Песнь дружбы - Бернгард Келлерман Страница 20

— Да хватит об этом! — закричал Антон.

Нет! Так вот, с их помощью он значительно продвинулся вперед. Бабетта налила ему пива, чтобы он смелее продолжал свою речь. И Герман опять заговорил о том, как представлял себе все это отец. Он хотел, чтобы они прожили здесь сколько пожелают, чтобы они поправлялись и отдыхали, но они сами знают, что все вышло иначе, совсем иначе! Он должен наконец выложить друзьям всю правду, больше он не может молчать. И он наконец ее выложил. Не могут же они в самом деле вечно жить здесь, к тому же впроголодь. Да им это совершенно ни к чему, они могут своим трудом заработать себе на жизнь и выбиться в люди. Ведь Антон — плотник, Генсхен — парикмахер, Рыжий — каменщик.

Карл-кузнец положил тяжелые кулаки перед собою на стол: он сидел совершенно неподвижно, обратив к Герману стекла черных очков. Антон слушал с сердитым лицом, глаза его сверкали. Рыжий сидел подавленный, уткнув бороду в шерстяной шарф, мигая ресницами цвета ржавчины. Генсхен смотрел на Германа в упор своими светлыми глазами, попыхивая папиросой.

— Если я тебя правильно понял, — заговорил наконец Карл, с трудом подбирая слова, — если я тебя правильно понял, ты хочешь сказать, что не намерен больше держать нас здесь? Что мы, одним словом, тебе в тягость?

— Разумеется, это он и хотел сказать! — закричал Антон раздраженно и сердито.

Герман покраснел, он старался не встречаться ни с кем глазами. Он снова заговорил о том, как представлял себе это дело отец, — он ведь им только добра желал. Он хотел, чтобы они прогостили здесь сколько пожелают и чтобы им было хорошо. Отец ведь не предполагал, что в Борне им придется мерзнуть и голодать! Да и кто бы мог это предположить! Он ведь думает об их же благополучии, только об их благополучии! Это он и хотел сказать.

— А куда идти мне, Герман? — проговорил Карл-кузнец, медленно вытягивая на столе руки по направлению к Герману. — Скажи мне!

Рыжий сжался еще больше, лицо его выражало полнейшую беспомощность.

Здесь они спят на соломе, ходят в лохмотьях, а там, за оградой Борна, для них всегда найдется заработок.

Но тут поднялся Антон и выпрямился во весь рост» Лицо его было свирепо. Он продолжал, казалось, расти на глазах.

— Прекрати это нытье! — закричал он так громко, что Бабетта испуганно забилась в самый темный угол. Друзья облегченно вздохнули и с надеждой посмотрели на Антона: когда он говорит, можно быть уверенным, что будет сказано именно то, что нужно.

— Довольно болтать! — продолжал Антон, побледнев от волнения. — Короче говоря, ты хочешь, чтобы мы убирались?

— Так будет лучше для вас самих!

— Так, значит, нам надо уходить! Вы слышите? А мы-то верили, что он наш друг! Послушай, Герман, нам нужно договориться: а если мы захотим у тебя остаться, ты, несмотря на это, вышвырнешь нас? Отвечай: да или нет?

— Я только хочу сказать…

— Да или нет?! — рявкнул Антон. Жилы на его шее вздулись, кадык торчал, словно Антон кость проглотил. Герман сидел смущенный и растерянный, Антон стоял перед ним в позе обвинителя. — Да или нет?

— Если вы хотите остаться… Но вы ведь знаете, впереди долгая зима — не можете же вы голодать!

Антон раскачивался из стороны в сторону. Внезапно он ударил кулаком по столу и уставился, сверкая глазами, в красное лицо Германа.

— Послушай, Герман! Ты пригласил нас, когда катался как сыр в масле, и мы к тебе охотно приехали. А теперь, когда с тобой стряслась беда, теперь, ты думаешь, мы удерем и оставим тебя в беде? За кого же ты нас принимаешь? Что ж, по-твоему мы подлецы?

Герман чувствовал себя уже неуверенно. Ну, что на это скажешь? Он плохо повел дело, они его не поняли.

Антон беспощадно напустился на него.

— Мы не такие подлецы, Герман! — ревел он. — На фронте мы погибли бы вместе, если бы пришлось, — почему же нам вместе немного не поголодать? Стыдно тебе, Герман!

Это были нужные слова: они попали в цель. Не еда и не питье самое главное. Антон прав. Герман обидел друзей, он слишком мало ценил их. Да, ему стало немного стыдно.

— Поэтому я спрашиваю тебя еще раз, — крикнул Антон. — Если мы захотим остаться, тогда ты тоже нас вышвырнешь? Да или нет, и больше ни слова, слышишь?

— Разумеется, нет!

— Отлично! В таком случае дело улажено. — И Антон примирительно протянул Герману руку. — Мы останемся сколько захотим, и если в эту зиму нам придется есть одну картошку — это дело наше!

Бабетта успокоилась. Похоже было на то, что затевается ссора, этот плотник — малый горячий. Но теперь все опять в порядке. Герман плохо повел дело, — где ему тягаться с Антоном.

А Герману действительно было немного совестно. Да, получилось так, словно он и впрямь хотел обидеть товарищей.

Карл-кузнец нащупал его руку и спросил:

— Ну скажи сам, Герман, куда бы я девался с моими больными глазами?

— Ты, разумеется, мог бы остаться здесь, Карл.

— А я? — нерешительно проговорил Рыжий. — Я тоже один на белом свете и не знаю, где мне голову приклонить!

— Ты ведь опытный каменщик! Теперь, после войны, так много строят!

Рыжий почесал свою огненную бороду.

— Да, это-то верно! Но не все обстоит так, как надо!

Больше Рыжий не сказал ничего. Ведь здесь он чувствует себя как дома и в полной безопасности; неужели Герман не понимает этого?

Антон расстегнул жилетку. В подкладке был карман, в нем звенели деньги.

— Возьми, Генсхен! — Антон великолепным жестом бросил деньги на стол. — Принеси пива! У тебя ноги помоложе, чем у Бабетты! Я угощаю! — Он крепко хлопнул Германа по плечу и рассмеялся. — Я покричал немножко, но это не со зла. Ты уж не обижайся, Герман!

12

На следующий день они работали в сарае. Они вычистили загородки, где стояли раньше Краснушка и теленок, и начали устраивать себе жилье на зиму. Больше откладывать было нельзя: ночи стояли уже довольно холодные, с востока дул пронизывающий ветер. Антон сколачивал из нетесаных досок нары.

После обеда Генсхен попросил у Бабетты горячей воды. Он смыл с себя всю грязь и побрился. Прихорашивался он долго и обстоятельно, как кошка, и когда наконец окончил, его было просто не узнать. Это был красивый парень со светлыми блестящими волосами, с лукавыми серо-голубыми глазами, стройный и