Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть) Страница 22

- Кто знает. Мне одна девица как-то сказала: потерпи еще лет пять, и я стану красавицей...

- Тьфу!

- Что тьфу?

- На девиц твоих - тьфу! Ты хоть понял, о чем я говорила?

- Насчет опоры? Более-менее. Я не понял: я-то тут при чем?

- Ты, именно ты и должен стать ей опорой. Битый час тебе втолковываю!

- Ладно, не сердись. Но ты же сама сказала, что детей она не хочет, так?

- Ну-у... Нежелательно. Возраст уже...

- Вот. Итак, поддержка в деле воспитания детей исключается. Второй пункт. Женщин я не бью. Так что ей что со мной, что без меня - одно и то же.

- Как это?

- Не перебивай. Остается финансовый вопрос. Она что, не работает?

- Почему? Работает. Но платят мало.

- А что если я ей просто буду выплачивать стипендию? Именную? Имени моего имени? А? Нет, серьезно, мне эта идея нравится. Ты узнай, какая бы сумма ее устроила, я бы подумал... Представляешь, я сохранил для человечества идеальную женщину, помог ей выжить! Все, давай телефон. Как-нибудь позвоню.

- Не как-нибудь, не как-нибудь! Позвонишь сегодня же или завтра. Я ее предупредила.

- Уже!? А если бы я не согласился?

- А то я тебя не знаю.

- Что-о?

- Ничего, ничего. Заканчивай. Пойдем покормлю. А то и с сытым мужиком тяжело говорить, а уж с голодным...

- А ведь я даже не знаю, о чем и как разговаривать с идеальной женщиной!

- Уж во всяком случае, не так, как со мной!

- Слушай, а у нее с чувством юмора как?

- Прекрасно.

- То есть - как у тебя?

- Вот-вот, если будешь разговаривать с ней в таком тоне...

- В каком?

- В глупом, развязном... Пиши - пропало. У вас с ней ничего не получится.

- Значит, придется разговаривать глупо и развязно.

- Не испытывай мое терпение!

- Ну, хорошо. Позвонил. Что дальше?

- Пригласишь куда-нибудь.

- Хорошо. Приглашу.

- Куда? Уже решил?

- Это сейчас надо решать?

- Конечно! Я же должна знать!

- Давай паклю... Домой, конечно.

- Ты с ума сошел! Я же тебе целый день толкую - она не такая... Сходите на выставку, погуляйте...

- А знаешь что? Приглашу-ка я ее к тебе. Вот и будем вместе конопатить. Или картошку копать. Смотри, уже дожди зарядили, погниет все, не управишься...

- Ох-хо-хо... Нет! И вообще, что ты себе думаешь? Женщина тебе кто?

- Товарищ, соратник... в различного рода схватках.

- Картошку копать... Это ты брось. А ты на что?

- Хорошо, если она такая идеальная, то почему не замужем, а? Почему?

- Ты не хуже моего знаешь, как не везет таким женщинам. Ка-та-стро-фи-чески! Вам же все вертихвосток подавай.

- Ты прямо как старенькая страха рассуждаешь. Не рано ли?

- А ты думаешь, мы с тобой молоденькие? Посмотри на себя. Неустроенный, неухоженный. Все порхаешь, а морщины-то уже...

- Ну, спасибо. Только почему бы тебе о себе не позаботиться? А ты - о ней...

- Да что я? Промаялась, привыкла. Дочка уже, слава Богу, большая, в школу ходит... А ей... Ей тяжело. Таким женщинам всегда тяжело, а уж в наше-то время... Она такая... Беззащитная.

Мы уже сидим в продуваемой сквозь щели в бревнах кухне и пьем чай на мяте. В окно видно, как под фонарем в глубине сада сидит ее сумасшедший брат. Он быстро-быстро курит и лихорадочно крутит ручку настройки давно сломанного приемника.

- Ну?

Она смотрит грустно и устало.

- Позвонишь?

- Позвоню. Только я ничего не обещаю.

- Нет, нет, - торопливо успокаивает она. - Если не понравится, никто тебя силком никуда не потащит. А послезавтра я тебе перезвоню. Расскажешь мне все, хорошо?

- Угу. Все-все расскажу. С пикантными подробностями.

- Ну, иди, - вдруг сердито говорит она. - Мне брата надо кормить. Он не любит посторонних.

Я иду к калитке, вспугивая по пути птицу со стены дома. Наверное, того же дятла. Протяжно вскрикивает у станции электричка. Сзади, над двором, слышен зов:

- Сережа! Сереженька! Иди обедать... Иди, не бойся. Нет никого...

АРТЕК

- Извините, - сказал я, боясь ошибиться, и тронул ее за рукав.

А вот с извинениями надо было подождать, поскольку она вздрогнула, поскользнулась на обледенелых ступенях магазина и чуть не упала. Но удержалась, нелепо расставив ноги, застыв и крепко прижимая к груди бутылку.

- Ах твою, - сорвалось с ее губ вместе с клубами новогоднего пара.

Раньше, лет двадцать пять назад, она и представить себе не могла, что сможет выговорить такое. И не могла себе этого представить именно она, Ленка Усова, круглая отличница и вечный председатель совета отряда, дружины и секретарь всяких там организаций, распекавших нас за двойки и недостойное поведение, отдающее запахом дешевых сигарет. Не знала она тогда таких слов. Вернее, знать не хотела. И не хотела знать, что заигрывать с парнями гораздо интереснее, чем сидеть за учебниками.

- А правда, что у тебя не было ни одной четверки? - спросил я, когда мы уже сидели в ее крохотной кухоньке в однокомнатной квартире, куда она затащила меня запросто, затащила как бывшего одноклассника, сразу признав в потрепанном, давно сгинувшем в безвестность бедолаге того самого Рыжего, что дергал ее за косички , а затем еще нахально просил дать списать контрольную.

- Правда, - гордо сказала она, по-девчачьи вздернув тот же остренький носик, который раньше казался мне таким ехидным и вечно лезущим не в свои дела.

- Фью, - присвистнул я все с тем же полузавистливым недоверием, все еще живущим в том далеком прошлом. - Ну, ты даешь...

- Давала, - сказала она.

Тикал расхлябаный будильник, из крана тихой струйкой падала вода, мы пили холодную водку и с хрустом закусывали прихваченной льдом капустой, принесенной ею с балкона.

Она рассказывала мне историю своей жизни, о том, как умер младенец-первенец, о том, как последовал выкидыш, как пил муж, как ругались и дрались, как закончила институт ( с отличием!), как вышла замуж второй раз, как и второй пил, как ругались и дрались... Рассказывала не стесняясь и не кокетничая, как близкой подруге, как мужику-собутыльнику. И выяснялось, что ничего она в этой жизни не пропустила за учебниками, всего хлебнула-отведала.

Выплакивал и я свое - о двух женах, о детях-безотцовщине, о несбывшемся. Со стороны, наверное, могло показаться, что мы каждый бубним свое, не слыша друг друга. Может быть, иногда и не слышали, но чувствовали, что слова падают не в пустоту, и произносятся не напрасно...

- А помнишь...

- А помнишь...

И мы вспоминали. Всех. Сначала, как водится, погибших и умерших. Зарезанного в пьяной драке Синюху, сережку Синякова. Спившегося до самого дна классного футболиста, гордость школы, Толика Ильина, Илью. Разбившегося Сашку Копнышева, Копу, водителя-дальнобойщика. Утонувшего военного моряка Игоря Рекунова, Рекушу. И погибшего на войне Женьку Курбатова, так и оставшегося без прозвища. Вспомнили и помянули. И с душой просветленной обратились к живым и здравствующим. И второй бутылке. И оказалось, что многие нормально..., а-а некоторые и здорово живут. И мы выпили за них, и пожелали им... там... всякого... разного...

А когда нас совсем развезло, я спросил:

- Мать, а на хрена тебе сдались тогда все эти пятерки? Тогда... Я имею в виду еще тогда...

Она отвернулась к окну, коснулась рукой занавески и сказала:

- В Артек хотелось. Вот дура, да?

Я уперся взглядом в висящий на стене аляповатый календарь с кошками, пушистыми и симпатичными, но какими-то ненастоящими кошками, ну не бывает таких кошек, хоть вы меня убейте, и впал в задумчивость. Произнесенное название вдруг неуклюже пробудило что-то ранее непродуманное, ни с кем не проговоренное. Артек... Да, было что-то такое сказочно-солнечное, недосягаемое. Я стал вспоминать. Я вспомнил, что... что не то, чтобы не хотел туда... Как не хотеть!? Все мы хотели быть космонавтами. Но это желание пребывало где-то в той части сознания, где тайно лелеялись мечты о том, чтобы стать самым сильным и показать мальчишкам из соседнего двора почем фунт лиха; или стать невидимым, чтобы пробраться к девчонкам в раздевалку; или научиться летать... Но я знал, что не огорчусь, если эти желания не исполнятся, иначе... иначе я бы просто не выжил. Так и Артек. Он - как на экране, где Фантомас и снежный человек...

- Ты о чем? - спросила она.

- Эх, - сказал я, махнув рукой. - Давай-ка, мать, за годы молодые. Капуста у тебя - блеск!

- Ты ведь не о том хотел сказать, - проговорила она, дрогнувшей рукой подняв рюмку.

- А надо... о том? - спросил я, поднимая чашку с трещиной.

Она пожала плечами и выпила.

- Совсем я... какая-то... Спать пойду... Хочешь, оставайся... Раскладушка в коридоре висит.

Я глянул на бутылку, в которой еще плескалось граммов двести.

В дверях кухни Ленка повернулась.

- Только не думай... Я не испытывала ра-зочарований... Из-за того, что не съездила туда. Никаких ра-зо-ча-ро-ва-ний!

Она погрозила мне пальцем, покачнулась и удалилась в комнату.

Я еще посидел, выпил, покурил, повспоминал. Артек... Ну что, в самом деле, Артек? Господи, какая разница. Хотя.. слово вроде бы глухое, а звучит звонко. Звонче, чем Агдам.