Мэри Вентура и «Девятое королевство» - Силвия Плат Страница 20

– Тебе от кого-то здорово достанется.

Мальчуган нервно смотрит на запястье и нерешительно улыбается – эта улыбка явно сквозь слезы. Правой рукой поправляет учебники, стараясь удержать их на коленях.

Карми заканчивает разметку имени Р-У-Ф-Ь на запястье и держит иглу наготове.

– А тебе не поздоровится, когда она это увидит.

Но мальчуган уверенно кивает: мол, продолжайте.

– Но почему? – не понимает Нед.

– Попробуй сделать себе тату. – Карми строит гримасу крайнего отвращения. – И только одно имя! «Это все, чего я стою?» – скажет она. Ведь ей хочется роз, птиц, бабочек… – Иголка вонзается в руку, и мальчик вздрагивает, как жеребенок. – А если наколешь больше тату, чтоб доставить ей удовольствие, – роз…

– …птиц и бабочек, – подсказывает мистер Томолилло.

– …она скажет – голову даю на отсечение – скажет: «Стоило на это выбрасывать деньги?» – Карми быстро промывает иглу в чаше с антисептиком. – Женщин не переспоришь.

Несколько скупых капель крови проступает на четырех буквах – таких простых и черных, что кажется, это просто надпись, сделанная чернилами, а не татуировка. Карми накладывает узкую повязку поверх имени. Вся операция длится не более десяти минут.

Мальчуган выуживает из заднего кармана мятый доллар. Товарищи ласково хлопают его по плечу, и все трое вываливаются за дверь, подталкивая и сбивая с ног друг друга. Несколько прильнувших к окну лиц мгновенно растворяются под взглядом Карми.

– Неудивительно, что малыш не захотел татуированное сердце – что ему с ним делать? Уже на следующей неделе, поверьте, он прибежит с просьбой наколоть Бетти, или Долли, или еще какое-нибудь женское имя. – Карми вздыхает, подходит к картотеке, извлекает оттуда пачку фотографий – их он не вешает на стену – и пускает по кругу. – Хотелось бы мне сделать одну особую татуировку. – Карми откидывается в крутящемся кресле, упершись ковбойскими ботинками в картонную коробку. – Вот бабочка. У меня есть картинки охоты на кроликов. Женщин с ногами, обвитыми змеями и ползущими все выше, но я срубил бы кучу бабок, если б изобразил бабочку на женщине.

– Какую-нибудь необычную бабочку? – Нед смотрит на мой живот, словно это какой-то ценный пергамент.

– Дело не в том – что, а в том – где. По крылышку на каждом бедре. Бабочка, сидя на цветке, все время слегка трепещет крылышками. И тут, при малейшем движении женщины, крылья ходят туда-сюда, туда-сюда. Мне так нравится этот образ, что я сделал бы тату практически бесплатно.

Я представляю себе бабочку, увеличенную в десять раз, – тогда ее крылья протянутся от тазовой кости до коленной чашечки, но сразу отбрасываю эту мысль. Она хороша, только если тебе до ужаса надоела собственная кожа.

– Многие женщины просят наколоть бабочку именно в этом месте, – продолжает Карми, – но ни одна не согласится на фотографию после окончания работы. Даже без лица – просто от талии. Не думайте, что я не спрашивал. Можно подумать, что все в Штатах сразу же поймут, кто изображен на фото.

– А не могла бы это сделать ваша жена? – отваживается на рискованный вопрос мистер Томолилло. – Ради семейного бизнеса.

Лицо Карми болезненно морщится.

– Нет, – качает он головой, и в его голосе сквозит давняя горечь и сожаление. – Нет, Лора даже слушать об этом не хочет. Мне казалось, что со временем она привыкнет и приспособится к моей работе, но этого не происходит. Иногда я даже думаю: для чего мне все это надо? Тело Лоры остается таким же белым, как и при рождении. Она ненавидит татуировки.

До этого момента я предвкушала – как же это было глупо! – будущие дружеские встречи с Лорой в салоне Карми. Я представляла себе гибкое, податливое тело: на каждой груди готовая вспорхнуть бабочка, на ягодицах цветущие розы, на спине стерегущий золото дракон, а на животе Синдбад-мореход в шестицветной красе. Весь жизненный опыт, думала я, изображен на этой женщине – по ней можно изучать саму жизнь. Как же я ошибалась!

Мы вчетвером сидим и молчим, утопая в сигаретном дыму, когда в салон входит упитанная, крепкая женщина, а за ней – мужчина с сальными волосами и мрачным, высокомерным выражением лица. На женщине – шерстяной пиджак цвета электрик, застегнутый под самый подбородок; розовый платок не скрывает блестящих белокурых волос и высокой прически помпадур. Она садится на стул у окна, не обращая внимания на «Голгофу», и пристально смотрит на Карми. Мужчина стоит рядом и тоже не спускает с Карми строгого взгляда, словно ожидая, что тот выстрелит без предупреждения.

Какое-то время сохраняется напряженное молчание.

– А вот и моя жена, – произносит Карми любезно, но как-то безучастно.

Я бросаю на женщину еще один взгляд и встаю со своего удобного места на ящике за плечом Карми. Сторожевая стойка вошедшего мужчины наводит меня на мысль, что он либо брат Лоры, либо ее телохранитель, либо низкопробный детектив, действующий по ее указке. Мистер Томолилло и Нед в едином порыве направляются к двери.

– Нам пора, – бормочу я, так как все остальные молчат.

– Попрощайся с людьми, Лора, – просит Карми жену.

Мне жаль Карми, я испытываю неловкость за него. Энергия покидает мастера, и веселая говорливость тоже.

Лора не произносит ни слова. С коровьим спокойствием она ждет, когда мы трое уберемся. Я представляю себе ее тело – мертвенно-бледное и полностью обнаженное, тело женщины, по-монашески невосприимчивой к ярости орла, страсти розы. А со стены зверинец Карми ревет и вожделенно пожирает ее глазами.

Дочери Блоссом-стрит

Так случилось, что мне не нужны предупреждения об ураганах в семичасовых новостях, чтобы понять, что меня ждет плохой день. Когда я иду по коридору третьего этажа больницы к своему кабинету, то первым делом вижу у двери карты пациентов – они появляются там так же регулярно, как утренние газеты. Сегодня стопка тощая, а поскольку четверг у нас полный рабочий день, я понимаю, что придется потратить добрых полчаса, звоня на разные посты регистратуры, чтобы отловить недостающие карты. Несмотря на раннее утро, моя белая блузка на пуговках уже не кажется такой отутюженной, и я чувствую под мышками влажные местечки. Небо за окном низкое, туманное и желтое, как в Голландии. Я толчком открываю одно из окон, чтобы проветрить кабинет, но ожидаемого эффекта это не дает. Воздух неподвижный, тяжелый и сырой, как в прачечной. Я разрезаю бечевку на папках с записями, и с первой из них на меня смотрит красная печать: умер. умер. умер.

Я пытаюсь заменить буквы, чтобы прочитать: оглох[25], но это невозможно. Не могу сказать, что я суеверна. Пусть даже чернила на истории болезни и выглядят ржавыми, как засохшая кровь, но они всего лишь говорят, что Лиллиан Алмер умерла и номер девять-один-семь-ноль-шесть вычеркнут из списка живых раз и навсегда. Грим Билли на девятом посту снова перепутал номера – не нарочно, конечно. Тем не менее темное небо и признаки урагана на побережье, становящиеся все явственней с