Евдокия Нагродская - Белая колоннада Страница 20

— Но у моего ребенка не будет отца!

— А мало ли детей без отца растут, да еще матерям их приходится работать. Пустяки! — махнула она рукой.

— Да, легко вам говорить! — воскликнула Накатова.

— Очень легко! — вскочила Таля с ковра. — Совсем легко! Вот когда вы говорили, что у вас сердце болит, что тяжело вам перенести разлуку и разочарование, — трудно было говорить, а об обществе совсем легко… Знаете, что я вам скажу? Вы вот меня мудрой дурочкой назвали, а вы… вы неразумная умница! Не знаю уж, что лучше!

И Таля нежно прижалась к Накатовой.

Зина лежала третий день в постели. Состояние ее было ужасное.

Она иногда даже вскрикивала, словно от боли, и кусала подушку.

Все вышло совсем не так, как она думала: она не выдержала, расплакалась, жаловалась.

Она отомстила ему, отомстила, но эта месть не сделала ее счастливой.

Она несчастна, она жалка — она, которая хотела всегда «царить» над другими… и никого, никого кругом: ее забыли — все радуются ее несчастью!

Она не замечала, что в доме все ходили на цыпочках, что мать поминутно заглядывала в щелку, не смея войти, потому что Зина выгнала ее из комнаты.

«Я умру, умру!» — твердила она и рисовала себе картины самоубийства: ей хотелось умереть красиво, романтично, чтобы потом долго-долго люди говорили об ее «красивой смерти».

«А что если убить его?»

Да, да, убить! Он погубил ее, надругался над нею, над ее душой.

Она под темной вуалью приходит к нему… Никаких объяснений… Один выстрел, и он лежит у ее ног. Ничей! Если не мой, — то ничей. Она падает на его труп и дает ему последнее лобзание — страшный поцелуй убийцы своей жертве, потом… потом процесс… ее портрет во всех газетах, ей в тюрьму присылают цветы…

Она даже села на постели, оживленная подобной мыслью.

«А если сошлют? Вздор! В таких случаях всегда оправдывают».

Ей уже грезились все подробности этого процесса: ее креповый вуаль, речь защитника — знаменитого адвоката, который влюбится в нее, женщины, завидующие ее красоте. Взоры всех мужчин, устремленные на нее, в них светится жуткое желание испытать «любовь убийцы…»

Ее оправдывают. Она лишается чувств, ее адвокат несет ее, бледную, прекрасную… кругом толпятся любопытные…

Высокий красавец гусар, которого она видела раз в театре, предлагает свой роскошный автомобиль… На другой день масса писем… Антрепренеры предлагают огромные гонорары, но она, бледная, прекрасная, уезжает с гусаром в Италию…

Эти мысли если не успокоили ее, то придали ей силы. Она больше не хотела лежать жалкой и плачущей. Она начнет действовать!

«Пойду к Мухину и возьму у него револьвер!» — решила она.

— Скажите, пожалуйста, где здесь квартира Лопатова, — спрашивает Таля стоящего у ворот солдатика.

— А вот направо, во дворе, — указывает солдат.

Таля идет медленно, неохотно. Лениво поднимается по темноватой лестнице.

Ах, как ей не хочется идти с этим поручением! Как ей тяжело в присутствии этого красивого Николая Платоновича, который разговаривает с нею таким дерзким тоном!

Но как было отказать Накатовой, которая дала ей поручение к нему, ведь сама же Таля была его адвокатом перед его бывшей невестой.

Она почти уже дошла до двери, когда услыхала за собой легкие торопливые шаги. Она приостановилась и пропустила мимо себя красивую, стройную барышню.

Дойдя до двери в квартиру Лопатова, она увидела ту же барышню, нетерпеливо дергающую за звонок.

Барышня окинула Талю странным взглядом, и ее губы раскрылись, словно она собиралась ей что-то сказать, но в эту минуту Степан отворил дверь.

Талю поразил растерянный вид денщика, который затоптался на месте.

— Г-н Лопатов дома? — спросила Таля, тогда как вошедшая вместе с ней барышня молча и быстро прошла в противоположную дверь.

Степан сделал было шаг за ней, но остановился в нерешительности.

Таля повторила свой вопрос.

— Ваше вскородие… барышня… что же мне делать теперича? Ведь их вскородие меня теперь… сами видели… я не виноват.

Таля недоумевала:

— Я не понимаю вас. В чем дело?

— Да их вскоблагородие сказывали: «Если старая придет, ни в жисть не пущай». А вы сами видели, как она сиганула. А новая,— говорят, — придет, ты проси обождать и сбегай за мной к г-ну Тархину. Вы, барышня, сами видели, что она сама… я не виноват… Что же теперича будет?

Таля, едва сдерживая улыбку, смотрела в лицо денщика, но в глазах солдатика сверкнули слезы, и она быстро сказала:

— Не бойтесь, я скажу барину, что вы не виноваты. Идите за ним и скажите, что и «старая» и «новая» его тут ждут, пусть уж он распорядится, что вам с нами делать. Я подожду.

Войдя в кабинет Лопатова, Таля увидела Зину, стоящую опершись рукой на стол.

Лицо ее было так бледно, а рука так дрожала, что Таля невольно спросила:

— Вам дурно?

— Кто вы такая? — не отвечая на вопрос, спросила Зина.

Таля поспешила ответить:

— Я по делу к Николаю Платоновичу, по поручению от г-жи Накатовой.

— А-а, — протянула Зина.

«Близкая ему женщина… верно, та самая, — промелькнуло в голове Тали, — надо скорее успокоить ее, бедняжку».

— Николай Платонович был женихом г-жи Накатовой, но теперь они разошлись. Вот Екатерина Антоновна и просила меня переговорить с ним о некоторых делах. Вы понимаете, после разрыва лично разговаривать как-то неловко, — сказала Таля беззаботным тоном.

Наступило молчание.

Таля смотрела в окно на падающие снежинки, которые летели, белые и чистые, и тут же на панели исчезали в грязи.

Она чувствовала, что рядом с ней в этой темноватой, высокой комнате есть существо, которое страдает, которое почти в агонии, и Таля сама страдала в эту минуту.

Она повернула голову и сказала тихо:

— Посмотрите, какие красивые снежинки, и как жалко, что они тают в грязи. У меня есть маленький братишка, ему всегда хотелось «поймать снежиночку и посадить ее в клеточку». Поймает ее, и, пока несет домой в кулачонке, она, конечно, растает, а он в слезы. Я и придумала: сделала из проволоки маленькую клеточку в квадратный вершок, я очень хорошо из проволоки разные безделушки делаю, поймала туда снежинку и показываю ему. «Понесем, Таля, домой», — говорит. А я отвечаю: «Нельзя, дома растает». — «И в клеточке растает?» — «Растает». Он голову опустил и говорит: «Если их, снежинок, нельзя приручить, так уж не надо и мучить. Помнишь, волков хотели приручить? Они хирели, хирели и околели, верно, и снежинки в неволе околевают». Какие странные мысли детям приходят иногда, взрослый и не додумается. Не правда ли?

— Дайте мне воды! — вдруг хрипло произнесла Зина, опускаясь на стул.

Таля бросилась к столу, на котором стоял графин, но он был пуст, она побежала за водой на кухню. Вернувшись, она увидела, что Зина билась в припадке, медленно сползая с кресла на пол.

Таля с трудом, расплескивая воду, старалась поднести стакан к ее губам.

— Зачем вы мне помешали, зачем вы мне помешали! — вскрикнула Зина между рыданиями.

— Я не буду вам мешать, я сейчас уйду, — говорила Таля. — Сейчас, сию минуту! Только вот выпейте воды, и я уйду!

— Ах! Не то, не то! Теперь уже поздно, теперь все равно ничего не будет! Я уже не могу… — жалобно и протяжно стонала Зина, лежа на полу.

Таля сидела около со стаканом в одной руке, другой стараясь поднять голову Зины с грязного ковра. Отставив стакан, она постаралась достать муфту Зины, лежащую на кресле, чтобы положить ее под голову больной. Из муфты выполз револьвер.

Румяные щеки Тали слегка побледнели, и она несколько секунд смотрела на эту маленькую, изящную безделушку, на которой лежал холодный отблеск холодного непогожего дня.

Таля, подложив муфту под голову Зины, встала и, взяв револьвер, засунула его за подушки тахты, потом вернулась и, сев опять на пол около Зины, сняла с нее шляпу, расстегнула на ней жакет и, взяв ее холодную руку, принялась ее гладить, потом, подумав, вдруг поднесла ее к губам и поцеловала. Зина подняла голову и с удивлением посмотрела на девушку, сидящую перед ней.

— Почему? — спросила она.

— А сама не знаю, — ответила Таля, пристально смотря в эти красивые темные глаза, казавшиеся еще больше от расплывшихся пятен грима.

— Я не терплю жалости, я не позволю жалости! — закричала Зина, ударив кулаком по полу. Таля, все пристальней и пристальней вглядываясь ей в лицо, проговорила тихо:

— Я не из жалости, я просто ласковая, и мне захотелось приласкаться к вам. Разве вам никогда не хочется кого-нибудь приласкать?

Зина поразилась этим вопросом.

А ведь, с тех пор как она выросла, ни разу не приходило желания ласкать кого-нибудь, кроме мужчины. Никого: ни мать, ни маленького брата… Ни ласкать, ни любить. Всегда она слово «любить» понимала только как отношение между женщиной и мужчиной.