Владимир Кантор - Рождественская история, или Записки из полумертвого дома Страница 21

Глеб судорожно вдруг сел, отпихивая женские руки. Спустил ноги на пол. Его шатало, но он упрямо протягивал руку за пижамой, висевшей на спинке койки около ног.

— Перебудишь всех, Глебка! — пыталась удержать его сестра. — Ты куда?

— Пойду… курну… — противился Глеб.

— Не надо мешать, — возразил Славка. — Я помогу. Если человек в такой час чего хочет, не надо мешать. Пособите лучше.

Я как-то сразу не понял, о каком таком часе он говорит. А Славка уже вел Глеба к двери. С другой стороны мужа поддерживала жена.

— Я только… курну… — извиняющимся тоном сказал Глеб сестре.

Они вышли. Сестра заторопилась следом. Юрий уже сидел, засовывая ноги в тапки. Я тоже сел, не спуская с койки ног.

— Совсем плох, — сказал он положительным голосом. — Эк как его повело! Пойду посмотрю, может, помочь чем надо.

Но выйти ему не пришлось. Распахнулась дверь. Славка и жена держали Глеба под мышки. Голова его болталась. Сестра плакала громко, не стараясь уже заглушить рыдания. Юрка помог положить Глеба на кровать. Он же и побежал за медсестрой. Казалось, Глеб не дышал. Но через мгновение я понял, что он и вправду не дышит.

— До дверей туалета только дошел, — всхлипывала сестра. — И упал сразу. Хорошо с ним были, сразу и подхватили.

Она словно не понимала, что уже произошло нечто другое, более страшное. Проснулись и дед, и Паша. Появилась Наташка, за ней Юрка.

— Я позвонила. Сейчас врач из реанимации придет.

Он не заставил себя долго ждать. Молодой парень в белом халате поверх теплой рубахи, с чемоданчиком в руке был очень быстр в своих движениях. Отстранив от постели всех лишних, с помощью жены стянул с Глеба рубаху и принялся массировать ему левую сторону груди. Потом почему-то несколько раз сильно дыхнул ему в рот. Раскрыл чемоданчик, вынул оттуда длинный шприц, всосал им из пузырьков какое-то лекарство, протер быстро ваткой место, где сердце, и воткнул туда иглу, нажал на поршень. Все движения его были отработаны до автоматизма. Вытащив шприц, положил его рядом на стул и прижал ухо к Глебовой груди. Снова принялся массировать ее. И снова прижал ухо. Слушал долго. Наконец встал.

— Всё, — пожал он плечами. — Ничего не поделаешь. Зови санитаров! — приказал он Наташке. Собрал чемоданчик и, не глядя на нас, ушел.

И тут Глебова сестра заголосила:

— Ишь, белые халаты надели! Он сюда поступал, нормальный был! За две недели угробили! Пятидесяти ему даже не исполнилось! Думаете, раз бедный, то наплевать! Мы на вас найдем управу! Я в собес пойду! Премьеру все расскажу! Я ходы-то найду! — жалко кричала она. — Не всех еще вы купили!

Кто покупал? Наташка, что ли? Кого? Или Тать?..

Но она так чувствовала. Так и кричала, как чувствовала. Наташка привела двух пожилых санитарок с каталкой. Тетки были здоровые, с крупными руками, толстыми ногами. Быстро раздев мертвого Глеба, они положили его на каталку, прикрыли простыней, собрали в узел постельное белье с его койки, узел пристроили в ногах, и та, что выглядела помоложе, сказала родственницам:

— Вещи его все соберите. Чтоб потом претензий не было.

А потом своей напарнице:

— Неправильно мы его положили, надо бы ногами вперед. Ладно, давай развернемся. Или не получится? Узко. Ну переложим.

Они переложили Глеба, чтоб все было, как надо по традиции, вере и суеверью, и выкатили его ногами вперед из палаты. У сестры и у жены текли по щекам слезы. Они чего-то доставали из тумбочки, запихивали в полиэтиленовые пакеты, а потом, не утирая слез, побежали следом. Через десять минут одна из санитарок, тетя Дуся, вернулась с ведром и шваброй на длинной палке и начала усердно протирать пол. Запахло карболкой. Так и не сказав ни слова, она протерла пол во всей палате и вышла, закрыв за собой дверь. Мы тоже молчали.

— Дела, — сказал, потянувшись, Славка, когда стало ясно, что к нам уже никто не зайдет. — Вот и жизнь кончилась. А теперь давайте спать, уже четыре скоро. И так всю ночь прыгаем.

Он решительно выключил верхний свет, подошел к своей постели, снял шаровары, рубаху, остался в трусах и в майке, влез под одеяло. И погасил свой ночник. Все последовали его примеру, последовал и я.

Но заснуть я не мог. Дурацкие мысли не покидали меня. А все же если это Тать? Тать в нощи. Может, и не нарочно, а как говорила мне очаровательная женщина-врач: «Возможны ошибки. Лечит то, что убивает. Ошибешься, и может убить. Трупный материал? Так называют тех, кто очевидно не выживет. Но иногда и с нормальным материалом ошибаешься…» Да, именно так она говорила. Возможны ошибки. И Тать в чем-то ошибся, когда назначил операцию на понедельник и дал Глебу лекарство, чтобы поддержать его, но которое убило его в три дня? А может — тут мне стало почти дурно, — бред-то мой ночной правдив был и на понедельник он меня готовит. Однако в чем же грехи мои, чтоб меня в жертву приносить? Но в жертву всегда именно невинных приносят. Фу, безумие какое-то! Я так с ума свихнусь. Надо встряхнуться. Хорошо им, уже спят все. Их-то, небось, к операции не назначили, у них уже все позади. А может, это типичный страх больного перед операцией. Стоп! Мне же не нужна операция. Мне еще надо колоть несколько дней кровоостанавливающее — и домой, долечиваться. Нет, надо что-то сделать, успокоиться и все разумно обдумать. Голова гудела, требовала сна. Однако заснуть я не мог.

И тут мне страстно захотелось курить. Именно страстно. Но сигарет у меня не было. Кроме умершего Глеба, курил еще только Славка. Я зажег ночник, тихо сполз с кровати, благо делал это раз от разу увереннее, натянул теплую пижаму, обошел Славкину койку и прокрался к его тумбочке. Он бы угостил, если б я попросил, но не будить же его из-за вдруг возникшей прихоти человека. Пачка «Примы» без фильтра лежала на тумбочке сверху. Я вытащил одну сигарету, взял зажигалку и, осторожно приоткрыв дверь, вышел из палаты. Весь наш этаж спал, словно не умер здесь только что человек. В коридоре тоже был полумрак. Светился лишь медицинский пост. Сидели там дежурная медсестра Наташка, санитарка тетя Дуся и вышедшая к ним покурить Сибилла.

— Почему я сегодня на дежурстве? — переспросила кого-то она. — От злости. Тать обещал со мной вместе Рождество провести, да раздумал. А я, чтоб дома в подушку не реветь, Сашеньку с матерью оставила, а сама сюда. Отвлечься думала. На чужие беды смотришь, свои меньше кажутся.

— Ничего себе отвлеклась! — зевая, сказала Наташка. — Интересно, а мертвые видят живых или это сказки?

— Какие уж, милая, сказки! — возразила верзилистая тетя Дуся. — Самая что ни на есть правда. Ты вот фотографии смотришь? А они ведь на тебя глядят. Мы умрем, а они все еще будут жить и других людей увидят. А уж патреты, что в музеях висят, только и делают, что смотрят. А жизнь, говорю вам, девушки, загадка, никто ее не разгадает, никакие ученые. Современные батюшки что! А вот в наше время, в советское то есть, прямо святые были. Батюшка маму-то отпел. А потом говорит: «Ровно через год и меня хоронить будете». Так точно по его словам и вышло. Ровно через год преставился. День в день. А когда моя мама умирала, я ее прошу, мол, дай мне с того света знать, что там есть, на том свете, да и есть ли он вообще. Мол, знак какой-нибудь дай, чтоб знали, что ты там. Ладно, сделаю, говорит. Ну вот ее отпевают три ночи, дьячка наняли. А брат с женой на третью ночь в четыре утра собрался пойти — скотину выгнать, чтоб к шести вернуться. А выйти ему из сенцов не удается, дверь не открывается. Там, с той стороны, лопата стояла к стенке прислоненная, двадцать лет стояла, не шелохнулась. А тут упала, да так, что в пазы стенки вошла, так что дверь не отворить, поперек встала. Брат сквозь окошко в сенцах лопату тащит, а вытащить не может. Такой знак мать подала: мол, не уходи раньше времени. Просили, чтоб подала знак, вот и подала, сами напросились.

Про больничные дела они не говорили. И хотя на этот раз (не то что в бредовые прежние ночные выходы) я себя вроде бы контролировал, тем более показалось мне странным, что слышу из такой дали ночной приглушенный разговор. Слушать мне стало неинтересно. Я отправился в туалет. Оперся о подоконник, посмотрел в окно, но зажженный мной свет сделал заоконную тьму практически непроницаемой. Можно было только догадываться, что там, снаружи, находится продолговатое здание, куда, по всей видимости, отвезли тело (уже труп?..) Глеба. Поскорее закурив сигарету, я затянулся. Конечно, собирался я, как в кино и в романах делают хорошие персонажи, курить и размышлять о жизни. Но первая же затяжка просто сбила меня с ног. Голова нехорошо закружилась, предметы поплыли перед глазами, тело стало жарким и обмякло, ватные ноги перестали держать. Я начал оседать. Пересилив себя, навалился на подоконник, уцепившись за ручку окна. Сигарету я уронил на пол — и без того нечистый. «Кто бы меня вывел отсюда?» — подумал я.

— А некому. Все спят. После таких-то хлопот ночных. Это только ты полуночничаешь, — ответил мне голос Ваньки Флинта.