Рукотворный рай - Дмитрий Николаевич Москалев Страница 20

Сиротка тихо собрал свои вещи, посмотрел последний раз на полюбившуюся хату со слезами на глазах, старуха перекрестила его, благословила, собрала немного еды в дорогу, и отпустила. А сестра, которая ему наврала про мать, из-за одной зависти своей, из-за одной злобы своей ухмылялась, говорила ему гадости, грубости обидные:

–Что ноешь? Аль хлебушек был вкусный? – рассмеялась она, – погоди, узнаешь ещё вкусного хлебушка, скотина!

Сиротка боялся перечить, и молчал всю дорогу, боясь получить подзатыльник.

Неделя тянулась. Деревни сменяли деревни. Везде был голод, встречали побирушек грубо, холодно. Припасы сиротки отобрала сестра, от них ему остались совсем крохи. Спали на улице, в сени не пускали, искали стога, иногда сами залазили в катухи, сараи, и по утру, пока хозяева не явились, удалялись вновь побираться, просить милостыню.

На все расспросы о матери, о доме, сестра отвечала:

–Жди, тебе то домой возвращаться с пустыми карманами? Что мать скажет? Болван ты! – затем вообще перестала отвечать, а лишь шлепала подзатыльники.

Мальчик скучал и сожалел, что ушел с сестрой, он стал догадываться о том, что сестра врала ему о доме. Потом сомнения его развеялись окончательно, но дороги обратно он не знал. Возвращаться и плутать было опасно и бессмысленно.

Перед вечером они разделились по две стороны, и каждый обходил свои сторону, заглядывая в каждый дом. Почти ничего не давали, одна добрая семья отдала свеклу, немного завядшую, но съедобную.

–Эй, немытый, – подозвала его к забору сестра, – я открою калитку, а ты беги вон в тот сарай, во времянку, видишь? – она указала пальцем на грязный покосившийся домик.

–Вижу, – отозвался испуганный мальчик.

–На плите стоит чугун с картошкой, ты его суй в мешок, и тащи сюда, понял?

–Понял, – ответил мальчик смиренно, – а если не дотащу?

–Лупить тебя буду! – и она шлепнула ему тут же оплеуху.

–А если там хозяин? – мальчик всплакнул.

–Он вышел! Иди же! А то вернется и надает тебе, – она толкнула мальчика в калитку, – иди, болван! – вскрикнула она, смеясь и прикрывая рот рукавом.

Испуганный сиротка вбежал в дом, голыми руками накрыл чугунок мешком своим, столкнул с печи и закинул на спину. Кипящая вода хлынула ему за шиворот, он закричал, но от боли стиснул сильнее руки и выбежал за порог, споткнулся и полетел за землю лицом в лужу, огненная картошка вместе с чугуном вывалилась на землю.

Шум услышал хозяин, сухой старик выбежал из-за двора.

–Вор! – закричал он, схватил стоящую в углу времянки жичину, и принялся изо всех сил стегать мальчика, который на четвереньках полз к калитке.

–Сбежать хочешь? Картошку хотел украсть? Подлец, собака! – кричал старик, – я тебе покажу, как воровать! – и завел руку.

Мальчик ничего уже не слышал, от боли горела спина, дымилась на холоде паром, принялась сверкать жичина, жаля мальчика в нежную плоть. В голове его слышался только смех сестры, которая стоя за забором хохотала от души.

Когда старик устал, он подхватил обессиленного Егорку и со всего размаху выбросил за калитку, под ноги сестре.

–Уноси этого щенка, а то и тебе достанется! – визжал взбешенный старик, который подобрал вещи сироты и закинул их вслед за ним с омерзением, принялся с причитаниями собирать картошку обратно, уже хорошенько испачканную в грязи. Картошка варилась настолько мелкая, словно горох, что он сгреб её своей грязной мозолистой рукой в чугунок, вместе с землей, отнес обратно довариваться, и тихонько со злобой поглядывал, на беспризорников.

Мальчик поднялся на ноги, с трудом закинул на плечи сумку, и под смех сестры, побрел вперед, не слушая её и не обращая уже внимания на её угрозы. Весь мир вокруг, в глазах мальчика, превратился в маленький кружок, который стремился превратиться в точку.

Боль притупила чувства мальчика, воспалились прошлые раны, горело под лопатками, он стал апатичным, его ничто не волновало, над ним надругались, его побили и осмеяли.

Но он не плакал, только озлобился, и когда ночью сестра заснула, он тихонько вытащил из её карманов съестное и удалился. Сиротка бежал всю ночь, пока обессиленный не упал под забором железнодорожной станции.

–"Она наврала мне о доме", – думал он, – "она обманула меня и третий раз, больше никогда с ней никуда не пойду, никто меня дома не ждет, и мать не ждет"! – плакал мальчик, и заснул, уже не чувствуя боль от ожога, а только чувствуя, как сжимается сердце от обиды.

Последующие дни он сосредотачивался на боли, думал только о ней, ибо не думать о другом.

Глава 19.

Чем злые отличаются от обиженных? По вере нашей нам и будет, в этом можно убедиться самостоятельно, на личном опыте, если хорошенько присмотреться, и прислушаться. Изначально, при рождении, злых людей нет, в этом плане мы все равны, мы приходим ни с чем, только с криком, только с улыбкой. Но есть люди обиженные с первых дней, сами еще не зная об этом, плачут от боли, от плохого обращения. Злые люди притягивают зло, оно его сами же и создают.

Такие люди вырастают, осознавая, что их чем-нибудь, да обидели, и вера их день ото дня крепчает в этом. Верой их обидели, или неверием, имуществом обидели, или нелюбовью, всем тем, чем можно обидеть, обдели.

Считая себя униженными и обделенными, начинают они вести себя и поступать так с людьми, как считают, что поступили с ними самими, даже хуже того! Так сказать, отвечают взаимностью.

От такого положение усугубляется, и вот, в один прекрасный день человек доходит до крайности, до крайней точки злости своей и ненависти к окружающему, и его с уверенностью можно назвать злым человеком.

Григорий закончил говорить и компания вышла к дому, к которому всю дорогу направлялась. Во тьме стояло несколько старых, наполовину каменных, а на другую половину деревянных домов, прогнивших от вечной сырости, осыпавшихся и покосившихся от ветров, с разбитыми ели кое-как прикрытыми окнами, заколоченными, через щели которых редко мерцал огонек свечей, огнив или ламп.

Весь двор зарос кустарниками и травой, уже по осеннему умершими, сквозь которые гулял тихий прохладный ветер.

От дороги к порогу дома вела тропа, на которую свернули идущие приятели, приминая под ногами едва замерзшую грязь, ломая чуть застывшую ледяную корку, оставляя за собой неглубокие, ровные следы от ботинок, они подошли к дому.

Наверх вела скрипучая, сгнившая лестница. Через узкий и низкий вход