Иван Шмелев - Том 7. Это было Страница 20

– Хорошо, – сказала она, решившись. – Я вам верю. Вы будете слушать музыку. Но помните: там – де-ти! Вы будете вести себя тихо. Эти… ваши… вы оставите здесь.

– Невозможно… навсягды должны с нами!

– Я не пускаю! – сказала дама решительно.

– Ишь ты, хра-брая за забором! – усмехнулся оскалом сероглазый, но кареглазый сказал, мигая;

– Она… не укра-дет…

Дама приказала отнести ружья в комнату, в коридоре, и замкнула. Это сероглазому не показалось:

– Без ее не пойду! Давай винтовки!..

– Вы… бо-и-тесь?!. – чуть усмехнулась дама.

Он?!.. Это Пашка-то Лютый боится?!. Да пусть она спросит округ всего Гуляй-Поля, и в Каменке, и по Криворожью, про Пашку Лютого!

– Сам наш батько!..

Но тут кареглазый дал ему крепко в спину.

– А билети? Нет, не имеете права отказывать. Получите за двадцать штук. Как так – чьи?!. Какое кому дело, раз самые настоящие! За что плачено – на них не пишут.

Сероглазый выбрал «чистенькие». Почему такое, дешево, по десятке только?!. Дешевле хлеба! Тогда… полсотни билетов, никак не меньше!

Она не решалась брать. Но он сунул ей в руку пачку, выхваченную без счета, и она повела их по лестницам, упрашивая, чтобы не так стучали. Они старались. Музыка лилась к ним из гулких коридоров, катилась на них серебряными шарами.

Дама остановилась перед дверью и шепнула:

– Вы обещали мне! Помните, что здесь – дети. И они увидали музыку.

Они вошли на носках, и все же шум пришел с ними, будто вкатили камень. К ним обернулись испуганные, показалось даме, детские лица… – и, не решаясь дойти до задней скамейки, стоявшей в огромном пустынном зале, – сделав два шумных шага, они чутко попятились и прислонились к стенке.

Смотрели на них светлые детские лица, – глаза…. глаза… И они смотрели… поверх этих глаз, вперед.

За этими ясными глазами, за темными и светлыми маленькими головами в розовых, голубых и белых ленточках, впереди, на помосте, стоял черный ящик рояля, с черным крылом над ним. На стуле, на стопке книг, сидела девочка в белом платье, свесив белые ножки в туфельках, и бегала-бегала тонкими ручками по черно-белой доске – делала музыку…

В папахах, хмуро смотрели они от стенки. Туманно, сонно глядели в огромный пустынный зал, глядели в ряды скамеек, на которых сидели дети. Бедно одетые, с худыми бледными лицами, дети-сироты, дети неведомо где, неведомо как погибших матерей и отцов, кинутые войной в пространство. Были и еще дети, не потерявшие крова, приведенные матерями и сестрами. И все смотрели на этих двоих у стены, с бурыми лицами…

Музыка продолжалась. Перестали смотреть глаза… Тихая музыка….

То была колыбельная песенка, простая, которую все знают, слышали в детстве все. Про котика-кота, про серого волчка и ракитовый кусточек, про сон-дремович… – забытое родное, без слов знакомое. Не могли и они не вспомнить… Когда-то и они засыпали у материнской груди…

Сказала ли им что эта родная песня? Закрыла ли дремою шумный разгул просторов, бездорожья? Звала ли с собой, куда-то?.. Никто не скажет.

Они опустили головы. Слушали, глядя в землю, под мерный рокот швырявшего за стеною моря…

Кончилось… – и они проснулись. Они вскинули головами, тревожно-бойко, – так вскидываются степные птицы. – и высокий толкнул плечом:

– Айда?..

– Айда!..

Опять смотрели на них глаза.

Стараясь не зашуметь, они продвинулись боком к двери.

– Куда же вы?.. Ведь еще же будет!.. – зашептала следившая за ними дама.

– Нет, будет.

По коридорам и лестницам, поматывая мешками, громыхая, словно катили бочку, они скатились в гулкие сени, схватили свои винтовки и вывалились на волю.

Лил дождь. Палили охотники по уткам.

– Куда?.. – спросил кареглазый, озираясь. – К горам, что ли, подаваться?..

Сероглазый окинул таившиеся в дожде дали, чуемые за ними заваленные снегом горы, прикинул что-то…

– К горам. А там… на степу ударим. В случае, в Саблах сомкнёмся.

И повернули к горам, спрашивая порою не знаемую никем дорогу – на Чусарак.

Февраль, 1923 г.

Париж

Свечка

Представляете вы себе экономию… – так называют у нас на юге, – ну, в десять тысяч десятин, сто квадратных верст? Так вот, наша Стар-Новка – сорок тысяч. Тридцать два хутора, сахарные заводы, конские, овчарни… Шесть тысяч пар волов, бывало, выедут пахать… – картина! Тысяч пятьдесят рабочих проходило за год, со всех концов России… Сколько недоразумений, мелочишек, а я – главноуправляющий, а экономия-то княжая!.. Представляете положение?!. Кругом – убийства, партизаны, банды… – каждый хулиган мог выдумать обиду и свести счеты… без риска! Ведь все они – герои, а я – пот-кровь сосал!.. Благоразумие толкало меня бежать. Но сознание ответственности за Стар-Новку, – это же наша гордость! – отчаянные просьбы управляющих, упрашивания рабочих… – многие из них здесь родились и Стар-Новку любили, как свою, гордились ею! – и, чувство долга… – еще мой отец и дед ею управляли, – все это вынудило меня остаться. Семью я вывез на Кавказ. Четыре раза брали меня «на мушку», сколько я раз скрывался, и только счастливый случай, уцелевшая в людях искра, – меня спасали. Самые отъявленные… – вдруг проявляли великодушие! Зверь Матяш, перетопивший в наших прудах больше пятисот хлеборобов гетманщины… Ну, об этом после, а вот – про… свечку.

При первых большевиках, – власть при мне сменилась восемь раз! – я очутился на советской службе: Стар-Новку решили сохранить, как образцовое хозяйство. Я же и писал доклад об этом. Ко мне приставили матроса Гайку. Понятно, он ничего не смыслил, был грубоват, но, присмотревшись, понял, что и я нужен – для чего-то. Он больше рыскал по подвалам, ревизовал бутылки, и все нашаривал, – да де-жь воны, червонци?!.. Все банды добивались, – куда я «поховал червонци?!» Легенд ходило о наших кладах..! Были комиссии, искали подземелье со стародавними червонцами, «от самого Мазепы»! «Червонци», конечно, были, – в недрах! – их можно было добывать трудом и знанием… Так и говорил я всем. Никто не верил.

Придет, бывало, Гайка в мой кабинет, развалится…

– А що наши дела, Лексей Семеныч… мабуть, шумять?..

– Проверьте, товарищ Гайка!..

Усмехнется, – понимает. Для прилику – за телефон…

– Подтяну их трошки… ще больше уважения вам будэ! – Давать мине хутор… – поищет на потолке, – удвадцать семь!.. – самые мои года… – Я тэбэ що кажу?! у-двад-цать… сем!! Расчухала… Хто дли тилихвона… товарищ управляющий?.. С вами говорит инструктор, товарищ Гайка!.. Що у вас там робють?.. ле…хция?!. що-о?!. си… лехция?.. Погодьте трошки… Що це бачить, Лексей Семеныч, – си-лехция?!. Ага… Слухаете?.. Значить, у вас нашшот… Семенов!.. Так. Що-о?.. Ну, в эфтим деле Лексей Семеныч распорядится, я на него вполне… располагаюсь! Ага… Що-о?!. А прочее там… все в порядке?.. Що-о?.. Ну, айда… сам завтра погляжу…

Ох, это – що-о! Так в ухе и засело, на все лады. Да Гайка… – самый невинный это. Ухмыльнется, потянется… – перекусить пойдет. Боровом у нас разъелся. Мой повар все завтраки ему готовил – галушки да котлеты!

И все-то, как саранча…

Бывало, – давали к празднику полиции, почтовым, по станциям… Становой знал свою сотнягу, урядник – красную… пустяк. А тут!.. То – корову, для приюта! – индюшек, кур – без счету… То – сливок по ведру, масла – пудами… «в ударном порядке» исполкому – пять штук баранов, сахару мешками… Саранча жрала-жрала… Экипажи растаскали, заводских лошадей облюбовали – кто повыше… Амазонки объявились, на отдых наезжают, – «после усиленной работы»! – капризы, требуют, мандаты эти свои суют, грозят!.. Тысячи властей явились… шваль такая, пшеницы от капусты отличить не может, – лезет жрать в Стар-Новку! Тут уж и рабочие познали… – так наглядно! уж и им обидно стало. Хоть и сдали они в работе, а все-таки тянули… а тут! И чтоб по-чет еще! Как-то остановил одну, попалась мне на глаза, – в цветник заехала! – представьте, еще кричит:

– Вы кто, товарищ, здесь будете?!.

– Я-то, – говорю, – хоть и не товарищ, а берегу народное добро, и главный я здесь механик. А вы вот – вы кто здесь будете?!. Не поняла!

– Ну, так и ступайте к своей машине, – говорит, – а не командуйте!

Родственница какого-то наркома, «с уполномочием от центра»!

А князья, бывало… – как в гости приезжали! Тихо-вежливо пройдутся, благодарят… Служащим, рабочим… – подарки, день отдыха, – посетят все школы, руку подают учителям, спрашивают – довольны ли? Во-спитанность какая! А в газетках-то, бывало, корреспонденты нас полощут: «эксплоататоры…!» А зна-ли, что все доходы в Стар-Новку мы валили! Клад собирали для поколений, для России… Досталось теперь… кому?! Из благородства, из чести так поступали… Ну, теперь зато «писатели»-то те пришли лущить, довольны, чавкают… Специалисты-иностранцы поражались, книги о нас писали… Рабочие гордились! «мы – стар-новцы!» Хуторяне богатели нами… – скот какой был по округе! Земство через нас гремело, не знало дефицитов!.. Взгляните, что – теперь! Я князьям, в приезд, давал обед. Они – ответный, мне… Нет, кошмар!.. Прознали про оранжереи, – персиков подай, белой сливы, шпанских вишен… – да при-ме-ров чтобы! Корзинами таскали. Про ананасы прочухали, – сейчас комиссию: «буржуазная затея, прикрыть!» Попробовали под коньячок, – «хорошо, центр запросим». Телеграмма… – «предмет экспорта, обратить внимание, для экспертизы выслать»!.. Ну, урок наглядный: отношение к России!