Алексей Слаповский - Гибель гитариста Страница 20

Многое можно было бы рассказать о ее подростковой жизни - о мыслях, желаниях и некоторых поступках, но таковы они, что трудно их вместить в мягкий стиль данного повествования (пусть цель у него сугубо информационная), тут надо бы новый рассказ заводить - новыми словами, но и без того слишком много получилось отступлений.

Если ж мягко, то можно сразу подытожить развитие Елены к моменту обучения в музыкальном училище: она с удовольствием ощущала себя красивой и грешной. В отличие от Эльвиры Нагель, которая имела некое оправдание для себя, имела историю, Елену приятно волновало осознание своей, мамиными словами говоря, испорченности, развращенности и аморальности - в чистом виде, без причины и истории, хотя она старалась вести себя так, чтобы мама ничего не узнала.

Заводить множество романов - это слишком простенько. А вот, например: свадьба ее подруги и однокурсницы. Свадьба справляется в каком-то кафе пристройке к обычному жилому дому. Елена веселится, танцует направо и налево, смеется - на жениха вовсе не обращая внимания. А сама наблюдает, караулит. Вот жених вышел покурить и освежиться - один, поскольку невесту в это время обнимает с плачем его мамаша, обнимает, говоря, что только о такой жене для сына и грезила. Вот к жениху подошел приятель. Отошел. И тут Елена. Улыбается в лицо жениху и говорит: последний подъезд, последний этаж. Встречаемся через пятнадцать минут.

И возвращается в кафе, танцует, веселится, жених тоже возвращается, смирно садится возле невесты, Елена на него - ни взгляда, а минут через десять - уходит.

Ждет у мусоропровода на последнем этаже спящего уже здания. Темно, пахнет кошачьей и человечьей мочой.

Шаги.

Жених.

...И то, что пахнет кошачьей и человечьей мочой, то, что руки чувствуют шершавую поверхность стены, то, что справа мусоропровод, а слева в пыльном окне луна молча плывет в облаках, - все это ее доводит почти до исступления, она с трудом удерживается от крика.

...- Слушай, - говорит жених, елозя губами по шее, по щеке, по груди, я ее брошу к черту. Я же не знал.

- Чего ты не знал?

- Ну, что ты... Почему ты молчала?

- А что я? Я - ничего.

- ...! - называет ее оскорбленный жених.

- Пожалуй, - соглашается Елена. - Бедный, с кем связался.

Он смотрит на нее и говорит:

- Нет, правда... Или - давай встречаться?

- С тобой? Не смеши! - хохочет Елена и спускается, зная, что он ее ненавидит, но обязательно будет хвастать и рассказывать об этом приключении друзьям в подробностях - и ей не страшно это, отнюдь, ей - весело.

И, глядь, один из приятелей жениха через два-три дня уже подъезжает к ней весьма смело, на глазах у всего курса - будучи при этом пришлым, - берет за талию и, не робея, говорит прямые слова о своих намерениях, она звонко дает ему пощечину, он в ответ свирепеет, громко называет ее тем же словом, что и жених, и даже замахивается - и тут уж получает от сокурсников Елены сполна за оскорбление девушки словом и делом - и неважно, справедливо ли слово по отношению к девушке, но будь джентльмен, при всех - не произноси. Приятель жениха, побитый и обиженный, приводит ораву своих корешей, начинаются разборки, новые драки - а Елену вызывают к училищному начальству и в очередной раз грозят отчислить, Елена плачет, говорит, что ее оболгали, просит не сообщать ничего матери, у которой больное сердце из-за несправедливости людей, - видно, это у них с мамой наследственное - терпеть из-за напраслины. Лжет и плачет Елена с наслаждением, ложь доставляет ей радость именно как ложь, и она не обманывает себя, что спасается ею...

Жизнь представляется ей чередой экспериментов. И никакие неприятности не останавливают: платить так платить.

А меж тем в ней живет твердая уверенность, что, натешив себя (и без этого - не обойтись!), она захочет уюта, обычной семейной жизни. Поэтому невольно оценивает некоторых уже заранее с этой точки зрения. Только не своих: слишком много о ней знают. Только не Печенегина - который среди своих как бы чужой.

Но однажды озорства ради - или скуки - не хочешь ли меня домой проводить? - сказала Печенегину.

Дело было в субботу.

Привела его домой, мать с вопросительным лицом захлопотала: обед.

Сели за стол.

- Там у нас где-то шампанское было, - сказала Елена. - Все-таки жених в доме, надо отметить.

Мать пошла за шампанским - и рада была, что надо пойти, потому что не знала, что с лицом своим делать, куда глазами глядеть.

- Все шутишь, - спокойно сказал Печенегин.

- Шучу. Просто шампанского захотелось.

Выпили шампанского, стали кушать, мать понемногу пришла в себя и стала задавать Денису вопросы о его жизни и воззрениях на жизнь, он отвечал в высшей степени удовлетворительно.

Мать пару раз глянула на дочь с одобрением и некоторым даже удивлением: где ж ты такого степенного и положительного нашла?

Елена в ответ усмехнулась и пожала плечами: мне да не найти!

Отпустив Печенегина с богом, она хотела уже признаться матери, что пошутила, - очень уж надоела своими восторгами и вопросами. Прямо-таки очаровал ее Печенегин.

- Только вы не спешите, - говорила мать, - вы сперва училище кончите.

- А потом в консерваторию поступим, потом работу найдем, денежек накопим, - сказала Елена. - Спешить некуда.

- Нет, откладывать тоже слишком нельзя, - испугалась мать. - Помогу на первых порах. Главное, заметь, тоже человека одна мать воспитала. А говорят: неполные семьи! Другие полные в сто раз хуже неполных! Хороший парень, даже прямо странно, я думала, уже и нет таких.

- Слишком хороший, - сказала Елена.

- Это как же?

- А вот так же.

Печенегин после этого случая остался возмутительно невозмутим, словно ничего и не было. Смотрит на нее с той же улыбкой, как и раньше, впрочем, эта улыбка у него, придурковатого, с лица не сходит. Елену это взбесило и ей захотелось подразнить его побольше.

Был училищный вечер. Капустник. Звездный курс разыгрывал блистательную сатиру на окружающее, используя персонажей Дюма. Елена исполняла роль Миледи, была коварна, обольстительна, всех с ума сводила. Ну и Печенегин в уголке сидит, в ладошки хлопает, сам не участвуя - не то чтоб по неумелости, а просто никому в голову не пришло ему роль предложить.Ты у меня похлопаешь, подумала Елена, ты у меня сегодня... И опять привела его домой. Мать, будучи начальником ночной смены химического предприятия, отсутствовала. (На предприятии ей, кстати, платили, учитывая вредность производства, по тем временам чрезвычайно неплохо - до пятисот рублей денег в месяц. Вспомните-ка тогдашние зарплаты - тут одна хороших двух стоит!)

Привела его домой, стала издеваться: целовать себя позволила, чтобы, когда осмелеет, прекратить и посмеяться. И покончить с этим раз и навсегда. Печенегин же не то чтобы осмелел, а как-то... Не объяснишь даже... Всегда Елена, с кем бы ни была, чувствовала себя уверенней, старше, мудрее, искусней, опытней, - а тут вдруг этот вахлак без признаков волнения (от горячей влюбленности, что ль, робость растерял?) берет ее под свою власть, спокойно и сильно берет - и с огромной нежностью. Таких прикосновений Елена никогда не изведывала. Причем, где ни коснется - ее в дрожь, в муку, чуть было суетиться не начала, как нетерпеливая и неумелая школьница, - чтоб скорей, чтоб быстрей, чтоб началось и кончилось... Но Печенегин этого не позволил, угадав каким-то образом в ней то, что она сама за собой до этого не знала: ей хочется не угодничество принимать, а самой угождать, не себе добывать удовольствие, а другому его доставлять - и вот уже она, а не он, прикосновениями и шепотом владычествует - покоряясь, желая лишь одного: чтобы безумно счастлив с нею стал этот человек...

Утром после бессонной ночи Печенегин охрипшим голосом спросил:

- Опять шутишь?

- Опять, - сказала Елена.

И, действительно, некоторое время вела себя так, будто пошутила в очередной раз.

Потому что - досадно.

Не он должен быть, не Печенегин.

Собственно говоря, он не урод, он не дурак, но - другой должен быть. Неизвестно кто, но другой.

С досады помиловала одного из своих самых пламенных ухажеров, тридцатипятилетнего актера драмтеатра Васеньку, который ради нее давно готов был и семью бросить, и все на свете, который любовником был неистовым, ухищренным, - но Васенька вдруг показался неестественным каким-то, лицедейным, а ухищрения его - слишком продуманными. А если продуманность при чем любовь тогда?

И ведь, в сущности, такой человек, как Печенегин, ей виделся будущим мужем, но именно будущим. Это во-первых. Во-вторых, она полагала и предполагала, что и при замужестве сохранит личную жизнь, не в таком масштабе, конечно, как теперь, но все же... Если ж выйдет за Печенегина, изумленно предугадывала она, то не захочется другой жизни, более того, она ревновать его начнет!

Короче говоря, сама себе не веря, Елена пришла домой к Печенегину - в этот самый домишко на Ульяновской, где он и тогда жил - но тогда с мамой, пришла - и был повтор того, что уже было, но еще сильней все чувствовалось, - а потом, плача, призналась ему в любви, странным образом чувствуя стыд, неловкость, слабость...