Ничего, кроме нас - Дуглас Кеннеди Страница 20

— Карли любила мои английские чаи. А я любила дочке их готовить, но меня никогда не было дома, когда она приходила после школы…

Миссис Коэн не договорила. Голос ее задрожал, и она изо всех сил сдерживалась, чтобы не заплакать.

— Карли никогда не жаловалась на ваше отсутствие, — сказала я.

— Ты можешь мне не врать, Элис. — Миссис Коэн горько вздохнула.

Но я знала, что должна сделать именно это, потому что вспомнила, что однажды сказал мне дедушка: «Не верь ты всей этой чепухе о герл-скаутах, которые никогда не врут. Иногда ложь — это самое доброе, что мы можем дать другому человеку».

— Я не вру, миссис Коэн.

Она все-таки расплакалась, схватив меня за руку:

— Ты слишком добра ко мне. Ты ведь не веришь, что Карли правда умерла?

И я снова солгала:

— Возможно, она бросила вещи на пляже, чтобы пустить всех по ложному следу.

— Но если так, если она не могла и помыслить, чтобы вернуться в Олд-Гринвич, и решила пуститься в бега, а я все время читаю в журналах о подобных случаях, почему же она не может просто дать мне знать, что жива?

У меня не было ответа на этот вопрос. Конечно, я тоже надеялась, что огласка и вся эта шумиха вокруг ее исчезновения все же заставят Карли выйти из своего укрытия. Но от нее до сих пор не было никаких известий.

— Язык не поворачивается это сказать, — заметил Арнольд через неделю после выхода новостей в эфир, — но Карли, вероятно, мертва. Одна открытка родителям, где бы говорилось, что она жива и читала все, что о ней написали, могла бы все изменить. И ведь это так просто. Именно поэтому я предполагаю, что Карли больше нет с нами.

Но я возражала, спорила с ним. И все потому, что я тоже боялась самого худшего, но гнала от себя эти мысли. Дело Карли не было закрыто, но олд-гринвичская старшая школа держала все в секрете. Можно только поражаться тому, что Эймс Суит, которому все практически сошло с рук, оказался не в силах сдерживать свою злобу и снова принялся испытывать пределы терпимости. Если бы не его отвратительный выпад против Арнольда, когда он обозвал его жидом, которого не пустили в Йель, Арнольд не написал бы в «Таймс», и жизнь Эймса сложилась бы иначе. Мы действительно наступаем на одни и те же грабли, да еще подставляем голову, чтобы нас посильнее ударили.

Между тем миссис Коэн и дальше приглашала меня на послеобеденный английский чай не реже двух раз в неделю. От мамы эти походы мне приходилось скрывать — я боялась, что она станет ревновать, узнав, как много времени я провожу с матерью Карли. Но отказать несчастной женщине я не могла. Я понимала, что это каким-то странным образом помогает ей чувствовать себя ближе к Карли. Когда я рассказала Арнольду, что два-три раза в неделю провожу у нее по несколько часов, он кивнул.

— То, что ты делаешь, — мицва. — Арнольд использовал именно это слово на иврите, означающее «доброе дело». — Общение с тобой помогает миссис Коэн верить в то, что у нее все еще есть дочь.

Спустя три месяца после исчезновения Карли я получила письмо из Бодуин-колледжа. Оно начиналось со слов, которые я так надеялась прочесть: «Вы приняты!»

Я вздохнула с облегчением — позади вся эта нервотрепка с поступлением. Меня приняли в престижный колледж.

Тогда на собеседование я ездила с Питером, сидевшим за рулем своего «вольво» (папа как раз уехал в Южную Америку). Приехав в Брансуик и осмотревшись, мы оба решили, что кампус нам нравится. Небо в штате Мэн в тот день было темно-синим. Даже опавшая листва на газонах выглядела очень живописно — дело-то было в начале октября. Студентка, которая провела нам небольшую экскурсию перед моей встречей с одним из деканов, ведающих приемом, рассказала, что, хотя в колледже до сих пор царит консервативная атмосфера с упором на спорт, «здесь хватает и богемных, артистических типов, так что и интеллектуалы в колледже не чувствуют себя, как будто они в Сибири». Звали девушку Шелли. Ее внешний вид обнадеживал — она выглядела как более юная версия Грейс Слик, что сильно порадовало меня — фанатку Jefferson Airplane. Родом Шелли была из Чикаго. Она рассказала, что отец у нее адвокат, занимается гражданским правом, и что ей, вероятно, надо было бы выбрать какое-то более оригинальное учебное заведение, например Беннингтон[24] или Антиохию[25], но отец — при всех его леволиберальных заморочках — придерживается старомодных взглядов относительно достоинств гуманитарных наук и настаивает, чтобы дочь получила надлежащее квазиклассическое образование в приличном колледже. Ее приняли в Боудин, и да, ей правда здесь понравилось. Особенно хороши преподаватели религии и философии. Она без ума от атмосферы на побережье штата Мэн и уже встретила в колледже достаточно единомышленников, в том числе ребят из небольших городков, ставших противниками провинциальных нравов.

— Приходится мириться и со студенческими братствами, и с хоккеистами, — рассказывала Шелли, пока мы гуляли по территории кампуса, — и с тем фактом, что сюда всего второй год принимают женщин. С одной стороны, это означает, что парней здесь много, есть из кого выбрать, а с другой — что мужчины в отчаянном положении. Я что хочу сказать: одна девица на семерых парней… в общем, считайте сами.

В то утро на экскурсии у Шелли, кроме нас, не было никого, и я сразу заметила, что она положила глаз на Питера. Перед тем как мы попрощались, она вручила брату листочек с номером телефона своей квартиры за пределами кампуса и сказала, обращаясь к Питеру, что, если к вечеру мы еще не уедем, можем к ней заглянуть: около девяти у нее собираются друзья.

Собеседование прошло более гладко, чем я могла надеяться. Проводил его недавний выпускник колледжа. Он прочитал мои документы и задал первый вопрос: как я отношусь к тому, что колледж находится в захолустье? Я была к этому готова и ответила, что хоть в душе я всегда останусь жительницей Манхэттена, но знаю, что у меня еще будет время пожить в большом городе, а учиться я хочу в красивом и тихом месте, вдали от столичных соблазнов. Я рассказала, что фанатично люблю читать, и мой собеседник сообщил, что в Боудине традиционно очень сильная кафедра английского языка.