Елена Ханга - Про все Страница 21

Мы посылали письма высоким государственным чиновникам, и многие соглашались встретиться с нами. На этих встречах мы пытались донести до чиновников главную мысль: российские женщины-журналистки, как их западные коллеги, могут писать о традиционно "мужских" темах, таких, как оборона и внешняя политика, а не только о бытовых проблемах (если бы просьба о встрече исходила исключительно от российских журналисток, официальные лица нас бы просто проигнорировали).

Больше всего запомнилась мне встреча с Владимиром Крючковым, возглавлявшим КГБ.

Эта встреча началась с неудачной шутки. Наш "радушный" хозяин сказал, что войти в его кабинет легче, чем выйти из него. Чтобы мы сразу поняли, куда попали. Он угощал нас шампанским и шоколадными конфетами, всем подарил цветы, демонстрируя уважение, с которым КГБ относится к "нашим героическим советским женщинам". Конфеты, хрустальные бокалы, ковер на полу, парчовые портьеры, плотно закрывающие окна... Одна из американских корреспонденток спросила Крючкова, сколько женщин занимают в КГБ высокие посты, и он упомянул несколько фамилий. Кто знает, может, в ближайшее время на книжных полках появится книга "Женщины - у руля КГБ".

С одной стороны, это время рождало надежду, с другой - отличалось усилением национальной розни, ростом уличной преступности, нехваткой товаров первой необходимости. Из-за этого все демократически настроенные советские граждане боялись переворота. Как журналистку происходящее раздражало меня. Да, я получила свободу писать обо всем, но мои статьи ничего не могли изменить. Я могла писать о противозачаточных средствах и произносить перед камерой слово "презерватив", но моими стараниями этих противозачаточных средств в московских аптеках больше не становилось.

В это время я и получила фантастическое известие о том, что Фонд Рокфеллера выделил мне грант, стипендию Уоррена Уивера на 1990-1991 годы для изучения истории моей семьи.

Заявки на получение этой стипендии в Фонд поступают со всего мира. Я заполнила необходимый бланк зимой 1990 года в редакции "Московских новостей", но не ожидала получить ответ (какое дело капиталистам до никому не известной русской). Поэтому я была страшно удивлена, когда в апреле раздался телефонный звонок и голос на другом конце провода пригласил меня прибыть в Нью-Йорк на личное собеседование. Этот великий город, город моих бабушки и дедушки, более чем на год стал моим домом.

Я поняла, что стипендия открывает передо мной совершенно новые возможности. Я знала, что, в отличие от моей первой поездки в Америку, на этот раз буду представлять только себя, женщину, ищущую свои семейные корни. Я переставала быть "Еленой, этой интересной черной русской", как характеризовали меня многие американцы. Я превращалась еще в одну чернокожую женщину с легким иностранным акцентом. И действительно, в Нью-Йорке меня часто принимали за уроженку Карибских островов.

Когда я прилетела в Америку в сентябре 1990 года, в аэропорту меня встречали друзья. На этот раз я уже не так судорожно сжимала в руке советский паспорт.

О, МОЯ АМЕРИКА

То был первый весенний день, первый день, когда погода действительно позволяла оставить пальто дома. Как обычно, на работу в Рокфеллеровский центр я шла пешком. Весна в Нью-Йорке - лучшее время года. Воздух кажется чистым, несмотря на забитые машинами улицы. Я вдыхаю ароматы дорогих духов женщин и мужских лосьонов после бритья. Для меня эти ароматы - символ особой энергии, которой заряжен Нью-Йорк. В такой прекрасный день я не желаю замечать другого, привычного для Нью-Йорка запаха - мочи, которым пропитаны входы в подземку и подъезды в районе Центрального вокзала, где ютятся бездомные.

За квартал от моего офиса передо мной материализуется знакомая фигура. Мужчина пытается всучить мне рекламное объявление школы машинописи.

- Вам нужна работа? - любопытствует он.

Мои американские друзья пытались убедить меня, что в Нью-Йорке нужно ходить, глядя прямо перед собой, избегая контакта с незнакомцами. Это трудно. Мне по-прежнему интересно все то, что происходит вокруг меня. Когда мне суют в руку листок бумаги, я чувствую, что должна ответить: "Спасибо, не надо", хотя прожила в городе шесть месяцев и знаю, что в результате могу стать жертвой мошенничества или нападения.

Вот и этот мужчина, набирающий народ в школу машинописи, несколько раз обращался ко мне. Сегодня я решила задать ему несколько вопросов. Что, по его мнению, я делаю здесь каждый день, одетая в деловой костюм? Почему он решил, что я безработная и мечтаю о том, чтобы стать машинисткой?

- Я из России, - говорю я, - поэтому, возможно, чего-то не понимаю. Почему вы раз за разом пытаетесь всучить мне эти листочки?

Мужчина, белый, удивляется моим вопросам. Он останавливал меня, потому что я хорошо одета, на полном серьезе объясняет он. Я выгляжу очень аккуратно, поэтому он уверен, что я смогу научиться печатать. И он не сомневался, что мне нужна работа.

- Но почему? - вновь спрашиваю я. - Как я могу позволить себе деловой костюм, если у меня уже нет работы?

Мужчина пытается просветить меня.

Раз я из России, объясняет он, то, должно быть, не понимаю, сколько денег черные американцы тратят на одежду. Да, это правда. Черный американец, безработный или живущий на пособие, каждый лишний цент тратит на красивую одежду. Так что мой деловой костюм ничего не говорит насчет моего рабочего статуса.

Мужчина нисколько не стесняется все это мне объяснять. Наоборот, ему приятно раскрыть глаза мне, иностранке, на некоторые привычки афроамериканцев. Земля круглая. Кислород необходим для дыхания. Безработные черные тратят все деньги на одежду.

У черного американца не возникло бы и мысли задавать вопросы и, уж конечно, его не удивили бы ответы. Я сталкиваюсь с проявлением расовых предрассудков, от которых мои бабушка и дедушка пытались уберечь своего ребенка.

Если бы расизм оказался единственным наследством, обретенным мною в Америке, я бы немедленно развернулась и проследовала путем, проложенным бабушкой и дедушкой - через океан. Но нет, на земле моих предков я открыла для себя много и белых, и черных миров. На этот раз я уже не была гостем, которого хозяева заботливо оберегали от всех неприятных неожиданностей, как случилось в мой первый приезд в Соединенные Штаты. Я еще не натурализировалась, но уже почувствовала себя близкой родственницей туземцев.

Мои мама и бабушка воспитывали меня так, чтобы я прежде всего полагала себя человеческим существом. А черный цвет кожи считала одной из особенностей моего организма. Но для русских, а может, и для большинства американцев я прежде всего была черной.

Здесь я гораздо больше, чем в России, думаю о своей расе. И белые, и черные в один голос уверяют меня, что я понимала бы гораздо больше, если бы родилась в Америке. Разумеется, они правы. Я понимаю лишь то, что испытала на себе. Однако, будучи черной русской, я могу видеть то, что не замечают американцы. Иногда мне хочется начисто стереть из памяти эти воспоминания.

Сцена 1: коктейль-парти в Лос-Анджелесе. Меня представляют богатому белому бизнесмену, который активно ведет дела с Советским Союзом.

- Вы ничего не знаете о черных американцах, - говорит он мне. - Вам известно, что при поступлении в колледж черные имеют гораздо больше прав, чем белые?

Я хочу сказать ему, что гораздо больше черных, лишенных возможности учиться из-за цвета кожи, чем тех, кто получает "специальные привилегии". Я хочу рассказать о моем прадеде, которому с огромным трудом удалось дать образование своим детям добрых сто лет тому назад. О том, что ему пришлось приложить гораздо больше усилий, чем любому белому, чтобы добиться того же результата.

Но слова застревают у меня в горле. Я все еще стесняюсь, когда пытаюсь спорить с американцами, независимо от цвета их кожи. (Кто я такая, чтобы говорить им об их стране?)

Бизнесмен продолжает вещать о зле, которое являет собой черная Америка.

- Елена, - доверительно говорит он мне, положив руку на плечо, - ты всю жизнь прожила в России. Получила образование. Ты - не такая, как большинство здешних черных. Посмотри на американские тюрьмы. В большинстве там сидят черные. Черные не учатся с таким усердием, как белые, поэтому им нужны "привилегии" при поступлении в колледж. Откровенно говоря, твои братья по крови ленивы. Они поднимают столько шума, потому что не хотят работать столько же, сколько другие люди.

Это говорит не московский неонацист, а уважаемый американский бизнесмен, который часто встречается с россиянами. Поскольку большинство россиян никогда не имели дела с черными, этот человек создает у них образ афроамериканца. И он считает комплиментом свои слова о том, что я не такая, как другие черные. На этот раз я пытаюсь возразить:

- Нельзя говорить о всех черных в целом, точно так же, как о белых... - Но он прерывает меня.