Анатолий Найман - Каблуков Страница 21

Разумеется, никаких намеков на то, что на курсах нас за ручку водили или в блаженных грезах баюкали, тут нет в помине, не о поверхностных подобиях речь. А, вот, о беззаботности. Стипендия была больше моей заводской зарплаты, да еще заказики все время шли со студий: прописать диалог, текст к фрагменту кинохроники, документальный сюжетик, научно-популярный. Мы с Тоней поездили-поездили Москва - Ленинград - Москва - Ленинград и сняли квартирку. Перед тем была встреча с ее отцом. Я ей с самого начала предлагал его найти - следуя его инструкции. В прямом смысле слова следуя: убогая стекляшка "Поляны" была втиснута во двор выходящего на бульвар углового дома и, как попалась в первую неделю на глаза, так и стала торчать, будто она главная на площади. А памятник, "Известия", "Центральный", ВТО, "Женское легкое платье", сам бульвар - обрамление, антураж. И так выставившись, она всю цепочку кафе и пивных от Столешникова до Арбата, как гирлянду елочных лампочек, засветила: идешь, словно нарочно выбрал ими составленный маршрут. Но Тоня сказала: "Сам посуди: отец ушел в Нитрийскую пустыню, в пещеру, сокровенным делом занят. Он, стакан, члены ложи. И вдруг экскурсанты - и кто, дочь! Во-первых, какая-такая дочь? Дочь - это дом, а здесь пивная, непересекающиеся пространства. Во-вторых, кто ее сюда пустил? Здесь медицинский кабинет, интимные подробности, может, у него в ту минуту вырезают чирий на ягодице... Ты еще туда-сюда. Ты и сходи. Ты - кто-то, хотя и знакомый, с тобой известно, как обращаться".

Я нашел его в подвальчике против Института марксизма-ленинизма. Встал так, чтобы он меня видел, но он то слушал кого-то, то сам говорил. Наконец сосед его обратил на меня внимание, шепнул ему, он поднял на мгновение глаза - и опять внутрь застольного круга. В этом освещении у них всех был очень здоровый вид, раз навсегда запекшегося на лицах загара. Как будто только что с курорта, но на котором не отдыхали, а работали: лодочниками, спасателями. Я еще минуту постоял, повернулся и пошел. Он: "Коль", - и пальцем показал на столик рядом, и официанту: "Принеси ему". Я сел, он конца какого-то ихнего периода дождался и перебрался ко мне. Выслушал про курсы, про Тоню, без интереса, но и без вызывающей скуки. "У меня есть квартира... - Вдруг перебил себя: - Коль, ты пьян-то бывал?" Я сказал: "Мутило". "Есть такие. Так ты и не пей - чего питье переводить?.." Он позвал пальцем гномоподобного типа из-за своего стола, тот мигом - словно бы подпрыгнул и перелетел - появился за нашим. Чисто-чисто бритый, в огромных, как у водолаза, очках, с сеткой на невзрачной шевелюре. "Вот человек, показал на меня мой, так сказать, тесть, - не знает пить. Интерпретируй!"

"Вы сынок Петра Львовича, - так приветливо, что чуть ли не угодливо, заговорил тот, - и в некотором смысле представляете такового. Чем вызываете мое глубочайшее расположение. И таковое же отчаяние. Поскольку выражаете непоправимое разрушение всех трех человеческих природ. Телесной - ибо не знающий пить, или, на профанном языке, непьющий, все равно что человек с таким телесным недостатком, как отсутствие кожи либо железы какой-нибудь щитовидной, селезенки, не говоря уже о теплотворном жире. Душевной поскольку смотрите вы на эту мирускюленцию, другими словами, на благословенную нашу вселенцию, как бы нося на внутренних очах по микроскопу, - он показал на свои очки, - и не видите, как она устроена натюрлих, без под... собок, если вам доступно, что я хочу сказать. А видите, чего видеть ни в коем случае не надо, каких-то вирусов и папирусов. Самый же больший урон вы наносите духовности, отвергая божественный промысел относительно Ноя, нашего праотца - сиречь относительно всех нас, его потомков. Каковому водное испытание было предложено исключительно для ради того, чтобы он не просто мог по входе в гавань выпить, но восчувствовал сокровенную полноту, вмещаемую самим этим звуком - "выы-пиить". Что и было через нездешнее чутье усвоено сыновьями его Симом - почему мы теперь говорим: сим победиши - и Яфетом, от которого осталось простонародное прет, как на буфет. В смысле, прет человеку удача. Не усекший же момента Хам хамом и остался". Пятясь и мне кланяясь, человечек плавно достиг своего места.

"У меня есть квартира, - вернулся к теме Петр Львович, как будто эта сцена была натекшим с кружки колечком пива на столе, которое, походя, вытерли тряпкой. - Тут недалеко. Ну не моя, но и больше ничья. Потолок в коридоре косой, крыша, а так все честь честью. От чего и мне будет честь и отрада проявить отеческую заботу". Я представлял себе эту квартиру, и в другой раз, без Тони, в ней, может, и зажил бы. Но сейчас ни к чему: я сказал, что мы никогда одни не жили, хотим использовать момент. Он мгновенно раскусил: "Да-да-да. А там, бывает, народ разный заночевывает. Хотя всё люди почтенные. Но - люди. Места всем хватает - и вам хватило бы. Но вам охота без людей, понимаю". И прибавил, как бы перекликнувшись с Тоней: "Вам охота в скит, но с водопроводом. Всем так охота. А не бывает. Или скит и вошки, или водопровод и бригада водопроводчиков". Пересел на прежнее место и возгласил - всему столу, никому в отдельности: "Что придумали, а! Водопровод вместо живого человека". Аудиенция была закончена.

Так что мы сняли по бумажке, приклеенной к водосточной трубе, - на Палиашвили. Дом через дом - посольства, консульства, Верховный суд, Гнесинское училище с руладами из окон, Институт мировой литературы с чугунным Горьким, примирявшим собой просто литературу со всемирной. Как будто так и надо: как будто это не отвлеченные понятия, отчужденные от обычной, обыденной, нашей, наших семей жизни, а уличная заурядность - как булочная и автобус "К". Скатертный переулок - и скатерть-самобранка, Хлебный - и хлеб наш насущный. Поварская-Воровская - и мы, вставленные в оба плана, без каких бы то ни было оснований, без малейшего с нашей стороны усилия и желания-нежелания. Точно так, как были вставлены в среднюю, а потом в старшую группы детсада.

А тут еще узнаю, что в мастерской Мыльникова обсуждали сценарий "Книгоноша из Камышлова". Нас по четыре - пять человек распределили между известными киношниками и группы объявили мастерскими. "Книгоношу" сочинил слушатель Шахов с немыслимым именем Франсуа. Оказалось, отец, уральский пролетарий, назвал в честь революционера Бабефа: знакомясь, сын рекомендовался Сеней. Я подошел, спросил, почему Камышлов... Потому что оттуда родом... А один этот Камышлов на земле?.. Да вроде о другом не слышно, Молотовская область, река Пыжма... А Исеть?.. Исеть везде текет, сказал Франсуа. Исеть, Кунара, Рефть, Каменка, Синара. Багоряк. Багоряк слыхали?

Я сказал про детский сад. Он ходил в тот же, в то же время... Аквариум?.. Аквариум... Мальчик помочился... Женька Кулик. Их три брата, сейчас сидят за драку, завалили кого-то... Меня не помните?.. Почему, помню. А вы меня нет... Я даже Камышлова не помню. Помню, пленный немец прыгнул в Пыжму: девочка купалась у берега, и ее понесло. Немец спросил разрешение у конвоира, и, пока плыл, тот пощелкивал затвором винтовки... Образца 1914 1930 годов. Пятизарядная трехлинейка... Мы шли строем по берегу... По левому, высокому... Да, все было видно, как с крыши. Только до сегодняшнего дня я думал, что река называется Пышма, через ша... Свободно могла быть и через ша. Для приезжих.

Сценарий был про юродивенького. Инвалид третьей группы, нет сорока, кривоватый, косоватый, все время улыбается, все время невпопад. Работает в библиотечном коллекторе - а какой в этом городке может быть коллектор? Районная библиотека, да десяток школьных, да в двух техникумах. Место как будто нарочно для него подобрали, из жалости, тридцать рублей зарплата. Поступающие книги разносит по местам самолично, тащится по улицам с холщовым мешком за плечами. И всегда просит оплатить труды по доставке, хоть пятьдесят копеек дать, а нет, так хоть гривенник - очень настойчиво, заглядывает в руку, тут же на глазах жадно пересчитывает. Живет с матерью в деревянном домишке на окраине. Читает все без разбора. Однажды натыкается на "Библию для верующих и неверующих" Зенона Косидовского: приблизительное изложение ветхо- и новозаветных событий с неизменным припевом "кто из здравомыслящих людей может этому поверить?". Герой получает первичные представления о Священном Писании, исковерканные, фальсифицированные, - он хочет свести концы с концами, что-то сходится, но больше наоборот, он взволнован.

Эту часть Шахов написал эмоционально, однако пластически она вышла никакая - пустая и беспомощная. Как он представлял себе снять переживания актера, непонятно. Даже если бы сам Смоктуновский сыграл на отходах роли князя Мышкина, ну сколько бы это заняло экранного времени? Ну минуту, ну плюс метания по улицам с элементами безумия - еще две. Видимо, об этом говорили все читавшие, потому что до меня сценарий дошел с прицепленной на скрепку в этом месте страничкой, написанной от руки. Шахов выбрал самый неприемлемый путь исправления - видений: библейские и евангельские персонажи оживали и полупризрачно слонялись по городу, то там то здесь попадаясь на глаза реальным горожанам.