Алексей Позин - Прямое попадание Страница 20

- Ой-ой, история! Историки, ё, тоже мне! Не могу! Знать они захотели. Ну и что вы узнали в этой истории? Вся история: Революция да Отечественная война. Чего тут знать-то?

- Тебе какое дело? Что ты так переживаешь?

- Никакое. Я не переживаю. Вам Ленина сегодня показали? Показали. Что-то веселья не вижу по торжественному случаю - дня рождения основателя первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян!.. Топайте в театральное училище. Бороды приклеите и будете из школы в школу на такси: "Учиться, учиться, учиться!"

- Кончай, слышь, Виталь. Тебя не трогали, нечего задираться. - Берия, когда выпивал, старался говорить тихо, чтобы не было заметно, что принял. Черту не пересекай, а то, знаешь, можно и схлопотать. Ты меня понял?

Именно на уроках истории и обществоведения (это называлось "принимать участие в работе Думы") "фракция" заводилась и вела себя неосмотрительно. И если, скажем, надо было рассказать о каких-то моментах культурной программы, проводимой большевиками в первые годы после революции, требовался доброволец, то Женька Ергаков (он изображал одного персонажа, у которого было несколько десятков псевдонимов и партийных кличек, кроме всем известной - Ленин) громким шепотом вызывал: "Луначарский, Анатоль Василич, врежь за культурную революцию. Не подведи большевиков!"

Поручение лидера надо выполнять - фракция ждет. Назаров тянул руку и "врезал" все, что успел вычитать, конечно, не в учебнике, а в тех книгах, что специально приносила его маман из своего благословенного института "при ЦК КПСС", где еженедельно давали продуктовые заказы с мясной вырезкой, конфетами "Мишка" и телячьими сосисками, а само учреждение "активно работало над подготовкой очередного тома истории партии". В случае, если "подпольщику" грозила четверка, поведение исторички, считалось, носило тенденциозный характер и подвергалось активному "опротестованию" и "даже бойкоту". Фракция поднимала базар на предмет, что ставить за такой блестящий ответ четверку - несправедливо, лучше не ставить в журнал вообще ничего, а спросить данного товарища в следующий раз, он к тому времени подготовится, чтобы получить заслуженную пятерку.

- Нехорошо получается - большевику ставить такую низкую оценку по истории КПСС. - Жека делал картинный жест к потолку. - А мы ведь все тут большевики. - Он обводил взглядом класс (пусть кто-то скажет: нет, я не большевик, ну-ка, пусть попробует). - А истинному большевику-ленинцу не пристало получать недостойную его высокого звания оценку. Вы, пожалуйста, поймите нас правильно.

Учителя теряли дар речи и на всякий случай ставили пятерки. Не составляло труда вычислить, кто входил в "подполье": по остальным предметам "подпольщик" мог заваливаться с треском, но не по истории и обществоведению. Это была попытка, казалось им тогда, прикоснуться к чистым идеалам Великой Революции. Хоть так, по-своему, примерить пусть только имя человека из когорты легендарных фигур, принявших участие в кардинальной переделке мирового порядка.

Классе в десятом произошло то, что рано или поздно должно было произойти в отношениях между Андреем и Ларисой. Случилось это не так, как, возможно, мечтал каждый из них, не в тех декорациях - на даче у одноклассника, но - сделанного не вернуть. И если Лариса быстро освоилась со своим новым статусом не девушки, а женщины, то Назаров просто голову потерял, так его тянуло к ней, так раздражали все, кто мог появиться рядом с ней, кто подходил, кто говорил с ней. И ее поведение тоже изменилось.

Вставала впереди него в очереди в буфет, не говоря ни слова, оборачивалась к нему с выражением продолжать только что прерванный разговор, но смотрела в сторону столиков, где сидели подруги. Эти ее чертовы товарки, из других классов, в основном из одиннадцатых, - они шли сдвоенным выпуском, - спелые, томные, издевательством выглядели на них коричневые школьные фартуки, у каждой сшитый на особый манер, с накрашенными ресницами, в дорогих, модных сапогах, с ярким маникюром, только что не курили прямо здесь, в школьном буфете. Наблюдали. Он, конечно, платил за пирожки с кофе, а сам томительно ждал звонка на урок. Не тянул он развлекать эту гоп-компанию. О чем с ними говорить, что их интересует, не знал. Вдвоем с Ларисой говорить им было некогда, наоборот, времени всегда не хватало - в течение нескольких безумных мгновений - на самом-то деле часов, когда чаще хлопали двери лифта: вот-вот должны прийти с работы родители ее или его, в зависимости от того, в чьей квартире встреча происходила.

Стала груба и капризна. Своих взбрыкиваний стыдилась, звонила вдруг поздно вечером, якобы просто так. Он с ума сходил от обладания ее девичьим телом, она только не смеялась над его сентиментальностью, житейской неопытностью. Заставила пригласить себя в модное, недавно заработавшее кафе на Маросейке, где его чуть не убили в туалете, еле хватило денег рассчитаться, в такси она швырнула ему пятерку, при этом громко, показалось - зло щелкнув модной дорогой сумочкой. (Тряпки доставала только импортные, обменивала, продавала, крутила с продавщицами из ближайшего комиссионного магазина, у нее всегда были деньги - объект дополнительной ревности.) Не веря себе, он догадывался, что она играет, к чему-то готовит, тренирует себя на нем, но был бессилен додумать дальше и ходил с ней, за ней, к ней в состоянии легкой невменяемости. Занимал деньги у ребят, их родителей, таскал книги из отцовской библиотеки в букинистический... И вдруг обвал, пропасть - она среди бела дня не пускает его в свою пустую квартиру. Повода для такой немилости он не давал. В чем дело? Непонятно. Дверь не хочет открыть, объясниться. Зрением ослепленного первой любовью самца он видит за дверью насмешливую ухмылку соперника и чуть не прыгает в лестничный пролет ее старого дома в тихом московском переулке, недалеко от школы.

Следующий месяц он допоздна шатался с ребятами по переулкам, пил портвейн, звонил из автоматов, выпрашивая монетки у шарахающихся прохожих. "Разговор" сводился к обоюдному молчанию - она клала трубку, он набирал номер, она трубку поднимала и тут же опускала. Часами толокся у ее подъезда, надеясь определить, выследить, набить морду сопернику... Так и не узнал, был ли он на самом деле.

Окончательно расстались уже после экзаменов, когда получили аттестат. Он днем забежал к ней.

Ходила в красных кружевных трусиках по комнате, искала лифчик. Раздевались, понятно, в страстном порыве, не проронив ни звука, яростно освобождаясь от чертова тряпья... Как фигуру преображают все эти женские причиндалы - вот трусики делят ее на две соблазнительные доли - талия точеная, спина гладкая, глубокая впадина, сильные ноги... ох, бабы...

- Андрей, а помнишь "подполье"?

- Конечно, Женька Ергаков в роли Ильича... Интересно, учителя знали?

- Они все знали.

Ты смотри, оказывается, лифчик застегивается спереди, правильно, как просто и удобно. Все в кружавчиках, бретельки тоненькие, спереди ткани никакой, все продумано, чтобы незаметно было, дескать, грудь открыта, любуйтесь.

- Ты чего разлегся-то? Сейчас мать придет. Она всегда к половине шестого...

- Так рано?

- У нее вуз. К восьми мотается каждый день - в шесть встает. Я бы, наверное, повесилась - каждый день в шесть, зарядку делает, обед готовит и пилит в институт.

- Чего ты вдруг про "фракцию" вспомнила? Чего они знали?

- Все... - Огладила бока перед зеркалом. Любуется, бог ты мой, - все на месте в ее ощущении жизни, полная гармония, в постели ублажили вдоль и поперек, тряпки импортные, новые, тело белое, гладкое, лицо чистое, мужикам нравится - не то слово, она это знает по их реакции. Рассказывала, смеялась, то фотограф, то скульптор - постоянно визитки суют, куда-то приглашают, обещают...

- Откуда они все могли знать? - Подумал: пора одеваться. Кончен бал.Лариск, ты как Глазков тогда, в подъезде, после ленинского дня рождения: Паша и Ольга все знали.

- Знали... Кто от "подполья" был членом бюро комсомола школы? - Как мини надела, все внимание смещено на ноги, - ноги что надо, хотя, конечно, могли быть и чуток длиннее, прав был Пушкин, который Александр Сергеевич, понимал толк в экстерьере.

- Ты, кто же еще?.. Ты, что ли?! Ну, ты даешь...

Улыбается, вот дура. Господи, как я сразу-то не разглядел. Улыбка до ушей, вся светится.

- Кто от нашего класса был делегирован в одну из "фракций" государственной думы второго созыва - комитет комсомола школы? - Показала язык.

- Господи, Лариск, бред какой-то. Мы - играли! Понимаешь? Дурака валяли. Потешные полки. Невооруженным глазом видно нормальному человеку старшеклассники дурака валяют.

- Да? Ничего себе дуракаваляние: потешные полки, подполье, фракция, этого примем, того не примем, Дзержинский, Троцкий, Ленин, Сталин, Микоян. Я когда на бюро рассказала, они, наверное, минуту, остолбенев, сидели. Глаза вот такие вытаращили. Даже испугалась. Думаю, что теперь будет... Повторить заставили. Ржали, конечно, потом. Ты что - у нас каждое заседание бюро заканчивалось моей информацией.