Михаил Волконский - Жанна де Ламот Страница 20

— Знаете, гидальго, мне ваши выражения начинают нравиться! Говоря строго по-русски, это называется не инкогнито, а воровством, а вы тут говорите — инкогнито!.. Это крайне деликатно с вашей стороны!..

— Вот что, Орест, только не вздумайте как-нибудь матушке об этом проболтаться!

— Разве я не понимаю?! — пожал плечами Орест. — Помилуйте!.. Можете быть уверенным, что я в таких случаях — могила!. А все-таки вы, гидальго, остерегитесь на всякий случай! Какие-то гадости готовятся вам… Я еще не могу разобраться, да, вероятно, и не разберусь никогда, но так вот чутьем чувствую, что этот граф Савищев недаром тут привязался… Берегитесь!

— Да что же беречься! — махнул рукой Саша Николаич. — Я так рассуждаю: сам я зла никому не хочу и не делаю, так, вероятно, и зло, направленное против меня, будет бессильно повредить мне. Я слышал только, что когда человек сам делает зло, то это зло обращается на него от других.

И на этом они разошлись по своим комнатам и легли спать.

Глава XXII

Расписка кардинала

Через неделю, не больше, после ночного происшествия у Саши Николаича случилось нечто для него неожиданное, но как будто имевшее связь с появлением бывшего графа Савищева в ночной час через окно.

К Саше Николаичу явился присяжный стряпчий с доверенностью дука дель Асидо князя Сан-Мартино и потребовал личного разговора с ним. Саша Николаич велел пустить его к себе.

Стряпчий, лысый старичок с подслеповатыми, красными, моргающими глазками, гладко выбритый, в темно-коричневом камзоле и чулках, с огромной набитой бумагами папкой под мышкой, вошел с низкими поклонами и сел перед Сашей Николаичем после того, как тот указал ему рукой на стул.

— Позвольте представиться вам, ваше сиятельство, — начал он протяжно, нараспев, пряча свои ноги в башмаках под стул и потирая ладони между колен. — Я имею честь состоять присяжным стряпчим Амфилохом Веденеичем Петушкиным и являюсь доверенным лицом дука дель Асидо князя Сан-Мартино, от которого имею порученье к вам, ваше сиятельство…

— Почему вы меня титулуете так? — спросил Саша Николаич и поморщился. — Ведь я ни графского, ни княжеского достоинства не имею!

— Ах, благодетель! — вздохнул Петушкин. — Это у меня обычай такой всех высокопоставленных величать «Ваше сиятельство»!

— Да я и не высокопоставленный! — возразил Саша Николаич.

— Ну, как же, ваше сиятельство… Такой дом… облик барственный и все подобное в соотношении… нет уж, позвольте титуловать вас!

— В чем же дело? — спросил Саша Николаич, не желая больше поддерживать дальше это до некоторой степени академическое рассуждение о титулах.

— Дело не сложное, — совсем сладко запел Петушкин, — оно касается некоторых оснований денежных обязательств в рассуждении хранения ценностей, взятого на себя его сиятельством, вашим покойным батюшкой… Ваше сиятельство, ведь вы не отрицаете того, что вашим покойным батюшкой были его сиятельство кардинал Аджиери?

— Да, это мой отец.

— И вы готовы подтвердить это, если понадобится, своей подписью, с приложением гербовой печати?

— Подписью этого я подтвердить не могу, потому что имею паспорт на имя гражданина Николаева; по нему я проживал с малых лет и теперь тоже ношу эту фамилию.

— Значит, вы от вашего батюшки отрекаетесь?

— Да не ловите вы меня на этих закорючках и тонкостях!.. Говорите, в чем суть?.. О каких обязательствах кардинала Аджиери идет речь?

— Надо, ваше сиятельство, прежде всего установить ваше отношение к кардиналу!

— Да какие еще тут отношения?! Всякое обязательство кардинала я беру на себя и отвечаю за него, как за свое собственное! Довольно вам этого?

— Довольно, благодетель, если только вы, ваше сиятельство, удостоверите это подписью с приложением гербовой печати…

— Это я могу! — согласился Саша Николаич. — И сделаю, когда только вам будет угодно!..

— Да оно и по закону, и на основании указов так должно быть, раз вы приняли наследство его сиятельства кардинала полностью в свое владение… Так вот, изволите ли видеть, ваше сиятельство! Дело относится к ужасам французской революции. Во времена террора, как вам известно, были вынуждены скрываться бегством из цветущей дотоле столицы Франции многие аристократы; при этом они вывозили, разумеется, и свои богатства. Но путешествовать с большой суммой денег, в особенности по стране, объятой пламенем, изрыгаемым стоглавой революционной гидрой, было небезопасно. И вот престарелый дук дель Асидо, князь Сан-Мартино, отец моего настоящего доверителя, спасаясь из Парижа, проездом через Голландию, на пути в Англию, оставил свои капиталы у его сиятельства кардинала Аджиери, в чем и получил надлежащую расписку, утвержденную подписью и надлежащей печатью…

— И большая то была сумма?

— Да-с, сумма была изрядная, но в точности я не могу назвать вам, так как расписка хранится у дука в железном сундуке и мне он ее не доверил, а приказал только справиться, как вы отнесетесь к этому делу: пожелаете ли вы, ваше сиятельство, добровольно вернуть взятые господином кардиналом Аджиери на хранение деньги, или же прикажете начать судебное дело по сему юридическому казусу?

— Нет, отчего же! Я отдам, — сам не зная, чего конфузясь, заговорил Саша Николаич. — Но только погодите! Насколько мне запомнилось, среди бумаг моего отца, то есть кардинала Аджиери, хранящихся у меня, есть обратная расписка дука дель Асидо о том, что все его деньги получены им обратно!..

Петушкин поднял брови и склонил голову набок.

— Ежели вы, ваше сиятельство, обладаете такой распиской, то, конечно, претензия его сиятельства дука дель Асидо, князя Сан-Мартино, растает, как дым, но вся суть в том, имеется ли у вас эта расписка?

— Насколько я помню, имеется! — подтвердил Саша Николаич и пошел к бюро.

Он достал из правого ящика связку документов, пересмотрел их раз, другой, а потом и третий.

Теперь он уже положительно помнил, что расписка была на синем золотообрезном листе бумаги, с печатью в углу, и была тут, среди этих документов.

И вот она исчезла!

У Саши Николаича невольно появилась мысль о том, а не пропала ли эта бумага во время ночного посещения его кабинета бывшим графом Савищевым. Это сопоставление напрашивалось само собой; притом же и присяжный стряпчий Амфилох Веденеич Петушкин не внушал к себе особенного доверия.

Но, с другой стороны, все присяжные стряпчие не внушали к себе доверия, и в этом отношении Амфилох Петушкин не представлял собой исключения, и только! Действовал же он от лица, носившего слишком громкую фамилию, чтобы он мог сомневаться в поступках лица с такой фамилией.

— К сожалению, я не могу сейчас найти эту расписку, — сказал Саша Николаич, — во всяком случае, передайте дуку, что я прошу его несколько повременить и дать мне возможность разыскать эту расписку. Я положительно помню, что она была.

— А вы, ваше сиятельство, не ошиблись? Может быть, так только, одно как бы представление, а на самом деле какая-нибудь ошибка?

— Да нет же! Я хорошо ее помню!

— Тогда благоволите назначить окончательный срок ответа, а то его сиятельство, князь, как человек приезжий из-за границы, дорожит временем и лишняя оттяжка для него вовсе не желательна! Так что благоволите определить срок…

— Три дня! — назвал срок Саша Николаич.

— Три дня много! — вздохнул Амфилох Веденеич. — Ведь вам достаточно и нескольких часов, чтобы пересмотреть свои бумаги.

— Ну, уж позвольте мне самому судить, что мне достаточно, а что нет! — твердо сказал Саша Николаич.

И они расстались на том, что через три дня Амфилох Веденеич Петушкин явится к Саше Николаичу за ответом.

Глава XXIII

Дело запутывается

У графа Алексея Мартыновича Прозоровского в его великолепном загородном доме на берегу Невы, вверх по течению, по дороге в Шлиссельбург, был назначен «сельский праздник», который должен был начаться с утра и закончиться поздно вечером.

В «роскошный век Екатерины» эти барские усадьбы вверх по Неве, выстроенные и поддерживаемые руками крепостных людей, потому что никаких денег не хватило бы, чтобы получить для этого вольнонаемный труд, ютились по берегам широкой реки, превосходя друг друга роскошью и замысловатыми причудами, на которые были так изощрены и фантазия садовников XVIII столетия и способность архитекторов и механиков.

Можно с уверенностью сказать, что механики того времени тратили гораздо более сил и знания на устройство разных игрушек и «кунштов», как называли тогда это, чем на более полезные изобретения…

Да и сами эти полезные изобретения должны были пройти почти всегда как бы свой период младенчества, делая первые шаги лишь в качестве забавных опытов.

Так в это время, когда еще и помина не было о железной дороге и Наполеон пригрозил посадить в сумасшедший дом изобретателя парохода, во всей Европе и особенно у нас в Петербурге, куда всегда устремлялись любители легкой наживы, производил фурор некий Робертсон, человек, как писали про него, «благородного происхождения». Он показывал удивительнейшие вещи!