень просил быть к десяти вечера, когда начнут считать бюллетени.

Наконец избирательный участок закрыли для посетителей. Остались только члены комиссии и наблюдатели. У Светланы от праздного утреннего любопытства - пройтись по чужим квартирам - не осталось и следа. Хотелось только, чтобы Долинский все-таки победил и поставил во дворе у Пяти углов лавочку. Об этом просила одна бабушка из комнаты с печным отоплением.

Бюллетени считали, пересчитывали, сбивались. В отдельную кучку отложили штук сорок листков.

- А это что? - проявила бдительность Светлана.

- Это испорченные, с надписями. Прочитать?

- Не надо. А есть инструкция, какой бюллетень считается испорченным?

- Если крестик или нолик, или любая пометка не вышла за рамку квадратика, то все в порядке.

- А как там у Долинского?

- Сейчас посмотрим. Вот тут в одном экземпляре написано "иудей", а в другом, извините, "засранец".

- За рамку не вышло?

- Нет. Аккуратненько написали. Уложились. Плюсуем к голосам.

Когда Светлана садилась в полночный автобус, она уже знала, что на ее участке Долинский прошел с минимальным перевесом. И никак не отвязаться было от мысли, что его судьбу решили те два бюллетеня, два заветных слова, крик души неизвестных избирателей.

1998

____________________________________

* Даю (тебе), чтобы (ты) дал (мне). Лат.

КУЛЬТУРНЫЙ ШОК

При прежнем режиме, доперестроечном, рассказывая о поездке за границу (факте, по тем временам, из ряда вон), советский человек пользовался лишь одним глаголом из неисчерпаемых глагольных запасов русского языка довелось.

Сколько в этом слове слилось и отозвалось! И опасное проплывание между сциллой парткома и харибдой райкома, и забор мочи и крови в поликлинике, чтобы отсечь больных и нежелательных.

Товарищи мои, оформлявшиеся за рубеж в 70-80-е годы, помните ли вы это? Если забыли, то правильно делали, что вас не пускали. Поделом.

И мне довелось в середине восьмидесятых поехать в одну северную страну с очень высоким уровнем жизни. Еще не окончательно рухнули оковы, но ножные кандалы уже сняли. И вот я на Западе. Стою, открыв рот, перед витриной с фруктами, а потом перед витриной с кожгалантереей. В той стране X., в том городе Э. я стажировалась в университете. И было мне хорошо, но стипендия была так мала, а купить хотелось так много, что я экономила на транспорте и ходила пешком. И была дурой, потому что обувь быстро снашивалась, приходилось покупать новую, а это подороже билета на автобус. Тамошние профессора иногда приглашали меня к себе на обед.

Просторные интеллигентные дома, изысканно простая еда, книги и картины. При этом обсуждали Россию и ее народ. Народ несчастный, и много-много времени пройдет, пока он приблизится к уровню европейской цивилизации. Не только советская власть тому виной, но и царизм, и правильно, что свергли царя. "Мы были в Зимнем дворце, в Ленинграде. Какая безвкусица - жить в этой неслыханной варварской роскоши! От золота и малахита нам с Леннартом стало плохо, меня тошнило. Теперь мы понимаем ненависть вашего поколения к царям и их дворцам".

Я сидела и молча слушала. Ненависть? А гордость и восхищение не хотите? Но в то время я не смела возражать старшим.