Денис Гуцко - Там, при реках Вавилона Страница 22

Леха медленно повернулся, окатил его ледяным взглядом:

- И д и и в о з ь м и х а в к у.

Взгляд его, поверх плеча размером с телячий окорок, впечатлял. Щенки пищали, расползаясь от своего куста в разные стороны. Безо всякой уверенности в екнувшем сердце Митя молча сплюнул.

Леха нарочито медленно поднялся. Поправил ремень. Сплел пальцы и хрустнул ими. Их окружила тишина. Только щенки да приглушенная воробьиная возня в лесопосадке. Он подошел к Мите и, не тратя времени даром, сгреб его за ворот.

"Бей!", - скомандовал себе Митя, но тело - подлый саботажник - осталось неподвижным. Леха поднял его, развернул и швырнул в сторону БТРа.

- Оп-па, - прокомментировал Петька.

Митя долетел до самого колеса. Затошнило. В глазах плавали солнце и луна.

- А теперь встань и принеси, - сказал Леха.

И ватное тело подалось к БТРу.

"К черту, достало!" Все смотрели на него. Менты со ступенек. Водила с брони "коробочки". Земляной от газораспределителя из-под приложенной козырьком ладони. Зухра и та подняла морду, навострила свои лопухи. "Достало!"

Но что-то случилось. Будто кто одернул. Митя обернулся.

Перед ним стоял крупный агрессивный самец. Всерьез обозленный, уверенный в себе. Старший. К тому же голодный. "Надо". Шагнул к нему, улыбающемуся, издающему какие-то обидные звуки. Шансов никаких. Уж очень большой. Но - надо.

- Ути-ути-ути.

Подошел совсем близко, но не настолько близко, чтобы он достал его своей страшной лапой. Стал забирать вправо. "Он левша, левша... ложку левой держит... левша, рядом не любят садиться, потому что локти сталкиваются".

- Ути-ути, цыпа-цыпа.

"Если ударю слабо, только разозлю".

Он опередил - выбросил правую. Скула хрустнула, земля сорвалась с места, отлетела в сторону и, вернувшись, всем своим весом уперлась в ладонь.

Сидел, опираясь на руку, вокруг медленно рассасывалась ночь. Теперь ВСЕ здесь, на этой промерзшем пятачке перед крыльцом.

- Ой, что такое? Упало? Ай-яй-яй.

В одном из расширяющихся просветов появилась широкая фигура. Он улыбался. "Надо. Вставай". Теперь ВСЕ здесь, на этом промерзшем пятачке, все восемнадцать лет и восемь месяцев. Любимые страницы, милые памяти дни. Улица Клдиашвили. Улица с газовыми фонарями и летящей конкой. Окно с ветвистым алоэ. Нервный свет керосинки и усталая капитанша. Медвежьи шкуры. Лампасы. Шашки.

- Ой, что это? Встает. Смотрите, смотрите, пока оно в лес не убежало.

"Надо". Тряхнув головой, ко всеобщему смеху, снова пошел на большого самца. Два шага - снова хруст и земля. Во рту теплая соленая кровь. Машинально он тронул языком разбитую губу, лохматые края раны.

- Какое-то оно неустойчивое.

"Надо". В голове - обрыв. Изображение улетает вверх и снова появляется снизу. Он рядом, совсем рядом. Сейчас дернет левой... Но вместо этого он разводит руками и смеется.

- Ну и чего геройствовать? Каждый сверчок...

"Сейчас!" В сторону, бросок за спину - и они лежат на земле, хрипя и бешено суча ногами. Холодная пыль взлетает облаком.

Митя под ним, со спины, зажав его шею в замок. Горло - вот оно, мягкое, как у всех. Вдавливается, кругло ходит под предплечьем. Теснее, из последних сил. Нужно прилипнуть к нему и держать, держать во что бы то ни стало. Он хрипит. Мощно, судорожно изгибается, бьет всем телом, бьет головой. Встает на мост, хватает Митины руки, тянет, разрывает. Но хрипит, хрипит и дергается во все стороны. Нужно удержать.

"Держи, держи, сука!" И Митя держит, скаля вымазанные в кровь зубы.

Он хрипит. Мякнет. Машет своим: помогите.

Кто-то подбегает.

- Э! Э!

Больно бьют ботинком в бедро. Над ним Петька. Бьет в ребра, но неудачно, вскользь. Не ослабляя замка, Митя поворачивается немного на бок. Теперь Петьке приходится забегать с другой стороны.

"Сейчас мои вмешаются. Сейчас помогут".

Петька все-таки попадает, в плечо. Стоит уже прямо над ним, целится по голове. Не бьет, целится - боится промазать. "Держи!" Квадратный носок ботинка. Митя втягивает - глубже, глубже под него убирает голову. Но рук не расцепляет. Чуть ослабив, тут же сдавливает снова. Квадратная морда ботинка. Митя вдавился в него так плотно, что задыхается сам. Удушающий запах чужого пота.

Подбегают с другого боку.

"Свои? Наконец-то".

Бьют по ногам. Со всех сторон.

- Да по башке е...ни разок.

- Ох...л! по Лехе попаду!

- Вертится, тварь!

Он совсем обмяк, лежит сверху тяжеленным куском мяса.

- Давай хватай.

Они схватили его за руки, за ноги, тянут. Ноги отрываются от земли, Митя повисает в воздухе, но все еще сжимает его шею.

- Не отпускает, скотина.

- Он уже синий!

- Эй, задушишь!

Бросают ноги, он больно падает на плечо, все вместе отрывают, расцепляют замок.

- Совсем е...тый!

Митя стоит, хрипя не меньше, чем скорчившийся на земле, держащийся руками за горло Леха. Он лежит на боку, большой страшный самец. Ноги у Мити мелко дрожат, ломаются в коленях. Если сейчас кто-нибудь его ударит, он упадет. Но они не смотрят в его сторону, наклоняются, поднимают Леху.

"Кажется, все". Митя идет к крыльцу, к валяющемуся на земле автомату. В сторожке кто-то только что зашел за занавеску, занавеска ходит волнами. С трудом, широко размахнувшись, он закидывает автомат на плечо.

Щенки пищат. Ползут по мерзлой земле и пищат. Противней только пенопла-стом по стеклу. Зухра не слышит этого писка. Ее уши-лопухи ложатся на скрещенные лапы, Зухра устала. Два счастливчика сосут ее самозабвенно, вибрируя от удовольствия. Земляной смотрит из-под руки. Митя отходит за сторожку и ложится здесь прямо среди грязных кульков и консервных банок. Что-то давит в спину, но вытащить нету сил. Земля пахнет помойкой и чужим потом. Он склоняет голову набок и смотрит на Зухру. Брюхо ее мягко покачивается от щенячьего усердия. Вдруг она поднимает голову и встает. Сосунки отрываются от сосцов и, шлепнувшись, тоже начинают пищать. Один из отбракованных щенков подполз слишком близко, так что Зухра подходит к нему, берет за загривок и относит на место.

- Так, забирайте сухпай, да я поеду. З...ли! Кто-нибудь возьмет, или на землю на... сбросить?!

Митя вспоминает про Трясогузку и закрывает глаза.

...Слава богу, менты уехали в своем "пазике". Начальство их расщедрилось, прислало отдельный транспорт - чтобы не пришлось им идти от комендатуры до общаги, где они квартировали, без оружия по ночному городу. БТРы туда не ездили: водилы решили, что это в западло. Обошлось хотя бы без необходимости сидеть рядом в темном железном коробе. И так весь день носом к носу - в молчании, отводя глаза и двигаясь друг мимо друга бочком, как крабы.

- Конечная, - объявил Захар, - бэтэр дальше не идет.

И вроде шутил он по армейским стандартам довольно сносно - на безрыбье и рак шутка, - но никто никогда не смеялся, не улыбнулся ни разу. Почему-то получалось очень похоже на Рикошета и - странный эффект - воспринималось как старое и уже слышанное.

К дежурному на доклад Митя плелся последним. Ныли отбитые голени и ребра. Спешить было абсолютно некуда. Но как ни тяни резину, как ни замедляй шаг, а путь безнадежно короток: в вестибюль и налево. Над красивой табличкой "Приемная граждан" кусок гофрированного картона, на котором красным фломастером по трафарету: "Дежурный по городу". Что ж, за дверью, конечно, военный прокурор с гербастой папкой, в которой со всеми нужными подписями и печатями - приговор. Пара кирпичноликих вэвэшников, Кочеулов, скорбный и строгий. И барабанная дробь - спецзаказом с разверзшихся небес.

- А это еще что такое? - скажет медным голосом прокурор, ткнув пальцем в Митину синюю скулу, и разведет руками. - Что ж, товарищи...

Но в кабинете дежурного не было ни прокурора, ни вэвэшников. Мирно жужжали уклоняющиеся от осени мухи. Кашляла и свистела рация. Никого, кроме самого дежурного. Митя встал так, чтобы не было видно синей скулы. Заступивший дежурным командир третьей роты, усатый и резкий в движениях, выслушал рапорт о прибытии с наряда, не переставая начищать сапоги.

- Свободны, - только и сказал.

И они скрипнули каблуками по паркету, оставляя на нем черные отметины поверх множества таких же, уже оставленных чьими-то разворачивавшимися кругом каблуками. "Что такое?" - недоумевал Митя, с трудом поспевая за Теном и Земляным. В левом боку, куда попал Петька, сидел камень. Не верилось, что все позади. Но никто не бежал следом, Трясогузка не вываливался из ночной тени. "Что такое?" Висела луна, блестела мостовая. Где-то на соседних улицах порыкивали БТРы, возвещая наступление комендантского часа.

В гостинице по коридорам ходили братки-сослуживцы. Некоторые, уже умытые и готовые "отбиться", расхаживали в подштанниках, сапогах и с автоматами. "Беспризорные" автоматы норовят умыкнуть, спрятать - пусть раззява поищет. Кто-то развалился перед телевизором. К телевизору тянутся. Там все так, как было раньше: Хрюша, перестройка, аэробика. Аэробику любят особенно - воскресным утром перед экраном столпотворение: передача "Для тех, кто служит" о девушках в купальниках и полосатых гетрах. "Вот, вот эта на мою бывшую похожа!" Кто-то сидел в распахнутых окнах, свесив ноги наружу и неутомимо шлепая комаров.