Болеслав Маркевич - Марина из Алого Рога Страница 20

Марина чувствовала, что у нея уходитъ почва подъ ногами, что она приходитъ къ заключеніямъ совершенно противоположнымъ тому, что она до сихъ поръ почитала реальною истиной, и съ ребяческимъ испугомъ говорила себѣ въ первое время, что она измѣняетъ своимъ убѣжденіямъ!… Но вслѣдъ затѣмъ стала она себя допрашивать: въ чемъ же именно расходятся сами друзья ея съ этою реальною истиной ея убѣжденій? И… и пришла въ недоумѣніе… Демократизмъ, любовь къ народу?… Да, дѣйствительно, они не почитаютъ себя демократами, никогда этимъ не хвалились предъ ней, — но можетъ-ли она по совѣсти сказать, что не любятъ они народа? О графѣ уже и говорить нечего: онъ весь, кажется, одна правда — правда и добро, — онъ на дѣлѣ доказываетъ эту любовь свою именно къ народу; но самъ Александръ Ивановичъ, который такъ смѣшно сердится на все и бранится: сколько же разъ слышала она его горячія разсужденія о тяжести теперешнихъ налоговъ, о безобразномъ крестьянскомъ судѣ, гдѣ, какъ сама она не разъ видала, — волостное правленіе вѣдь тутъ, почти рядомъ со дворцомъ, — гдѣ кто поднесъ лишній штофъ, тотъ и правъ, — о круговой порукѣ, при которой труженикъ долженъ платить за пьяницу и лѣнтяя… Не вчера-ли еще такъ забавно смѣялся онъ надъ мнимыми либералами, которые "подъ народомъ разумѣютъ одни лапти и онучи, а сапоги почитаютъ недостойными шагать съ ними рядомъ. Когда же они отдѣляли себя отъ народа? Могла-ли она замѣтить хотя разъ въ ихъ сужденіяхъ, чтобъ они желали чего-нибудь для себя, для своею сословія, помимо блага остальныхъ, всей страны?… Сословные предразсудки? Но въ чемъ же? Есть-ли у нихъ что-либо общее съ тупымъ міровоззрѣніемъ, напримѣръ, Іосифа Козьмича, который такъ надутъ своимъ родомъ, что почитаетъ себя какимъ-то идоломъ, которому подошвы цѣловать — такъ и то еще не каждаго онъ допуститъ?… Александръ Ивановичъ, вспомнила Марина съ улыбкой, на-дняхъ вышелъ въ самый жаръ гулять въ поле; у самаго Темнаго-Кута видитъ онъ: на полосѣ баба лежитъ, кровью исходитъ, — мужики кругомъ стоятъ, охаютъ, дѣлать что не знаютъ: за бороной, говорятъ, шла, да и грохнулась, — отъ солнца должно быть… "Такъ что-же вы стоите? засуетился онъ, — помочь надо, — воды скорѣе!…" А ключъ за версту будетъ, и отъ плуговъ да отъ боронъ своихъ никто отойти не хочетъ… Такъ онъ взялъ ее на руки и понесъ къ ключу. Мужиковъ совѣсть разобрала, побѣжали за нимъ: "пусти, батюшка, донесемъ!" А онъ имъ въ отвѣтъ, — а бабу все несетъ:- "вы, говоритъ, — шутъ этакой, — посты соблюдаете? Въ душеспасительностъ сыроѣшки вѣрите?" — "Какъ же, батюшка, не вѣрить? говорятъ дураки, — вѣримъ!" — "А то, что ближнему помогать нужно, — объ этомъ не слыхали? Убирайтесь же къ чорту!" И принесъ больную къ водѣ, привелъ въ чувство и оттуда довелъ ее до дому, да за подлѣкаремъ сходилъ самъ же, и не оставилъ, пока совсѣмъ ея на ноги не поставили… Чѣмъ же, спрашивала себя Марина, они баре, бѣлоручки? Тѣмъ развѣ, что родились они богатыми?… такъ неужто-жь, въ самомъ дѣлѣ, у нихъ ихъ богатство отнимать!… А все же они аристократы! говорила она себѣ, но подъ обаяніемъ того, что она теперь понимала подъ этимъ словомъ, — она уже чувствовала всю себя. Это было что-то, чего она въ своей глуши не встрѣчала еще никогда, ни въ комъ, и о чемъ не могли ей дать понятія тѣ русскія изданія, которыми зачитывались въ Глинскомъ уѣздѣ,- что-то не значившееся въ знакомомъ ей современномъ словарѣ, далеко не похожее на то, что извѣстно ей было до сихъ поръ подъ знаменитымъ словомъ развитость. Это было то, что Завалевскій по какому-то поводу назвалъ однажды при ней культурою, нѣчто широкое, свободное, съ высоты, какъ выражалась Марина… Ничего условнаго, навязаннаго извнѣ не чувствовала она, — ничего съуженнаго въ приготовленную напередъ рамку, отзывающагося чахоточною работой насилованной мысли, вчера жеванною и непереваренною книгою… Какъ тотъ мальчикъ арабской сказки, побывавшій въ подземномъ чертогѣ геніевъ и принесшій оттуда алмазные и рубиновые плоды, которыхъ цѣнности онъ не вѣдалъ, — друзья Марины, — представлялось ей иной разъ, — пришли изъ какого-то другаго, свѣтлѣйшаго міра, и, не давая имъ никакой цѣны, сыпали сокровищами, что принесли съ собою оттуда… Это нѣчто невѣдомое ей до сихъ поръ и неотразимо ее привлекавшее — какъ будто составляло часть ихъ самихъ, ихъ организма: это сказывалось въ ихъ пріемахъ, рѣчи, привычкахъ, вкусахъ, въ томъ, какъ подходили они къ предмету сужденія, въ безконечной разнообразности того, что они знали, что возбуждало въ нихъ любопытство и интересъ. А знали они все, казалось дѣвушкѣ, все привлекало вниманіе ихъ, отъ какихъ-нибудь ученыхъ изслѣдованій объ индійскихъ Ведахъ и до иллюстрацій Густава Доре къ средневѣковымъ сказкамъ… — А если, можетъ быть, это дилеттантизмъ одинъ! вдругъ вспомнила Марина (она что-то ужасно сильное прочла въ одномъ изъ своихъ журналовъ противъ дилеттантизма)… Но отчего же это пошлое тунеядство, какъ выражалось передовое изданіе, отъ чего же отзывалось оно для нея чѣмъ-то такимъ прекраснымъ, возвышеннымъ, благороднымъ? Отчего никогда еще такъ не чувствовала она себя разумнымъ существомъ какъ въ обществѣ этихъ дилеттантовъ?…

— Вотъ вы обо всемъ говорите, сказала она однажды имъ, для очистки совѣсти, — только менѣе всего о современныхъ задачахъ. Отчего это такъ?

Пужбольскій привскочилъ даже.

— Это какія такія современныя задачи? воскликнулъ онъ:- все тѣ же Шульце-Деличъ и Лассаль, господинъ Карлъ Марксъ и русскіе молодцы въ Женевѣ!…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, заговорилъ въ свою очередь Завалевскій:- но изволите видѣть, молодая особа, съ тѣхъ поръ, какъ человѣкъ пересталъ быть безхвостою обезьяной, не о "хлѣбѣ единомъ" мыслилъ онъ въ продолженіе вѣковъ, и все, до чего ни касалась эта человѣческая мысль, — равно свято и дорого для человѣка…

— И дороже всѣхъ вашихъ современныхъ задачъ, перебилъ его горячо князь:- должно быть для человѣка то великое хранилище, въ которое въ продолженіе вѣковъ всѣ историческіе народы и страны вносили свои жемчужины — мысль, опытъ, знаніе, — то, чего нѣтъ, не можетъ быть выше для него, человѣческое просвѣщеніе, человѣческая цивилизація.

— Есть еще выше этого, молвила Марина съ глубокомысленнымъ видомъ, — это счастіе всѣхъ!

Пужбольскій съ отчаянія схватился обѣими руками за бороду:

— Mais, par la barbe de Jupiter! запищалъ онъ, — какъ вы, умная дѣвушка, можете повторять такую нелѣпицу! Счастіе всѣхъ!… Да развѣ мыслимо такое, общее для всѣхъ, подавляющее, животное счастіе!… Разъ, два, — чихать. И всѣ чихаютъ… Разъ, два, три, — всѣмъ счастливымъ быть! И всѣ тотчасъ же принимаются благоденствовать до поту лица… Помилуйте, вѣдь это только Валаамовы ослицы россійскаго прогресса могутъ пророчествовать о такомъ счастіи всѣхъ и обѣщать аллюминіевыя стойла будущему человѣчеству! Вѣдь вы подумайте только, — вѣдь это было бы не человѣческое счастіе, а счастіе той, прежней безхвостой обезьяны; вѣдь во сто кратъ легче было бы вѣкъ свой кандалы носить, чѣмъ благоденствовать въ этихъ стойлахъ! А пока человѣкъ снова не превратится въ животное, скажите сами, ваше счастіе можетъ ли быть счастіемъ, напримѣръ, какого-нибудь петербургскаго директора департамента, или вотъ того злющаго кузнеца, который намедни…

Завалевскій поднялъ въ эту минуту на Пужбольскаго такіе странные, чуть не перепуганные глаза, что тотъ договорить не рѣшился и тотчасъ же перевелъ ихъ на дѣвушку.

Но Марина не слышала, — она сидѣла съ поникшимъ взоромъ, съ морщинкою раздумья на лбу… Она старалась припомнить одинъ нѣмецкій стихъ, слышанный ею недавно отъ графа — и который, думала она въ эту минуту, такъ хорошо относится къ нему самому…

— Ein edler Geist liebt edlere Gestalten!. [6]

къ немалому удивленію Пужбольскаго воскликнула она вдругъ, подымая на него глаза, и разсмѣялась…

Въ одно прекрасное утро Марина сдѣлала даже одно удивительное открытіе: раціональностъ и даже разумную необходимость того аристократизма, который признавала она въ друзьяхъ своихъ, она доказала, себѣ по Дарвину! Путая въ возбужденной головѣ все, что вычитала она о "подборѣ особей", обѣ "условіяхъ развитія организмовъ", о перерожденіи ихъ изъ низшихъ въ высшія формы, она вывела свое собственное заключеніе ad hominem и разсудила такъ, что если въ природѣ существуетъ законъ постояннаго совершенствованія, и ей для произведенія высшаго существа на землѣ, человѣка, нужно было пройти чрезъ многообразнѣйшія формы, начиная отъ одноглазой рыбы и до гориллы, а отъ гориллы, проходя чрезъ всякихъ островитянъ, краснокожихъ и негровъ, до чисто-бѣлой кавказской расы, то не слѣдуетъ-ли индуктивно заключить, что она не перестаетъ работать и понынѣ, и постоянно стремится выдѣлить изъ себя особи, формы, болѣе совершенныя, тонконервныя, способныя слѣдовательно въ высшему развитію и, такимъ образомъ, превосходящія прочихъ людей, людскую массу… А если это такъ, — а это уже такъ навѣрное! — то такіе люди, какъ ея друзья… какъ онъ, графъ, — она именно о немъ думала, — не представляются-ли они именно "высшими формами", высшими людьми, стоящими на вершинѣ, надъ всѣми другими!…