Константин Станюкович - В мутной воде Страница 21

И тотчас же закипела деятельность. Дом Борского оживился. Внизу была нанята квартира, где поместилась главная контора, в которой ежедневно работало тридцать человек с управляющим конторой во главе. Мистер Джеферс получил задаток на постройку завода. Во все концы России командированы были агенты для закупки хлеба и доставки его на завод. Надо было дорожить каждой минутой, и нельзя было особенно разбирать людей. Кабинет Борского кипел посетителями. То и дело являлись разные личности с предложением услуг… Словно почуяв запах денег, неизвестно откуда собирался весь этот люд, чтоб урвать кусочек из той громадной добычи, которая досталась счастливому человеку. Перед Борским кланялись, клялись, льстили и смотрели ему в глаза. Он точно вырос с тех пор как получил громадное дело. В его кабинете целый день толкался народ: одни за делом, другие просто для того, чтобы посидеть, позавтракать и пообедать… Неизвестно откуда явился отставной генерал, оказавшийся дальним родственником Борского, который рассказывал анекдоты и был постоянным посетителем. Знакомые Борского стали чаще забегать к нему, и тут, между разговором о деле, рассказывались военные новости, анекдоты и лилось шампанское. И странное дело: Борский не гнал всей этой сволочи, вдруг наполнившей его кабинет. Напротив, ему было не по себе, когда не было этой вечной суматохи, этих льстивых лиц, смотревших ему в глаза, подававших непрошеные советы, рекомендовавших своих родственников и перехватывающих на короткие сроки деньги. Ему словно необходим был этот антураж[16], явившийся как-то незаметно.

Квартира Борского преобразилась. Сразу чувствовалось, что в ней ворочаются громадные куши, что здесь чуется громадная добыча. Среди громадных расходов ничтожными казались нескончаемые подачки, дорогие обеды, и каждый словно считал недостойным не урвать чего-нибудь. Кто занимал деньги, рассчитывая, конечно, не отдать какие-нибудь триста — пятьсот рублей. Стоит ли отдавать «этому подлецу», который огребает миллионы. Кто просто хотел вкусно позавтракать и даром напиться. Александра Матвеевна ездила каждый день, перехватывала деньги и восхищалась «гениальным» зятем.

Среди этого вечного гама в кабинете у Борского большинство посетителей на все лады толковало о величии момента, о будущности России, о заре на Востоке и в конце концов о нашем добром солдате.

И в то время, как солдат умирал, здесь в кабинете кишела целая стая патриотов, жаждущих только случая ограбить этого самого «бедного» солдата.

С каким-то недоумевающим страхом взирала Елена на эту перемену в образе жизни ее мужа. Ей непонятна была вся эта сутолока, превратившая их тихий дом в какой-то трактир с постоянными гостями и разливным морем. Она редко показывалась в кабинете, но в столовой ей поневоле приходилось встречаться с разными новыми лицами, которые говорили ей комплименты, похваливали блюда и вина и сообщали разные слухи с театра военных действий. Начало кампании обещало такой же блестящий конец, и все нетерпеливо ждали новых победных телеграмм.

Елена рассеянно слушала все эти разговоры и радовалась, когда кончался обед и гости уходили в кабинет.

Борский в последнее время баловал ее сюрпризами. То приносил ей какие-нибудь дорогие серьги, то дарил роскошные материи. За неделю до отъезда на дачу он купил ей пару прелестнейших пони и объявил Елене, что рядом с их дачей он нанял дачу для Чепелевых.

— Ты будешь меньше скучать! — заметил при этом Борский. — Мне придется бывать часто по делам в городе, а вы с отцом будете кончать кампанию.

Елена благодарила мужа за его внимание, благодарила за подарки, но они не занимали ее. К чему ей все это?.. Она трепетно ждала весточки с театра войны, со страхом читала известия об убитых и раненых и каждый день заезжала к отцу узнать, не получено ли письма.

Старик неизменно покачивал головою и при этом замечал:

— Ему, брат, не до писем теперь. Какие письма!.. Он, разумеется, жив и здоров… Теперь, слава богу, мы все знаем… Газеты все сообщают!

Невеселая уезжала она домой и проходила к себе в комнаты. Среди домашнего шума она чувствовала себя одинокой. Она садилась за книгу, но книга вываливалась у нее из рук, и она думала о Венецком. Прочитывая скорбные списки, она нередко задумывалась, и слезы катились из ее глаз. Ей тяжело было оставаться здесь. Ее манило туда, где гибли люди, ей хотелось помочь им, заглушить свою тоску в море чужих страданий. Она намекнула как-то об этом Борскому, но он странно усмехнулся и заметил, что и без нее много сестер милосердия.

За несколько дней до переезда на дачу Борский давал парадный обед. Приглашены были избранные знакомые, два отставных министра с женами, один влиятельный генерал, финансовый туз и известный петербургский оратор, любивший говорить за обедами экспромты. Обед был заказан тонкий, и Борский сам хлопотал, чтобы все было хорошо.

К шести часам начали съезжаться гости. В гостиной весело болтали о войне. Только что была получена телеграмма о блестящем забалканском походе кавалерии и о взятии Елены[17]…Никто из присутствующих еще не знал о Плевне.

Обед прошел превосходно. С бокалом шампанского в руке поднялся с места господин в военной форме, провел рукой по лысому лбу и просил позволения сказать слово. Все, конечно, изъявили живейшую радость, и оратор произнес один из тех своих экспромтов, которые, как говорили злые языки, сочинялись им заблаговременно и выучивались наизусть. Он начал о величин патриотического подъема, вспомнил двенадцатый год, вспомнил крымскую кампанию, не упустил из виду доблестного русского народа и кончил знаменательным указанием, что скромное пиршество происходит у русского человека («старинного моего добродея и приятеля»), который в годину трудных испытаний пришел на помощь государству, «бросил к его ногам» свое «чисто русское» изобретение и дал казне миллионные сбережения…

Все аплодировали красноречивой импровизации. Все стали как-то ласковее и добрее после вкусных блюд и выпитого вина, и даже отставные министры сказали хозяину несколько приветствий по поводу его изобретения…

Гости уже собирались вставать, когда лакей подошел к генералу и что-то тихо доложил ему. Генерал попросил извинения, встал и скоро, смущенный, вернулся назад.

Все взглянули на него и предчувствовали несчастие. Генерал был бледен и нервно шевелил губами.

— Неприятное известие! — тихо проговорил он по-французски.

В столовой воцарилась мертвая тишина.

— Мы наткнулись на Плевну и…

— И что же, ваше превосходительство? — нетерпеливо заметил отставной министр.

— И не одержали победы…

— То есть потерпели поражение? — заметил кто-то.

— Вроде этого! — печально проговорил генерал и скоро уехал.

Вслед за ним разъехались и остальные гости. Плевна вдруг поразила всех своею неожиданностью.

Через несколько дней была получена новая телеграмма о сражении под Плевной, и в Петербурге ходили зловещие слухи… Гвардия собиралась в поход.

Глава семнадцатая

Влюбленная вдова

Варвара Николаевна была так счастлива в Ораниенбауме, что даже забыла о делах и не принимала к себе никого. Башутин был далеко, в Бухаресте, и она не расставалась с влюбленным юношей. Сперва она смеялась над своим чувством, говорила, что это вздор, но вскоре чувство охватило все ее существо и она с замиранием институтки слушала страстные речи Привольского. Ей словно хотелось насладиться наконец не испытанным еще ни разу в жизни чувством бескорыстной любви, и это чувство вдруг пришло. Беззастенчивая, бывало, она теперь вспыхивала при виде красивого, свежего, здорового юноши, и сердце ее трепетно билось, когда он опаздывал несколько минут. Она с восторгом слушала любовный вздор, который несколько недель тому назад вызвал бы насмешку в ее глазах, а теперь? Теперь она заставляла Привольского повторять, что он ее любит, и он повторял, повторял эти нежные слова вспыхнувшей страсти. Они вели себя как впервые влюбленные: гуляли по парку, катались на лодке, ездили верхом ночью, предпринимали поездки ins Grune[18], ссорились из-за пустяков и ревновали друг друга, как подростки… Варвара Николаевна была внимательна и предупредительна к Привольскому до смешного. Малейший его намек считался для нее законом. Она вдруг привязалась к нему со страстью матери и любовницы. Она нетерпеливо ждала его ласки и скорбела, если ей казалось, что он чем-нибудь недоволен. Она выбегала встречать его, нередко делала ему сцены и допрашивала, отчего он опоздал, смотрела ему в глаза, как раба, и дрожала за свое счастье, как любовница, не уверенная в завтрашнем дне.

Был жаркий июльский день. Варвара Николаевна сидела на террасе и посматривала на часы. Скоро должен прийти поезд…