Якуб Колас - На росстанях Страница 22

Потом подловчий подходил к музыкальному ящику, заводил те "кружки", которые ему особенно нравились, и подпевал басом, размахивая в такт мелодии рукой. Некоторые "кружки" заводились специально для того, чтобы отдаться иным, грустным воспоминаниям далекого прошлого. Пан подловчий сидел тогда хмурый, тяжело сопел и о чем-то думал. Посидев немного, он поднимался и шел в свою комнату на покой.

Лобанович обычно сидел еще несколько минут и выслушивал жену подловчего. Она порывалась сказать очень многое, хотела открыть свою душу, излить всю тоску, всю грусть свою, но никак не могла найти нужные слова, соответствовавшие ее мыслям и чувствам. Сколько раз подчеркивала пани подловчая, что она очень уважает Лобановича и считает его как бы за родного! Нескладно и запинаясь говорила она о непослушании, своевольство Чэся, подчеркивая, что ей, как мачехе, очень трудно с ним справиться, но она терпеливо несет свой крест и незаслуженно терпит из-за мальчугана.

Говорила пани подловчая" тихо, задыхаясь и бросая боязливые взгляды в ту сторону, куда пошел пан Баранкевич. В нескладных, болезненных и робких словах было много недосказанного; в них чувствовался страх и стыд за эту исповедь перед чужим человеком, чувствовалось смятение ее души, недовольство тем положением, которое она занимала в семье подловчего. По ее мнению, "происхождение и воспитание" давали ей право рассчитывать на лучшее.

Лобановичу неприятно было слушать эти жалобы, которые как бы ставили его в положение судьи и вынуждали так или иначе вмешиваться в чужую жизнь, а этого ему не хотелось. С другой стороны, ему жалко было эту женщину, очевидно, ей было здесь тяжело. Но вместе с тем какое-то враждебное чувство по отношению к жене подловчего поднималось в душе Лобановича. Для него было непонятно, почему она так покорно, без всякой борьбы, примирилась со своей судьбой и не находит сил сбросить с себя этот "крест жизни".

- А скажите, пожалуйста, - не удержался однажды Лобанович, - что связывает вас с семьей подловчего? Вы здесь, как говорится, вольная пташка. Тяжело вам, вы чувствуете несправедливость - что же вам мешает бросить эту жизнь и стать свободным человеком?

На лице жены подловчего отразился ужас. Такая мысль, как видно, ни разу не приходила ей в голову. Неподвижная и молчаливая, сидела она за столом, сжав руками голову. Потом улыбнулась какой-то кислой улыбкой, словно желая сказать, что все это глупости и что об этом не стоило и разговор начинать, а жить на свете вообще тяжело и надо мириться со своей судьбой. Лобанович сказал тогда ей несколько ободряющих, сочувственных слов, желая рассеять тяжелое настроение, простился и ушел из дома Баранкевича.

Еще один случай припомнился учителю.

Вскоре после описанного выше разговора зашла жена подловчего вечером к нему. Она была сильно взволнована и заплакана.

- Простите, пожалуйста, что я зашла к вам, - проговорила она, - но я вас очень уважаю и считаю вас за родного... Боже мой! Что мне делать? Что делать? Нет больше сил терпеть!

Лобанович догадывался, что подловчий Баранкевич поднял в доме бурю, но не стал расспрашивать свою гостью, а сама пани подловчая почему-то ничего не говорила о том, что ее так расстроило, ни в чем не обвиняла мужа, а только повторяла, что ей тяжело вообще.

- Что же вам посоветовать? - спросил Лобанович. - Если у вас есть куда поехать, то что же, поезжайте. Я на вашем месте не примирился бы с такой жизнью. Какая же это жизнь!

- Вы знаете характер пана подловчего?

- Я слыхал. Ну что же поделаешь, если у человека такой характер.

- Ох, мой паночку! Как трудно ему угодить! Ну, пускай я негодная, но ведь он и первую жену в могилу вогнал, и меня вгонит. - Пани подловчая плакала, - И все я виновата. Чэсь плохо ведет себя - я в ответе. То одно не так, то другое не этак... Что бы ни произошло, все я виновата.

Лобанович не знал, что сказать, какой дать совет. Пани подловчая выплакалась, излила всю свою печаль и горе и немного успокоилась. Улыбаясь сквозь слезы, она просила Лобановича ничего и никому не говорить. Она еще раз повторила, что только с ним поговорила откровенно, поделилась своим горем, потому что считает его очень добрым, совсем родным человеком, простилась и ушла, прося прощения.

Лобанович вздохнул с облегчением, - ему очень тяжело было слушать эту исповедь, тем более что он не мог ей ничем помочь.

"И вот будет терпеть и никуда не поедет, - думал Лобанович. - В самом деле, что привязывает ее здесь?"

Лобанович задумался. А ведь была же у людей молодость, были светлые надежды и мечты. По своему вкусу строили они свое счастье, переживали начало какой-то красивой сказки - и чем кончилась эта сказка? И не слагает ли и он, Лобанович, теперь свою сказку?

Снова вспомнилась панна Ядвися. Ему стало ясно, почему она так стремилась вырваться отсюда хотя бы на несколько недель, лишь бы забыть обо всем и отдалиться от этой грязи жизни, от отравы домашнего быта.

XXIII

В этот вечер у Лобановича было какое-то особенное настроение. Что явилось его главной причиной, он и сам не мог бы сказать. Недовольство собой, сознание бессмысленности той жизни, которой он живет, чувство одиночества овладевали им. Учитель чувствовал, что ему чего-то не хватает, нужно что-то сделать, чем-то заняться. Чем? Он раздумывал, ломал голову, но удовлетворительного ответа на этот вопрос не находил.

Нет, надо куда-нибудь пойти, просто подняться с "места и пойти. Но куда? К кому? Учитель перебрал в памяти всех своих здешних знакомых. Все равно куда ни направиться! Он взял табакерку, подложил табаку, чтобы закурить во время пути, и стал собираться, не зная, куда пойдет. Хорошо было бы наведаться в какую-нибудь ближнюю школу, но ближе чем за пятнадцать верст школы не было. Он оделся и совсем уже собрался выйти.

- Вам письмо, паничок, принесли от старосты, - промолвила сторожиха, войдя в комнатку.

Взглянув на конверт, Лобанович узнал почерк своего близкого друга, разделся и начал читать.

Сторожиха стояла, подперев щеку рукой, и наблюдала за выражением лица учителя. Между прочим друг писал, как его подпоили и хотели женить на одной девушке, родственнице какого-то дьякона, как ему пришлось спасать независимость своей особы и он сбежал самым неожиданным образом и в самую решительную минуту.

Веселая улыбка освещала лицо Лобановича. Глядя на него, смеялась и сторожиха.

- От кого же, паничок, такое письмо? - спросила любопытная старуха.

- А это, бабка, пишет одна паненка. Пишет, что если" приеду к ней свататься, то пойдет за меня сразу, - ответил он.

- Так что же, паничок, думать? Лишь бы девчина была хорошая, - слегка обидевшись, заметила бабка.

В конце письма приятель сделал приписку. Он сообщал о смерти друга, который вместе с ними окончил семинарию. Это известие поразило Лобановича. Неужто это правда? Андрей Лабузька, тот самый Лабузька, чья фамилия стояла рядом с его фамилией в списке семинаристов, неужто он умер? Может ли это быть?

И образ молодого парня, крепкого, полного сил, встал как живой перед Лобановичем. Ему вспомнился один пустой, незначительный случай, когда он, шутливо предсказывая судьбу своих друзей, сказал весной прошлого года: "Ты, Лабузька, недолго проживешь на свете!"

Это было сказано в шутку - слишком уж не вязалась мысль о смерти Лабузьки с самим Лабузькой, так много было в нем здоровья и жизни.

Опустив голову, Лобанович долго сидел не шевелясь, погруженный в раздумье. Недавнее неопределенно-тоскливое настроение сменилось еще более мрачным. Весть о смерти Андрея вызвала в нем мысли о непрочности и ничтожности человеческого счастья. Образ всемогущей и неотвратимой смерти, как злой призрак, снова встал перед ним и не давал ему покоя.

Несколько минут Лобанович смотрел в одну точку не мигая. Растревоженное воображение живо рисовало ему мертвого Андрея. Неподвижен. Сквозь синеватые веки виднеются погасшие очи. Губы плотно сжаты, смерть наложила на них свою печать. Мертвенная бледность и желтизна разлиты по лицу... И это - человек! Вернее, та изменчивая форма, которая прежде называлась человеком, Андреем Лабузькой. Где же все его былые порывы, стремления? Где они? И где сам хозяин? Что есть там, по ту сторону?..

Лобановича охватил страх. У него было такое ощущение, будто кто-то неотвратимый, грозный и неумолимый замахнулся над ним тяжелой булавой и вот-вот опустит ее на его голову. А он такой слабый, такой ничтожный, что даже слово протеста не может сорваться с его уст.

Бабка испуганно смотрела на учителя: такая внезапная и резкая перемена произошла с "паничом", такой странный у него вид...

Она медленно отступила к двери, не сводя с учителя глаз, покачала головой и тихонько вышла из комнаты. Стоя в кухне, сторожиха несколько минут прислушивалась к тому, что происходит за дверью. Но там все было тихо. Бабка немного успокоилась.

Лобанович встал и прошелся по комнате. Мысль о неотвратимости смерти не покидала его, глубоко засела у него в мозгу.